Именно отец впервые привел ее в башню возле Кокушкина моста. Хозяин был его старинным приятелем. Татья помнила, как ее рука потерялась в широкой отцовой ладони и его слова: «В этой лавке, как во флаконе духов, собран аромат Петербурга – каким он был столетия назад». Самое страшное, что слова она помнила, а голос отца успела забыть. Образ не выветрился окончательно благодаря семейным голоснимкам. Там отец был то веселым, то серьезным, с прорезавшим переносицу шрамом напоминающим знак #. В юности, разглядывая снимки, девушка искала в себе сходство с отцом: у них был одинаковый прямой нос, узкие скулы, худощавость. Именно он когда-то звал ее: Татья. Не Таня, не Татьяна… Татья.

Трамвай остановился возле дома с башенкой, и она сошла на гранитный парапет, поросший тиной. Все здания вдоль воды в Старом городе до уровня второго этажа были облицованы гранитом – чтобы не рассыпались. Татья как-то читала, что для этого гранит снимали с затопленных набережных и «одевали» дома.

Толкнув массивную дверь, она оказалась в просторной парадной с уводящей ввысь винтовой лестницей. Посередине находился старый, и жутко медленный лифт. Поднимаясь, он так надсадно скрипел и подрагивал, что, казалось: сейчас замрет между этажами. Такие лифты остались только в Старом городе и, как говорили в путеводителях «придавали ему особый шарм». Татья здешнего лифта побаивалась и полагалась на свои ноги, которые пока служили вполне исправно и без скрипа.

Добравшись до последнего этажа, она остановилась, чтобы перевести дух. На круглой, выложенной в шахматном порядке серой и белой плиткой площадке стоял шум от голубиного «Гу гууу угуууг», прорезаемый истошными воплями чаек; сквозь большое, загаженное птицами окно виднелось небо. Такое, какое бывает только здесь: белесое, одновременно близкое и далекое. Ведущая в лавку старьевщика дверь выглядела так, будто ее привыкли открывать ногами. В общем, славное место, в котором все было настоящим. Никаких тебе игл-небоскребов, безупречно-чистых зеркал, голограмм с рекламой, запрограммированных на выявление потребностей и тут же забивающих «персональными предложениями, действующих только сегодня и только сейчас».

Татья толкнула дверь, над которой тренькнул колокольчик, и вошла в любимый мир старины.

– Кларрррисса! – заорал при виде нее огромный зелено-красный попугай. Он сидел на спинке плетеного кресла, наклонив набок голову и глядя на Татью озорным круглым глазом. Татья представления не имела, кто эта загадочная Кларисса, но почему-то попугай упорно называл ее этим именем. Как-то она предположила, что для него все девушки «клариссы», но хозяин лавки опроверг эту догадку. «Нет, Танюша, – сказал он, – так он приветствует только тебя».

– Привет, Раймонд, – улыбнулась Татья и виновато развела руками: – Извини, сегодня не принесла для тебя вкусняшек.

– Дуррра! – заявил попугай и занялся чисткой перьев.

Вот так вот.

– Как не стыдно, Раймонд? – раздался справа глухой басок хозяина лавки, и тут же он сам вышел из-за стеллажа, завешанного разноцветными деревянными бусами. Это был высокий сухопарый старик с глубокими, резко очерченными морщинами и глазами мудрой черепахи: полуприкрытые тяжелыми веками, они смотрели на мир спокойно и равнодушно. Казалось, этот человек видел все, и ничто не может его ни удивить, ни опечалить.

– Здравствуйте, Танюша, – улыбнулся он Татье.

– Кларрррисса, – немедленно поправил попугай и, раскачиваясь из стороны в сторону, затолдонил: – Кларрррисса, Кларррисса, Кларрррисса!

– Ладно, ладно, убедил, – рассмеялась она.

– Замолчи, не то в клетку закрою, – прикрикнул на него хозяин лавки.

Попугай мигом слетел вниз и важно протопал за шкаф, подметая пол роскошным красно-зеленым хвостом. Чем больше Татья наблюдала за Раймондом, тем сильнее ей казалось, что он все понимает. Но почему Кларисса?!

– Здравствуйте, Карл Вениаминович, – запоздало поздоровалась она.

– Не ожидал тебя в ближайшее время. Ты же говорила, что готовишься к проекту в институте, – в солнечном свете вокруг старика кружилась пыль, отчего хозяин лавки казался добрым волшебником.

– Да… Я, собственно, не собиралась. Это было спонтанное решение. Извините, если я не вовремя…

Татья подумала, что только раз видела в лавке посетителя: очень вежливого и скромного юношу с лицом Микеланджеловского Давида, который, впрочем, при ее появлении быстро ушел, ничего не купив. Удивительно, как старику удается платить за аренду? Рекламой он не занимался, только на первом этаже висела бледная вывеска «Предметы старины». Да и то, что лавка находилась под самой крышей, тоже играло против.

– Танюша, ты всегда желанный гость у нас с Раймондом, – возразил старик на ее извинение.

– Кларррисса, – непреклонно напомнили из-за шкафа.

Они одновременно рассмеялись.

– Я вам больше скажу, – продолжил старик прерванную попугаем речь: – Ты зашла как нельзя вовремя. У меня есть один прелюбопытнейший товарец.

Татья заинтригованно улыбнулась. Карл Вениаминович скрылся за стеллажом, но вскоре появился вновь, держа в худой, покрытой пигментными пятнами руке черную колбу с крышкой.

– Мне удалось найти рецепт чернил, которыми записывала свои сочинения Джейн Остин.

– И вы его воссоздали?

– Да, – он протянул Татье колбу.

Она неуверенно взяла, открыла крышку, понюхала. Запах бы резким и неприятным. Заглянула в колбу, но горлышко оказалось очень узким.

– Из чего они сделаны?

– Четыре унции чернильных орешков, две унции железного купороса, полторы унции гуммиарабика и пинты несвежего пива. Каково, а? Я подумал, что вам, как писательнице, это будет интересно.

– Ну, я начинающая писательница, – смутилась Татья. – У меня пока нет ни одной законченной работы.

– Обязательно будет, – заверил старик.

На лестнице за дверью послышались шаги нескольких человек. Татья невольно взглянула на старика, и ей показалось, что он насторожился.

– У вас сегодня много покупателей, – сказала она, чтобы нарушить возникшую паузу.

Хозяин лавки улыбнулся одними губами, глаза остались серьезными. Дверь с шумом распахнулась, так что висевший над ней колокольчик захлебнулся от возмущения. В лавку один за другим вошли двое мужчин в форме полиции. Оба высокие, крепкие, похожие, словно братья. Хотя при более пристальном рассмотрении оказалось, что они совсем разные: тот, который вошел первым, был блондин с короткой стрижкой и цепким взглядом голубых глаз. Второй, рыжеволосый. Войдя, блондин вытянул шею, будто принюхивался, и осмотрелся. Рыжий наоборот в упор уставился на хозяина лавки.

– Здоро́во, уважаемый, – сказал он.

– Добрый день, – черепашьи глаза смотрели на полицейских спокойно и равнодушно.

Татья чувствовала напряжение. Она ненавидела людей в полицейской форме. Всех, без разбора. Много лет назад такие, как они, увели ее отца, а мать после трагедии превратилась в алкоголичку. С тех пор Татье казалось, стоит кому-то из полицейских на нее взглянуть, как они сразу узнают, что она дочь преступника, отбывающего срок в виртуальной тюрьме. Никакие доводы, что никому до нее нет дела, не помогали.

Зажав в руке колбу с чернилами, она стояла, испытывая лишь одно желание: поскорее удрать.

– Высоко же ты забрался, уважаемый, – продолжал рыжий полицейский, просканировав чип Карла Вениаминовича. – Не всякая птица долетит.

– Кому надо, долетают, – ответил хозяин лавки.

Рыжий скользнул взглядом по Татье, просканировал и ее чип, ухмыльнулся:

– Да уж, пташки, что надо.

Ну вот, теперь им все о ней известно. Она вспомнила о попугае, перевела взгляд на шкаф, за которым он скрылся, и увидела между ножками синий хвост. Чертяга затаился от незваных гостей.

Между тем, блондин прошел к окну и обратно, продолжая принюхиваться, точно пес. Захватил ладонью бусы на шторе, сжал их в гроздь.

– Мы, хотим поговорить о ваших покупателях, – сказал он старику, и будто невзначай взглянув на Татью.

Она почувствовала, как подбирается паника: она дочь преступника, и на нее можно все свалить, не тратя время на поиски виноватых. Сразу стало тяжело дышать, а в пальцах появилась противная дрожь.