— А сейчас — нет? — робко спросила Гвендолин.

Айхе взглянул на нее искоса и коротко улыбнулся. Улыбка у него была теплая и удивительная.

— И сейчас уверен. Ты заставила меня пересмотреть приоритеты.

— И взбунтоваться.

— Наверное.

Айхе замолчал и принялся бесцельно швырять перед собой камешки. Каждый раз, как его рука рассекала воздух, Гвендолин почти решалась задать вопрос, но стоило ему нагнуться за следующим камнем, как решимость таяла. Гвендолин мялась, чувствуя себя жалкой трусихой. «Я боюсь, боюсь правды, — твердила она про себя в отчаянии: — Не хочу знать!» Но этот мальчик отвоевал в ее душе слишком много места. Непростительно много! Столько, сколько не удавалось заполучить ни одной подруге с красавцем Этаном Брауном в придачу. Гвендолин кисло ковыряла землю каменным осколком.

— Да говори уже, — неожиданно потребовал Айхе.

Чем же она себя выдала?

— Ну?

Гвендолин обхватила себя руками и съежилась, уткнув локти в колени.

— Айхе, — наконец набралась смелости, — говорят, ты исполняешь самые гадкие ведьмины приказы. А ты сам… по ее указке кого-нибудь… когда-нибудь…

Воздух в легких кончился. От напряжения некстати разболелся живот. Вот сейчас парень пошлет ее куда подальше.

— Убивал? — подсказал Айхе. — Ты об этом?

Гвендолин едва наскребла сил на кивок. Поднять глаза не хватало духу.

— А если, предположим, убивал, — тихо произнес Айхе, — как ты поступишь?

«Убегу!.. Останусь?.. Как же крутит живот…»

Он не торопил с ответом. Ждал. Долго, напряженно, не шевелясь.

— Не поверю, — выдохнула Гвендолин.

— Вот и умница! — в бесшабашно-радостном порыве Айхе вдруг крепко обхватил ее рукой за плечи и — Боже милостивый! — поцеловал в висок. А потом так же быстро отпустил, вскочил и засвистел камнем далеко-далеко, за крепостную стену, за верхушки деревьев.

Ошеломленная Гвендолин уставилась на удаляющуюся точку. Сердце в груди бешено прыгало, щеки налились жаром, а мир буквально треснул по швам, не вмещая вспыхнувшее в душе жгучее, ошеломительное счастье. Облегчение: «Он не убийца!» — утонуло в сладостном дурмане, и Гвендолин сообразила, что не ощущает ни рук, ни ног — ничего, кроме пылающего виска, к которому прикоснулись губы Айхе.

Он улетел вечером.

Замерев у окна лаборатории, Гвендолин наблюдала, как растворяется в густых сумерках серокрылый дракон, и от мучительной тревоги, разрывавшей душу, ей хотелось плакать.

Миновали сутки. Пресной жевательной резиной растянулись вторые. На третьи солнце, кажется, утомилось от усердия: прожарив землю до растрескавшейся корки, подвялив листья на деревьях и раскалив крепостные камни, косматый огненный клубок устало погрузился в фиолетовую кашу облаков, ниспослав на все живое благословенную долгожданную прохладу.

Вареные от жары слуги замка повылезли из укрытий, высунули носы даже те, кому полагалось заниматься внутренними работами. Ветер поменялся, с неба посыпалась изморось.

Айхе не возвращался.

Давно закончив с приготовлениями к празднеству, Кагайя встречала припозднившихся гостей, а в свободное время расхаживала по территории злая, как мегера, ища, к чему бы придраться. Едва почуяв ее приближение, прислуга в ужасе разбегалась, находя миллион новых дел где угодно, только не в зоне ведьминой досягаемости.

Покончив с каналами, бригада чистильщиков принялась удалять заторы в сливных трубах замка. Работа была отвратительно грязной и вонючей, зато большей частью велась под землей, куда колдунья побрезговала бы сунутся даже в наивысшей точке своей ярости. Гвендолин под землю не пустили. Вместо ковыряния в помоях ей доверили наружные решетки, и с утра до вечера она добросовестно скоблила покрытые ржавчиной и жиром толстые прутья. Не жалела сил, стирала обожженные солнцем руки, размазывала грязь по вспотевшему лбу и ждала, и верила, что если не сегодня, то уж завтра-то наверняка встретит Айхе, выполнившего поручение Кагайи. Он обязательно навестит обитателей астрономической башни: усядется за стол в тесной кухне, потребует тарелку рагу для прислуги и расскажет о путешествии, о краях, в которые летал, о бушующих ветрах там, в холодной вышине… Но всякий раз, поднимаясь на башню после выматывающего трудового дня, дурная от усталости и адского солнечного пекла, Гвендолин встречала лишь хмурого Дориана, который с каждым днем мрачнел все сильнее. Гвендолин заставляла себя не связывать озабоченность алхимика с отсутствием мальчишки-дракона. В конце концов, он занимался тысячей дел одновременно. У него могли не вовремя закончиться какие-нибудь поганые грибы-дуньки, или могло выкипеть зелье от кашля, или мог потеряться любимый половник, или сломаться телескоп, или где-то не ко времени рванула сверхновая, загрузив ученый мозг тысячей новых расчетов. И все же обмануть сердце не получалось. Залезая вечером на колкий матрас, Гвендолин подолгу прислушивалась к замогильному шелесту пучков сухих трав, тихонько крутившихся над головой в слабом колыхании воздуха. Вслушивалась в ночной мрак за окном и тишину за дверью, отчаянно силясь различить гул рассекаемого крыльями ветра или осторожные шаги. И стискивала в ладони амулет, перебирая пальцами бусины, запоминая каждую трещинку, каждую шероховатость, каждый крошечный выступ на ракушках и камешках. Наверное, он обладал волшебной силой: мало-помалу тревога истончалась и исчезала, воображение прекращало пугать всевозможными ужасами, а на душе воцарялось умиротворение, и к утру Гвендолин высыпалась настолько, что принималась за работу с новыми силами — и новой надеждой.

На четвертые сутки за полдень сквозь тучи прорезалось умытое дождем отдохнувшее солнце.

Гвендолин встрепенулась, вскинула голову, выронив из израненных рук скребок и металлическую щетку. Ослепительный луч ударил ей в глаза, и она зажмурилась. Сердце заполошно забилось в груди. Никогда не доверяла предзнаменованиям, но вот теперь явственно ощутила: это добрый знак.

— Закончила? — спросила Нанну, остановившись рядом с ней. Ее бригада припозднилась с обедом и теперь выбиралась из канализации, собираясь наверстать упущенное и распространяя по округе тошнотворное зловоние.

— Угу, — Гвендолин с усилием поднялась на затекшие ноги. — Ну как?

Нанну окинула результат ее трудов придирчивым взглядом и вынесла вердикт:

— Сгодится. Пойдем-ка поедим.

— Не хочется, — Гвендолин сморщила нос.

— Не привередничай. Амбре, конечно, убойное, и я тебе больше скажу: ещё пару деньков будешь его везде с собой таскать. Но если не поешь, не наберешься сил, и завтра с постели не встанешь.

— Было бы неплохо, — пробормотала Гвендолин.

— Оставь свое упадническое настроение, — Нанну обняла ее за плечи и, на мгновение прижав к себе, шепнула едва слышно: — Никуда твой дракон не денется.

— Он не мой, — воспротивилась Гвендолин.

— Рассказывай.

— С чего вы решили…

— Не отставай. Сегодня снова поедим на улице, ты же не против? В кухню с такими ароматами лучше не соваться, если не желаешь получить ложкой по лбу.

Гвендолин послушно пристроилась в хвост бригады чистильщиков. Гуськом измотанные, оголодавшие люди обогнули замок какими-то волчьими тропами, проложенными среди густых садовых зарослей. Нанну неустанно напоминала, что прислуге не следует пересекаться с гостями: трясти перепачканной одеждой и светить потными физиономиями. «И пялиться на гостей, в особенности не имея представления о том, кто перед тобой, тоже чревато непредсказуемыми последствиями», — предупреждала она: «Был тут один парнишка, сын мельника. Загляделся однажды на лесных нимф, ну, те и подшутили над ним: весь поганками покрылся, даже во рту грибы выросли». И все же тихонько шмыгать туда-сюда по тропкам, как мышка под половицами, Гвендолин удавалось не всегда. Глаза нет-нет да и тянулись к прорехам в листве.

— Это речные духи, — сказала Нанну, когда Гвендолин против воли замедлила шаг и кинула любопытный взгляд на полный чистой голубой воды канал, мимо которого они как раз проходили. — Сами никогда не пакостят, но их хозяин — и прочие из его свиты — далеко не столь безобидны.