– Тяжело идет, – признался я. Силы в руках не хватало. Возница на наши голоса обернулся. В глазах его мелькнуло удивление. Тряхнул бородой, заблеял:

– Ты что делаешь, окаянный?!

– Пилю.

– Зачем?! – изумился старик. Потянул вожжи, лошадь пошла в бок с дороги, въезжая в пласты грязи и грозя застрять навсегда – передние колеса телеги начали проваливаться в трясину. Возница отвлекся, справляясь с напастью.

– Тяжел топор для меня – не взмахнуть толком.

Возница примолк, потом осторожно спросил:

– Ты что, драться собрался?

– А ты нет, что ли? – удивился я. Отпиленная рукоятка упала в грязь. Возница и Рата переглянулись. Старик закрутил шеей, словно ворот рубахи ему мал. Отвернулся от нас, так ничего и не ответив. Девчушка придвинулась ко мне. Задышала так, что щека у меня разгорелась.

– Вот тут дырочку сделаю, – пояснил я, хмурясь от того, что краснею, – тесемку кожаную проведу, петлю сделаю. Тогда с руки соскальзывать не будет. Брусок есть?

Рата наклонила к себе ящик, поискала камень. Протянула мне. Я перевернул топор к себе, посмотрел на широкое тупое лезвие – хорошее железо, только не ухоженное, и провел по нему первый раз бруском, к вечеру должен был управиться.

Рата глупо улыбнулась и склонила голову к моему плечу. «Тоже мне пацан-лучник. Да что с вами со всеми? Одному пузо почеши, другой плечо подставь. Неженки. Я вот не такой. А все почему? Потому что без отца рос».

Я вздохнул и продолжил точить топор.

Думал, темнеть станет и наш табор на ночлег остановится. Поужинаем хорошо. Кашу сварим. Похлебаем из котелка. Я бы грибов тогда нашел и смог бы удивить Рату своей добычей. После дождя сизых и слизняшек полно под елями вылезает. Знай собирай – темнота не помеха. Я вообще решил Рату почаще удивлять, чтоб она поняла, что с таким, как я, не пропадет.

Однако остановились мы, когда солнце еще высоко было, и кашу варить не стали. Всадники все вперед ускакали, а мы на телегах кольцом встали. Не распрягая лошадей. Два мужика корзину с хлебом таскали, нам на троих ржаной каравай выдали. Дед-возница, разделив ужин на три ровные части и нам доли выдав, кратко пообщался с раздатчиками провизии. Я его слушал, а Рата волчонка моего кормила. Улыбалась, почти весь свой паек скормила. Хотела и мой забрать, но я не дал, грозно брови охмурив.

– Чего это мы стали? – спросил возница.

– Завтра с утра битва будет. Дружина по полю вытянулась, готовятся. Нам, обозникам, ждать здесь, в лесочке. Потом дыру заткнут.

– А кто команду отдаст?

– Староста Эрнаст. Он нами командовать и будет. Поведет, куда скажут.

– Это тот, что без ног?

– Так на коне будет.

– А справа от нас кто встал? Чужие вроде?

– Да нет. Свои. Речные. Там с пяти деревень.

– Не видел никогда, – признался возница. – Нормальные мужики?

– Нормальные, – ответил раздатчик хлеба, и потащились они дальше. Я вытянулся, стараясь рассмотреть «нормальных мужиков». Так, суетливые, покрикивают часто чего-то, через одного вооружены короткими копьями. У двух-трех короткие луки, на детские похожи.

– Садитесь сюда, – сказал возница, устраиваясь поудобнее у колеса. – Сейчас есть будем. Панкратий, возьми из телеги флягу с водой. Где хлеб твой?

Рата беззаботно махнула рукой:

– Волку отдала. Он голодный!

– На то и волк! – хмыкнул дед. Покосился на свою краюху, но пока вздыхал, я его опередил. Поделил свою поровну, и Рата заулыбалась, принимая гостинец. Возница хмыкнул.

– Быть тебе битым, и господское имущество портишь, и дочку охмурил.

– Я – Панкратий!

– Да помню я, помню. Тоже мне «Панкратий»! Придумали же.

– Я думаю, ничего особенного в этой истории нет.

– В смысле? – опешил возница. – То есть ты считаешь нормальным, что девица на выданье, с косами по пояс, кричит на каждом углу, что она «Панкратий»? Я понимаю, у господ не все в порядке с головой, но ты-то в лесу рос!

– И вовсе не на каждом, – огрызнулась девушка, – может, я умереть с косами хочу! Желание у меня такое. Что, Панкратий не может быть с косами?!

Возница задумался, потом покачал головой и категорично заявил:

– Нет.

– Я не о том, – сказал я и поморщился – не любил, когда меня перебивают, – может она не девушка вовсе…

– Я – девушка! – вспыхнула в негодовании Рата.

Я снова поморщился и продолжил:

– Я к тому, что ты – девушка, но в душе ты – Панкратий. В теле Раты живет две сущности, – спутники слушали, открыв рты. Я немного помялся, видя такую реакцию. – Не сложно вам для понимания? Я думаю, в теле каждого из нас живет по две сущности, только мы об этом не подозреваем.

– Или по три, – подумав, сказал возница, – я вот, когда выпью, так во мне просыпается сущность разрушителя. Такого обо мне рассказывают на утро. Ну точно не про меня!

– Спасибо, – просто сказала Рата.

– А ты значит, малец, Егорка? Сказочником не хочешь стать? Хорошее дело, прибыльное: на каждом пире место найдется, всегда сытый и пьяный будешь. Подумай!

Я кивнул, медленно жуя хлеб, и прислушиваясь к гулу непонятному. Кажется, из всех людей звук беспокоил только меня одного. Волчонок, сидевший тоже с нами у колеса и чесавший задней ногой ухо, отвлекся от увлекательного занятия и тревожно заурчал, крутя головой. В угольках глаз светился неподдельный нарастающий ужас. Одно ухо встало торчком, другое, сколько он ни старался, так и осталось лежать лопухом. Щенок тявкнул и, закусив мою куртку, затряс головой, злобно заурчав. Я погладил черный нос и выпуклый лоб, стараясь успокоить зверя.

– Молчаливый какой, сказочник, – кивнул дед на меня, – серьезный. Скажи мне, на кой тебе топор? Что ты с ним делать будешь? Он же больше тебя!

– Уже нет, – отозвался я, показывая, как ладно по руке сидит топор. Жаль, лезвие большое и тяжелое, удержать трудно, а как бить – ума не приложу. – Слышите шум? Конница возвращается?

– Что?

– Земля гудит. Я такой звук навсегда запомнил. Конница, правда?

Дед прислушался, медленно жуя, шамкая беззубым ртом. Потом подавился хлебом, выплюнул и закричал фальцетом:

– Тревога! Тревога!

Вскочил. Сделал два шага вправо, три влево. Звездочка фыркнула. Мужики из рыбацкой деревни, перестали спорить, закивали в нашу сторону, заулыбались.

– Тревога! – суетливый дед, продолжал надрываться, а сам из телеги выдернул лук и колчан, кинул к ногам Раты, тут же надел на голову большой шлем и взял в руки тяжелый меч и круглый щит.

– Что ты кричишь, старый!

– Тревога! Из леса бегут! Разве не слышите?!

– Да кто? Наши, что ли? Там же дружина!

– За лесом поле! На нем дружина!

– Дружина! – замотал головой дед, так что шлем сполз на одну сторону и зацепился за ухо. – Кажись, уже там не дружина! Где Эрнаст? Пускай командует. Вот что, хлопчики, бежим. Нечего ждать Эрнаста. Бежим, я вам говорю!

Я судорожно сжал двумя руками древко, выставив грозное оружие пред собой. Блестящее лезвие завалилось, больно стукнув плашмя по лицу, кажется, приводя в сознание. Быстро посмотрел на Рату. Та поджала ноги к подбородку, скрючилась и смотрела прямо перед собой, не моргая. Волчонок уже прыгал рядом с дедом, уловив порыв, готовый бежать за компанию.

– Ну, как знаете, а я побежал. Прощай Звездочка, прощай.

Мужики с рыбацких деревень стали приходить в себя, стоило деду выбежать за обозы. Меч и щит он кинул, решив не тащить. Рата продолжала сидеть неподвижно, а волк устав прыгать, присел, и, склонив голову, серьезно посмотрел на меня.

– Я не могу, – замотал я головой, – Рата же… Пойдем, Рата. Дед куда-то делся, наверное, за подмогой побежал.

Волк зевнул, показывая длинный язык и устало подошел к колесу. Так и сидели мы втроем, каждый, думая о своем, с лицами испуганными и неподвижными, пока рыбники не стали явно беспокоиться. Один из них, старший, вскочил на подводу, потом резко спрыгнул на землю, и, не разгибаясь, хрипло закричал: