Болиголов, цикорий и львиный зев смешались в пеструю кашу и полетели навстречу. Ноги путались и увязали в разнотравье, из-за чего бежать было тяжеловато. Гвендолин скоро выдохлась и все же не собиралась сбавлять темп. Но уже на подступах к поселению, с первыми же огородами, выяснилось, что никакой это не город.

— Наверное, восточная окраина, — предположила она вслух. — Ни разу здесь не бывала.

Они выскочили на ухабистую дорогу, покрытую растрескавшейся от солнцепека грязью. Ветер забавлялся: дребезжал дырявыми глиняными черепками, там и сям насаженными на частоколы дворов, шевелил пучки фасоли и чеснока на перекошенных воротах, стучал связками то ли клыков, то ли когтей, развешенными на бельевых веревках.

Деревянные дома покрывала гнилая солома. Их стены отродясь не ведали ни краски, ни штукатурки. Оконные рамы посерели, вспучились и размахрились на гнилые щепки. В крышах зияли дыры. Огороды пустовали. Кое-где из сухой земли торчали стрелки лука да кустики выродившейся клубники — ни единой ягодки. Задумчиво покачивали незрелыми головками подсолнухи.

Из оконных стекол слепо таращилась чернота. Козырьки крылец отваливались. С ржавых водосточных желобов свисали плети дикого винограда. И так было на каждом дворе, с каждой постройкой.

— Славное местечко, — заметил Дэнни. — Это что, последствия свирепой чумы? А где тогда пепелища погребальных костров?

— Не смешно, — одернула его Гвендолин. — Ни стыда у тебя, ни совести. Может, жители перебрались поближе к городу.

— Сразу все?

— Какие необычные дома…

— Гляди, та штуковина напоминает колодец!

Посреди улицы лежал массивный каменный круг, наполовину прикрытый деревянной крышкой.

— Вода есть? — Дэнни свесился через край, силясь разглядеть дно.

Увы, колодец пересох.

Гвендолин растерянно попинала жестянку с обрывком цепи, некогда служившую ведром. Покинутая деревня навевала уныние. Лучше было здесь не задерживаться.

Они с Дэнни двинулись по извилистой улице, заглядывая в подворотни и за калитки. Никого. Если здесь и жили люди, то это было в незапамятные времена. Надо бы потом выспросить у мамы.

Дэнни со скуки извлек из кармана штанов камень и с размаху засвистел им в ближайший дом.

Бац!

Камень раскроил надвое оконное стекло.

— Прекрати! — Гвендолин возмущенно схватила его за руку и встряхнула. — Совсем спятил?

— Отстань! — Дэнни выдернул запястье из ее пальцев. — Тут все равно одно гнилье!

— И поэтому надо крушить что ни попадя? — она набрала в грудь побольше воздуха, чтобы как следует отчитать кузена, только тот вдруг вытаращил глаза. Его перепачканную физиономию исказила злорадная ухмылка.

Гвендолин с недобрым предчувствием обернулась.

В фундаменте постройки с разбитым стеклом, очевидно, имелся подвал, а у подвала — окошко. И из него секунду назад выскочила жирная серая крыса, ничуть не скромнее тушки из дома Дженни Мастерс. Шевеля усами и принюхиваясь, крыса преспокойно уселась на задние лапы и уставилась на Гвендолин. В черных глазках-бусинках мелькнули красные блики — это отразились лучи заходящего солнца. Сердце в груди у Гвендолин заколотилось сильно, тревожно. Крыса словно разглядывала ее, изучала пристально и как-то… по-человечески внимательно.

— Не шевелись, — прошептал Дэнни и закусил губу в предвкушении. — Сейчас я ее…

— Не надо, — Гвендолин метнула на него испуганный взгляд.

— Струсила? — Руки у кузена подрагивали от возбуждения, рогатка скользила в сухой ладони, а вытащенный из кармана камешек никак не ложился на растянутую резинку. — Это же просто грязная крыса!

Просто ли? Гвендолин собралась возразить, но — вот ужас! — язык не слушался. Онемевшая и беспомощная, она беззвучно разевала рот и тыкала пальцем в крысу, которая наблюдала за ней с любопытством.

— Всего лишь крыса. Облезлая, безмозглая, заразная крыса, — Дэнни прицелился.

— Нет! — выкрикнула Гвендолин и ударила по рогатке.

Но камень уже сорвался, со свистом вспоров вечерний воздух. И размозжил крысе голову. Та кувыркнулась и затихла, дернув лапами.

Гвендолин терпеть не могла крыс — а за что их любить, вредителей? Но бессмысленная жестокость брата ее потрясла. Зверюга не сделала Дэнни ничего худого: не напугала, не набросилась, не цапнула за ногу, не сгрызла последнюю пачку чипсов, в конце концов!

— Ты монстр, — выдавила Гвендолин, чувствуя, как от жалости к несчастному животному на глаза наворачиваются слезы.

Тут со всех сторон раздался шелест, скрежет, возня и писк. Еще одна огромная крыса выскочила из подвала и стала крадучись приближаться.

— Оп-па! — возликовал Дэнни. — Эта тоже хочет получить камнем в лоб.

Он в охотничьем азарте нагнулся за рогаткой, нашарил в кармане новый камень, прицелился.

— Хватит! — закричала Гвендолин. — Прекрати!

— Получай! — взревел Дэнни, отпуская резинку.

Камень снова угодил крысе в лоб. Та плюхнулась в траву.

И вдруг на дорогу отовсюду полезла целая туча крыс. Зверьки выпрыгивали из слуховых окошек и кустов, из-под крылец и дровяников, ловко спускались по рассохшейся деревянной облицовке домов, выныривали из соломы на крышах и карабкались по частоколу. За минуту ими наводнилась вся улица.

— Ой! — оторопел Дэнни. — Откуда их столько?

— Уходим! — Гвендолин попятилась и потащила брата за локоть. — Бежим!

Они одновременно развернулись…

И тут произошло такое, от чего душа у Гвендолин ухнула в пятки.

Последний огненно-красный луч солнца сверкнул на горизонте и угас. Серая мгла расстелилась по земле, мигом напоив воздух холодной ночной сыростью. Тени от домов с закатом солнца должны были исчезнуть, но не тут-то было! Словно ожив, они растеклись по земле жирными чернильными кляксами. И лишь только Дэнни окунулся в одно из этих черных пятен, как его подбросило вверх, завертело волчком — и ужало в размере раз в сто. Крошечным серым комком он грохнулся на землю. Мелькнул длинный лысый хвост, рогатка шлепнулась рядом, едва не огрев его по хребту, и в тоненьком, жалобном писке послышался надрывный крик.

Гвендолин остолбенела, балансируя на самой грани ожившей тьмы и вечернего сумрака.

— Дэнни! — выдохнула она, но с губ не слетело ни звука.

Тьма свирепо и холодно дышала ей в лицо.

Сзади раздались хищные рокочущие звуки, и Гвендолин обернулась. От ужаса ее парализовало, потому что одна за другой крысы вырастали, превращаясь в диковинных тварей, замотанных в серое тряпье. Когтистые лапы со скорченными пальцами плетьми висели вдоль тел и скребли землю. Черные глаза-бусины на острых мордах мокро блестели, а из ощеренных пастей торчали мелкие, похожие на иголки зубы.

— Мамочка, — заскулила Гвендолин, зажимая рот ладонью.

Этого не могло случиться!

Этого не существует!

Это сон!

Ночной кошмар!

Нелюди окружили ее, постепенно сжимая кольцо. От их грязных лохмотьев несло звериной вонью и тухлятиной. Воздух наполнился посвистом, цоканьем, чавканьем, стрекотанием — не приспособленные для человеческой речи рты издавали множество жутких звуков. Деваться было некуда. Еще минута — и они достанут…

Гвендолин обхватила себя руками, втягивая голову в плечи. Одно из чудовищ подхватило за хвост крысенка, который всего минуту назад был ее кузеном, и сунуло себе за пазуху и тут же затерлось в толпу.

Окоченев от страха, Гвендолин зажмурилась и приготовилась к боли, к мерзкому прикосновению, к когтям и зубам. Она стояла на крошечном островке серого света — наверное, последнем в деревне. Ползущие по земле лужи колдовского мрака растеклись повсюду, сливаясь воедино. Еще чуть-чуть — и если не эти жуткие уродины, то сама тьма доберется до нее и…

— А ну пошли прочь отсюда! — раздался вдруг голос. Негромкий, чуть хрипловатый, но необычайно властный — такого невозможно ослушаться.

— Убирайтесь, я кому сказал! — добавил его обладатель.

Гвендолин отважилась приоткрыть глаза.

Прямо посреди угольно-черного моря стоял мальчишка. Злобный мрак колыхался вокруг него и наползал, но откатывался назад, будто волны прибоя. Худощавый, одетый в широкие холщевые штаны и расстегнутую рубашку необычного покроя, он казался постарше Гвендолин на год или два — уж в этом-то она разбиралась! На груди у него на цепочке поблескивал драгоценный камень или пластинка золота — Гвендолин не могла разглядеть, ослепленная светом, исходившим от его ладоней. Свет стекал по сомкнутым в странные комбинации пальцам, струился по тонким запястьям, капал на землю сгустками чистого, сверкающего волшебства и казался божественным.