* * *

Рассказанный в предшествовавшей главе эпизод разгрома 30.000 оравы "сознательных пролетариев" кучкой почти безоружных, но умеющих жертвовать собой фашистов в 300 человек, срыв грандиозной забастовки революционного характера действиями этой ничтожной количественно, но сильного своей дисциплинированностью, храбростью и решимостью кучки патриотов, оказал огромное влияние на дальнейший ход событий. На глазах у населения наибольшего в Италии города и первого по величине торгово-промышленного центра, на глазах у почти миллиона обывателей, - с социалистов была сорвана грубо размалеванная "ужасная маска". Фашисты содрали с плеч социалистической оравы львиную шкуру, и показали населению, что под этой шкурой прятался презренный шакал, кровожадный, наглый со слабыми, а вместе с тем трусливый, как заяц. "Миланские события" показали, как прав был Муссолини, вышедший из социалистических же рядов, и знающий всю социалистическую подноготную, когда он говорил обществу и правительству: - Напрасно вы, синьоры, думаете, что в лице социалистов вы имеете дело с настоящими революционерами! Это вовсе не революционеры, люди действия, а маргариновые революционеры, презренные болтуны и демагогические краснобаи! Вы слышите их дикий рев, - и думаете, что это - рычание страшного льва. Но дайте себе труд прислушаться и вы поймете, что это ревет дикий осел и визжит трусливый шакал! Вы думаете, что социалисты страшно сильны. Разуверьтесь! Они сильны только наглостью и напористостью, порождаемыми верой в свою безнаказанность. Социалисты сильны только вашей пассивностью. Вы не решаетесь вступить с ними в борьбу, думая, что за ними несметная масса союзников и сочувствующих. Разуверьтесь! За ними тащится огромный хвост не бойцов, а мародеров и маркитантов, скупщиков награбленного! Вы думаете, что в критический момент социалисты найдут активную поддержку основной массы населения? Разуверьтесь! Эта "основная масса" склоняется в сторону социалистов только до тех пор, пока думает, что победа останется за социалистами. Но стоит социалистам начать терпеть поражения, та же основная масса не только отвернется от социалистов, но и набросится на них! Еще раз и еще раз Муссолини взывал и к обществу, и через его голову, ко власти, приглашая вступить в борьбу с социалистами. Общество откликнулось на этот призыв притоком волонтеров и средств в лагерь фашистов. Правительство же пошло другой дорогой. И если дальновидный Джолитти отказывался вступить в угоду социалистам, в открытую борьбу с фашистским движением, то пришедший ему на смену безвольный и растерянный Факта, раб масонства, стал колебаться, и в конце-концов, под влиянием Амэндола, начал склоняться к излюбленной идее радикальной буржуазной демократии, по которой "у демократии нет и не может быть настоящих врагов слева. Им страшны только враги конституционно-парламентского строя". А фашисты - враги, ибо они не слева. Тем временем настроения в стране подвергались влиянию эволюции. Симпатии к фашистам росли, а вместе с тем безудержно росли и силы фашистской партии. В этот именно период руководители фашистской партии наткнулись на подводный камень, грозивший если не потопить, то, по крайней мере, сильно повредить их несшийся по взбаламученному морю, корабль. Этим "подводным камнем" был вопрос об отношении к монархическому строю. В первом периоде фашистского движения в рядах фашистов было очень много элементов, все симпатии которых находились на стороне республики. Объясняется это главным образом тем, что король Виктор Эммануил III, гордящийся своей строжайшей конституционностью, не нашел в себе энергии и решимости проявить инициативу в деле защиты государственности от яростного напора революционности, и в самые трагические моменты оставался на положении человека, который хотя и "царствует", но совсем не "управляет", ибо по закону "правит ответственное министерство", а король только прикладывает свою королевскую печать к решениям совета министров. Строгая конституционность короля дошла до того, что однажды он, при одном из министерских кризисов, обратился с предложением сформировать новое министерство к лидеру социалистов, Филиппе Турати, то есть, верховному вождю революционного движения и первому кандидату на пост революционного Президента Республики. Если, конечно, далеко не всеми, то очень многими молодыми фашистами проводилась такая теория: - Монархический строй связал себя с парламентаризмом. Парламентаризм, придя в состояние полного разложения, предает страну в руки социалистов. Мы самим ходом вещей вынуждены вступить в борьбу с парламентаризмом, а, следовательно, и с санкционирующим его монархическим строем. Значит, нет иного выхода, как республиканский строй. Однако, естественным союзником фашистской партии являлась достаточно сильная партия националистов, созданная и руководимая одним из талантливейших людей современной Италии, Федерцони, а националисты заявляли себя решительно монархистами. Их влияние парализовало влияние республиканцев, - но на том условии, чтобы Корона по крайней мере не вступала в борьбу против фашистов. Летом 1922 года социалисты сделали последнюю, отчаянную попытку раздавить фашистское движение, для чего им надо было захватить власть, а для захвата власти они рискнули прибегнуть к испытанному оружию - ко всеобщей забастовке. Но эта попытка позорно провалилась, обнаружив органическое бессилие социалистов. Осенью 1922 года фашисты, произведя генеральный смотр своим силам и подсчет силам противника, установили следующее: - В распоряжении Муссолини имеется готовая армия в 300 тысяч человек боевой молодежи, плюс еще тысяч полтораста резервистов. Социалисты же, собственно говоря, разгромлены, и, во всяком случае, не могут оказать мало-мальски серьезного сопротивления фашистам. Парламентское правительство пребывает в состоянии глубокого маразма, но непрочь вступить в союз с социалистами против фашистов, во имя спасения нарушаемой фашистами конституционной законности. Население, взятое в целом, совершенно равнодушно к участи парламентского правительства, а отчасти даже настроено отрицательно по отношению к этой власти, как дискредитировавшей себя позорной слабостью и подчинением социалистам. Во всяком случае, население и не подумает выступать в защиту Парламента. Что касается Короны, то она продолжает держаться пассивно и в стороне. Единственным опасным пунктом был следующий: как будет держаться правительственная армия? Если парламентское правительство решится объявить войну фашистам, - не найдет ли оно решительной поддержки со стороны регулярной армии? А с регулярной армией фашистским дружинам, конечно, не справиться... Фашисты знали, что офицерский состав почти целиком симпатизирует фашистскому движению, что много симпатизирующих имеется и среди унтер-офицеров, и даже среди рядовых. Но рядовой солдат, в общем, пассивен, и будет делать то, что прикажет офицер. Значит, все зависит от офицерства. Муссолини решил действовать, - и началась историческая мобилизация фашистской армии, за которой последовал "смотр в Неаполе", потом "поход на Рим", - робкая и неумелая попытка парламентского правительства прибегнуть к силе для защиты угрожаемого строя, провал этой попытки, вынужденная отставка Факта - Шанцера, и феерический оборот: король внезапно обратился к тому же Муссолини, не как к верховному командующему уже окружившей столицу фашистской армии, а как к лидеру одной из легализированных политических партий, с предложением, вполне согласующимся с парламентскими традициями - организовать новое, парламентское же министерство, и взять на себя роль премьер-министра. Муссолини на это согласился, и взял власть в свои руки. Это было в октябре 1922 года. С этого момента начинается, собственно говоря, уже новая эпоха в итальянском фашистском движении: от творчества чисто партийного фашисты переходят к творчеству государственному. Партия в лице Муссолини приходит к власти, но эта власть санкционирована Короной, легализирована, - и поэтому сам характер действий партии должен из революционного сделаться допускаемым основными законами страны. Партия делается могучим, вернее сказать решающим фактором в жизни государства, но над ней, партией, становится Власть, которая регулирует ее деятельность уже не по чисто партийному критерию, а по сложному партийно-государственному критерию.