— Тебя — нет, — не стал упираться Аргус. — Но твоего дракона я одолею.

Гвендолин увидела, как дернулись плечи Айхе, а красное пламя полыхнуло ярче и закапало с пальцев на землю. Юноша готовился драться.

— Гнусный шантаж! — возмутилась Кагайя — Ишь чего захотела, мерзавка! А полцарства в придачу ей не отвесить?

— Если не отдашь амулет, я вызову дракона на поединок и убью его.

Воцарилось молчание. Затаив дыхание, Гвендолин ждала, когда же колдунья полыхнет праведной яростью и нашлет проклятие на охамевшее божество, посмевшее диктовать варварские условия. Но чем больше секунд капало в тишину, тем мучительнее тревожилась душа.

— Госпожа? — не выдержал Айхе. Он старался говорить ровно, и все же хриплый голос предательски дрогнул.

— Божество против мальчишки, — будто пробуя слова на вкус, задумчиво произнесла Кагайя. — Занятное предстоит зрелище.

— Вы позволите ему?.. — Айхе смотрел на нее в ошеломлении.

— Это послужит тебе хорошим уроком и поубавит гонора.

— Завтра на рассвете, — прогудел Аргус. — На арене.

Дым заклубился, рассеиваясь, оставляя свою жертву, и слуга в беспамятстве тяжелым мешком осел на землю. Чудище скользнуло прочь от моста. Заблестела, подтаивая на солнце, корка льда, покрывавшая булыжники, которых касались его ступни.

Не сказав больше ни слова, колдунья горделиво удалилась, оставив Айхе в полной растерянности. Гвендолин поднялась с четверенек, готовая броситься к нему: пожалеть, ободрить, вылить ушат проклятий в адрес Кагайи и предложить самый закономерный и действенный способ избегнуть завтрашнего боя — сбежать! Воображение уже вспыхнуло красочной картиной: как они вдвоем с Айхе бегут из замка под прикрытием глубокой ночи, как разыскивают Дэнни в деревне шша, как колдовством распахивают ворота в человеческий мир — и тяжкие злоключения обрываются, словно утихшая к утру температурная лихорадка.

Но в запястье безжалостно вцепилась чья-то рука.

— Пошли отсюда, — прошипела Нанну, утаскивая ее прочь. — Давай, давай, пошевеливайся! Не мозоль никому глаза.

— Айхе попал в беду, — всхлипнула Гвендолин, машинально перебирая непослушными ногами. — Бог теней вызвал его на поединок завтра утром. Арена — это очень скверно, да? Это… конец?

О, нет, она прекрасно помнила, что такое арена. Только допустить, принять, поверить было невозможно.

— Допрыгался, — буркнула Нанну себе под нос. — Этого следовало ожидать: с колдуньей шутки плохи.

— Айхе погибнет?

— Только не реви, — предупредила Нанну. — Дался тебе этот дракон.

— Но ведь он ни в чем не виноват, он просто выполнял приказ! А ведьма променяла его на паршивую цацку!

— Не виноват? — хмыкнула Нанну. — Да ты совсем ослепла, девочка! Твой драгоценный Айхе — вор и лицемер, а может, еще и убийца в придачу.

— Неправда! Он никого не убивал!

— Ручаешься за него?

— Ручаюсь!

— Вижу, успел наездить тебе по ушам. Не будь легковерной, Гвендолин, не принимай за чистую монету россказни ведьминого прихвостня, который годами перед ней пресмыкался, годами ел у нее из рук и танцевал вокруг нее на цырлах.

— Он хотел выучиться колдовству!

— Ну а раз выучился, стало быть, блеснет на арене. И незачем испепелять меня взглядом.

— За что же вы его ненавидите? — Гвендолин пыталась кричать со злостью, только с губ срывались сплошные слезливые всхлипывания.

— А за что ты любишь? Нет, кто спорит: мордашка у драконыша смазливая, но это не повод кидаться на рожон очертя голову и забывать о гадостях, которые он творил.

— Да о каких гадостях? Опять ваши сплетни!

— Слухи на пустом месте не возникают, запомни. Ты же сама слышала: он выкрал чужой амулет. Не выпросил, не купил — выкрал. Или воровство нынче слывет добродетелью?

— Кагайя не оставила ему выбора.

Нанну с тяжким вздохом закатила глаза:

— Ладно. Не желаешь внимать доводам рассудка — твое право. К обеду мы уже опоздали, придется работать голодными.

— Мне надо увидеться с Айхе, — Гвендолин попыталась выдернуть руку из ее пальцев.

— Никуда он до вечера не денется. Бери щетку и пошли, нам еще две сливные трубы чистить.

Гвендолин с трудом подавила горячий протест, всколыхнувший душу от одного упоминания о тяжелой, грязной работе. Неужели выгребные ямы были единственным, что волновало Нанну? Неужели на большее никто в этом исковерканном, вывернутом наизнанку мире не был способен? Запуганные, затравленные, замученные тупым служением ведьме, здешние люди влачили убогое существование, предпочитая не высовываться из своих нор, отворачиваться от чужой беды и отводить душу исключительно на злорадстве да ядовитых сплетнях. Идя следом за Нанну к замку, сжимая в руках отвратительно воняющую щетку, Гвендолин испытывала острое, жестокое разочарование. Но ничего. Она дождется вечера и тогда под покровом темноты отыщет Айхе. Им ещё хватит времени убежать туда, где ни Кагайя, ни проклятый Аргус их не достанут.

Нанну заставила ее работать допоздна: предчувствовала, что лишь дай слабину, и девочка натворит глупостей. Под ее зорким взглядом Гвендолин горбатилась наравне со взрослыми работниками бригады и не смела отлучиться ни на минуту. Неудивительно, что к вечеру у нее тряслись руки, ломило спину, а в глазах двоилось. Измотанная до полусмерти, она доковыляла до астрономической башни под присмотром все той же бдительной Нанну, проглотила пресный ужин и, едва наскребя сил на «спасибо», отправилась в сушильню для трав. Повалившись на жесткий тюфяк, прикрытый пледом, Гвендолин разглядывала сливные трубы, решетки, скребки и щетки, хороводом кружащие перед закрытыми глазами. Сон бродил вокруг да около, дразня мутными волнами головокружения, каждая мышца в усталом теле ныла, и даже дышалось тяжело, урывками. Вдобавок ко всему, на землю опустилась неподвижная духота, какая случается перед грозой. Воздух застыл плотным, горячим маревом, и сделалось тихо-тихо до пугающего звона в ушах. Вслушиваясь в противоестественное безмолвие, Гвендолин ощущала, как слабо трепыхается в груди сердце, придавленное страхом, пропитанное горечью.

Когда болезненное напряжение принялось выворачивать каждый, даже самый маленький суставчик, Гвендолин не выдержала и села на постели. Замотав в узел спутанные волосы, повлажневшие на затылке от испарины, она нащупала на полу туфли и втиснула в них отекшие ноги. Затем поднялась и, пошатываясь, выглянула из комнаты. Нанну давно легла. Гвендолин надеялась, минуло уже достаточно времени, чтобы крепко уснуть, и ее легкие шаги во мраке никого не разбудят и не навлекут на бедовую голову новый поток нотаций. Она злилась всякий раз, как Нанну принималась вразумлять ее, превращая Айхе в средоточие вселенского зла и с пеной у рта доказывая, будто тот заслужил хорошую трепку.

Медленно-медленно, на цыпочках, избегая малейшего неосторожного шороха, Гвендолин прокралась к дверям и выскользнула на лестницу, так никем и не замеченная. Гудящие от усталости ноги восприняли спуск в штыки, но мучительная боль, терзавшая душу, толкала вперед. Не остановила даже необходимость перебраться через смертельно опасный мостик над бездной, чтобы сократить путь и не наткнуться на Когана или кого-нибудь из слуг.

Голова закружилась от одного взгляда вниз, где между деревьями мелькали речные духи, и зажигались фонари. Невзирая на ночной час, отчетливо просматривались странные домики с остроконечными, покрытыми черепицей крышами, и каменные часовенки, и развилки каналов.

Закусив губу и старательно отводя взгляд от пропасти, Гвендолин доползла до стены замка. Немного посидела, пытаясь унять озноб и отогнать гадкое чувство невесомости и полуобморочного страха. Толкнула дверцу…

И окунулась в кромешный мрак. Ни единой лампы, ни крошечного просвета. Ослепшая, она пошарила ладонями вокруг, нащупывая стены. И как теперь быть? Вернуться, не солоно хлебавши? Не искушать судьбу, блуждая по лабиринту этажей и залов, до которых еще нужно добраться в глухой тьме? Отступить, перетрусив быть разоблаченной замковой прислугой, Коганом или самой Кагайей? Или рискнуть: пуститься на безнадежные поиски того, неведомо чего, там, неведомо где? Она ведь не имела ни тени представления о местоположении комнат Айхе. На что она вообще рассчитывала, глупая?