Напротив Алькасара, на восточном берегу Тахо, находился замок Сан-Сервандо, воздвигнутый завоевателем Толедо – королем Леона и Кастилии Альфонсо VI Храбрым для защиты от мавров. Он был сложен из серого камня, имел высокие стены и пять башен. Маурисио утверждал, что одно время комендантом замка был легендарный Эль Сид[29], а теперь там хозяйничали рыцари-тамплиеры.
Замок стоял на вершине холма, спускающегося к реке. Он контролировал подходы к мосту Алькантара, дорогу к реке и акведук.
Мост Алькантара был построен еще римлянами и долгое время являлся единственным, соединявшим город и соседние холмы. Много позже мавры, превратившие Толедо в один из своих самых хорошо укрепленных городов, построили второй мост – Сан Мартин, а с двух сторон Алькантара возвели башни-цитадели.
Ворота Алькантара назывались «вратами с двойным доступом». Врагу, пытавшемуся их протаранить, недостаточно было выбить первую массивную дверь; требовалось пересечь еще и небольшой внутренний дворик, чтобы выбить вторую. А дворик не давал возможности штурмующим развернуть таран…
Глубоко вздохнув и улыбнувшись своим неспешным мыслям, Эсташ оторвался от перил и направился к центру города. Он прогуливался с раннего утра и почувствовал, что сильно проголодался. В Толедо кроме традиционных кастильских блюд и местных изысков вроде фаршированной гусиной ноги и чесночного мусса Эсташу очень нравился толедский марципан – поистине богоугодная сладость.
Происхождение марципана было связано с монахинями монастыря Сан-Клементе. Когда мавры осадили город, начался голод, и монахини полезли в монастырские закрома в поисках съедобных запасов. Дело в том, что монастырь приторговывал миндалем и сахаром. Коричневые сахарные крупицы, изготовленные из сока сахарного тростника, ввозили из Индии. И вот с этими продуктами монахини замесили тесто и получили марципан.
А еще Эсташ полюбил сыр «манчего». Его делали в Ла-Манче еще с римских времен. Это был твердый сухой сыр, но при этом жирный и сливочный. Его делали из молока овец породы «манчего». Эти овцы паслись только на определенных пастбищах и проходили строжайший отбор.
Плотный сыр был цвета слоновой кости с неровными мелкими дырочками. Чем старше сыр, тем он был плотнее и вкуснее. Кроме того, Толедо славилось оливковым маслом с ароматом яблока и миндаля. Любое блюдо с этим маслом казалось восхитительным.
Многовековое владычество мавров сильно сказалось на всем облике Толедо. По узким улицам города громоздились, тесно прижимаясь друг к другу, двух- и трехэтажные дома. Снаружи они были по-мавритански строгими и молчаливыми, с редкими прорезями окон, затянутыми решетками, и массивными деревянными дверями с тяжелыми металлическими скрепами. В этот утренний час людей на улицах было много, не то что в полдень, когда наступали часы сиесты.
Излюбленная Эсташем толедская харчевня-бодега, которая называлась «Фама Кастилиа» – «Слава Кастилии», находилась на точно такой же узкой улочке, как и те, по которым он шел. Только перед харчевней она немного расширялась, превращаясь в небольшую полукруглую площадку, обрамленную цветочными горшками.
Там стояли несколько неказистых деревянных столиков, за которыми во время сиесты собирались неугомонные – те, кому не спалось. От солнца, стоявшего в зените, их защищал полосатый тент, мирно жужжали пчелы, которые покушались на заказанные клиентами харчевни марципаны и закуску, которая называлась «тапас».
Всезнайка Маурисио рассказал Эсташу, что тапас появился во время правления какого-то странного короля, который сам почти не употреблял вино и терпеть не мог пьяниц. Он издал указ, чтобы в тавернах, где, как правило, все и напивались, кубок вина или кувшин с пивом накрывался миской с закуской. Это мог быть хамон, сыр или что-то другое на усмотрение хозяина.
Клиент сначала должен был съесть закуску, а потом уже снять миску, закрывающую напиток, и выпить его. Так число пьяных заметно уменьшилось. Иногда в качестве миски фигурировал ломоть хлеба.
Но Эсташ считал, что тапас – это оптимальный вариант еды крестьянина во время трудового дня. Сочетание вина, сыра и хамона, с одной стороны, помогает немного расслабиться и отдохнуть, а с другой – хорошо насыщает и придает сил для работы. Тапас подавался холодным и подогретым. Иногда эта закуска была столь необычна, что Эсташ не мог сообразить, из чего она состоит. Тем не менее тапас всегда был очень вкусным, и юноша с удовольствием отдавал дань испанской традиции.
Хозяин бодеги, сеньор Алонсо, уже знал Эсташа, поэтому достаточно бесцеремонно освободил ему один из крохотных столиков на улице. Там сидел монашек, который таскал на шее жестянку, в которую собирал подаяние на церковь. Алонсо уже покормил его, притом бесплатно, но монашек был таким худосочным и голодным, что мог съесть в пять раз больше. Он сидел и умильно глядел на Алонсо, а тот делал вид, что не замечает мольбы в его глазах.
– Интересно, чем их кормят в монастыре, что эти попрошайки всегда голодные? – спросил, наверное, сам себя хозяин таверны и сам же ответил: – Наверное, одним горохом.
– Почему вы так думаете, сеньор Алонсо? – полюбопытствовал Эсташ.
– А вы разве ничего не чуете? – И Алонсо зашмыгал своим выдающимся носом, похожим на клюв огромного орла.
– Нет.
– Пахнет серой, как в преисподней! Этот монах всегда пускает обильные ветры и отбивает у меня клиентов. Я специально поставил вазоны (а они мне недешево обошлись!), чтобы людям было приятно коротать время за чашей вина в прохладной тени, наслаждаясь видом цветов. А что получается? Вместо цветочных ароматов они нюхают адские миазмы.
Эсташ лишь улыбнулся в ответ. Знал бы хозяин бодеги, какой дух стоит в трюме корабля, особенно ночью, когда там почивают матросы. Тогда ветры бедного монашека показались бы ему королевским бальзамом из роз…
Алонсо принес Эсташу тапас с сыром «манчего» и хамоном-иберико, который толедцы делали из мяса черных свиней иберийской породы. Их откармливали только желудями, которые были очень сладкими. Именно такой хамон поставлялся ко двору Альфонсо VIII Благородного, короля Кастилии.
Он был дорогим, но Эсташ мог себе позволить такую роскошь. Ведь кроме отцовских денег, которыми он расплачивался за обучение и за жилье, у него еще оставалось несколько мараведи[30], которые юноша получил от Робера де Брезе в знак признательности. Капитан нефа не забыл, как помог ему юный пассажир, когда он дрался с долговязым бербером, мастерски владеющим клинком.
Эсташ, конечно, мог отказаться от этого дара, проявив дворянское благородство, но не стал. Когда в полупустом кошельке ветер гуляет, как мыши по кладовой бедняка, не до аристократической спеси. Да и за время обучения морским премудростям в качестве шипбоя он изрядно огрубел и набрался простонародных матросских привычек. Дают – бери, бьют – огрызайся, а не можешь достойно ответить – беги.
Юноша сидел, жевал несколько жестковатый хамон – правда, вкус у него был восхитительный, – и размышлял о своем житье-бытье в Толедо. Комната у сеньора Маурисио ему нравилась. Она была, во-первых, по деньгам Эсташа (старый говорун был рад без памяти, заполучив благодарного слушателя своих россказней, поэтому изрядно снизил цену), а во-вторых, два окна комнаты выходили не на обычную для Толедо узкую улицу-коридор, куда солнце заглядывало лишь во время сиесты, и то ненадолго, а на площадь перед церковью.
Прежде это была мечеть мавров, которую перестроили после реконкисты[31]. Она пленяла изысканной крастой, так как во внешнем облике здания мало что поменялось. А мавры были большими мастерами украшать свои дома и храмы различными архитектурными элементами, местами даже излишними. Особенно впечатляла высокая звонница, переделанная из минарета.
Но не только эта достопримечательность радовала взор Эсташа. Площадь перед церковью напоминала клумбу, так много там было различных цветущих растений, кустарников и даже невысоких деревьев. Он мог подолгу сидеть возле открытого окна и любоваться кусочком живой природы, что невозможно было сделать в каменных дебрях города с его очень плотной застройкой.
