Я вошел внутрь. Толстый слой пыли покрывал пол, стены, мебель. Уборку здесь не проводили уже несколько месяцев, если не лет. В углах свисала паутина, размерами больше напоминавшая рыбацкие сети. Мыши и пауки уже давно стали хозяевами здесь. По крайней мере, на этом этаже. Я надеялся найти кого-либо здесь, я был уверен, что кто-то здесь еще есть. Ведь на верхнем этаже я видел свет.

Я стоял в холле, широкая лестница уходила на второй этаж. Туда я отправлюсь чуть позже. Сначала первый этаж. Комнаты были завалены всяческим хламом. Под толстым, непроницаемым слоем пыли было трудно даже определить, что было в тех помещениях. Я порылся в паре куч с мусором, обнаружил лишь старые детские игрушки. Порванный резиновый мяч, куклы без рук и ног, треснутые пластиковые ведерки с лопатками, деревянные кубики со следами детских зубов на них, сломанная железная дорога, забытые или потерянные детали конструктора, даже кукольный домик со следами сажи на нем, словно пострадавший от пожара. Каких только игрушек здесь не было. Но здесь в них уже давно никто не играет. Раньше, вероятно, это заведение было детским домом, со временем, превратившимся в то, чем он являлся сейчас.

В северной части особняка я наткнулся на просторную, пустую комнату. Она была относительно чистой, только красные, синие, зеленые разводы на полу тут и там. В центре комнаты с потолка, подвешенный за правую ногу, свисал человек. Я подошел поближе, чтобы лучше рассмотреть. Кожа вздулась в нескольких местах; глаза, нос и рот зашиты; на шее отчетливый след старого пореза, неаккуратно зашитого толстыми нитками. Пустые глаза смотрели на меня. Я ждал, что он моргнет, или поздоровается, скажет «привет» и протянет руку, чтобы я пожал ее. Но он был давно мертв.

Неожиданно, я услышал детский беззаботный голос, с каждой секундой все ближе и ближе, напевающий старую детскую песенку, которую я помнил еще с детства:

Лаз, два, тли, четыле, пять,

Негде зайчику скакать;

Всюду ходит волк, волк,

Он зубами – щелк, щелк!

Открылась дверь в комнату. Пение сразу прекратилось. В дверном проеме стояла девочка, лет пяти-шести, одетая в белое платьице, на голове два хвостика, смотрящие в разные стороны, перевязанные двумя бантами. Один хвостик красным бантом, второй – желтым. Она замерла, рассматривая меня не то с интересом, не то с испугом.

– Привет, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более дружелюбно.

Глаза ее вдвое увеличились в размерах. Она бросилась прочь, я побежал за ней. Я догнал ее в коридоре, по всей видимости, она свернула не там, где хотела, и оказалась в тупике. Упершись спиной в стену, прижавшись как можно сильнее, почти слившись со стеной, она со страхом изучала меня.

– Привет, – повторил я, – кто ты?

– Мне нельзя лазговаивать с незнакомыми. – Ответила она дрожащим, но решительным голосом.

– Меня зовут Оскар, – представился я. – Вот видишь, – продолжил я ласковым голосом, – теперь я не незнакомец, теперь ты знаешь меня. А кто ты?

– Я?

– Да, как твое имя?

– Меня зовут Ева. – Представившись, она, кажется, стала бояться чуть меньше, ее голос перестал дрожать, и она отошла от стены на пару шагов.

– Сколько тебе лет, Ева?

Она вытянула вперед обе руки. На правой руке она растопырила все пять пальцев, на левой оттопырила только указательный. Шесть лет.

– Ты здесь живешь? Одна?

– Нет. У меня много длузей. Но они куда-то плопали. – Ева говорила спокойно, ничуть не стесняясь, не выдавая более признаков страха.

– И ты не знаешь куда?

– Пелвым плопал Том, потом Алиса. Они все оставили меня… – из глаз девочки потекли слезы. Обняв меня, она всхлипывала у меня на плече. Похоже, она уже давно одна, без друзей, без кого бы то ни было еще. Бедное дитя. Я вспомнил орудия пыток, находящиеся в подвале. Вероятно, там дети и провели последние минуты, часы или дни. Что за чудовищное место?

Когда она успокоилась, я спросил:

– И никто не заботится о тебе сейчас?

– Тетя Сильвия. Она живет навелху. Она плидумывает лазные иглы и дает кушать, если я себя холошо веду и если не попадаюсь ей на глаза. Она так говоит.

– Игры? – Спросил я.

– Подем, я покажу.

Она взяла меня за руку и повела в комнату, где мы впервые с ней встретились несколькими минутами ранее. Труп все так же свисал с потолка. В отличие от меня, на Еву это зрелище никак не подействовало, как будто это привычно для нее, словно труп под потолком – неотъемлемая часть интерьера. Она отпустила мою руку. В углу комнаты лежала длинная деревянная палка и темный широкий шарф.

– Вот, – сказала она, – ты умеешь в это иглать?

– Нет, – честно ответил я. Я был в полном недоумении. Что-то смутное, какое-то подозрение зародилось у меня в голове, но я еще не понимал до конца, во что Ева собирается играть.

– Я тебя научу, – сказала Ева и протянула мне шарф. – Завяжи мне глаза, пожалуйста. – Я подчинился и набросил шарф ей на глаза и не туго завязал.

– Так нормально? – Спросил я.

– Ага, – кивнула девочка и размахнулась палкой. Она со свистом рассекла воздух, чуть не задев меня. Я отпрыгнул со вскриком. Она засмеялась звонким детским смехом. Ева сделала шаг вперед и взмахнула палкой еще раз. Потом еще и еще, делая шаг вперед после каждого взмаха.

– Где он? – спросила она грустным голосом, будто собиралась снова заплакать. Я стоял в растерянности и не мог ничего ответить. Она медленно шагала вперед, водя палкой из стороны в сторону. Палка коснулась висящего вниз головой тела. Девочка радостно вскрикнула:

– Нашла тебя!

Палка рассекла воздух сверху вниз и прошла в нескольких сантиметрах от новой игрушки Евы. Она подошла на несколько маленьких шагов вперед и размахнулась. Палка с хрустом врезалась в тело. Затем еще и еще. Девочка с азартом била беднягу снова и снова, на лице у нее появилась странная улыбка. Палка, описывая полукруг, впивалась в тело, раскачивая его. Губы на лице трупа растянулись в злобной и довольной улыбке, словно он все чувствовал и ему нравилось то, что происходило. Последний удар пришелся в шею. Голова оторвалась, пролетела несколько метров и ударилась о стену. Из трупа посыпались сотни и тысячи разноцветных, синих, зеленых, желтых, красных, оранжевых конфет, различных форм и размеров. Под телом образовалась большая кучка сладостей, а от человека осталась только пустая оболочка. Он стал похож на кожаный мешок. Мягкий и бесформенный футляр для человеческого тела.

– У-у-ул-ла-а – Ева ликовала, прыгая на месте и активно хлопая в ладоши. Ева подбежала к куче, порылась в ней и протянула мне небольшую горсть конфет.

– На, – сказала она, улыбаясь. Я взял, мне ничего не оставалось, как принять ее дар. Я положил конфеты в карман, я не мог заставить себя съесть хоть одну.

Ева же наоборот не испытывала никаких негативных чувств. Она сидела на полу, скрестив под собой ноги и обложившись конфетами. С огромной скоростью она отправляла в рот конфеты одну за другой. Казалось, что она глотает их, даже не пережевывая. Утолив первичный голод, она с видом эксперта перебирала конфеты, раскладывая их в несколько кучек поменьше, и что-то бормотала себе под нос, то ли какую-то детскую песенку, то ли считалочку.

– Эта не вкусная, – вдруг сказала она громко и бросила конфету через плечо, – эти тоже, – продолжила она, выбросив еще пригоршню конфет. Через некоторое время куча позади Евы увеличилась в размерах вчетверо. Закончив с сортировкой, девочка принялась снова поглощать конфеты, но уже медленнее, тщательно разжевывая каждую.

– Ева, – позвал я осторожно.

– Не мешай, я кушаю. Когда я ем, я глух и нем, – резко сказала она, даже не повернув головы и не прекратив аппетитно жевать. Мне ничего другого не оставалось, как сидеть покорно и ждать, пока она не насытится. Наконец, она закончила пиршество. Еще оставалось небольшое количество сладкого. Она загнула подол платья и положила туда остатки конфет. – Все, я сытая, – с довольным видом заключила она и подошла ко мне. – Угощайся, – сказала Ева, взглядом показывая на угощение. Мне пришлось протянуть руку и взять у нее несколько конфет. Она пристально смотрела на меня, ожидая, когда я попробую одну из них. Под ее взглядом я почувствовал себя неуютно.