Возмущенный рыбак, который уже не чаял увидеть свою лодку-кормилицу, пришел на суд к самому пэру Булони – сеньору Бодуэну Баскету. Пришлось старику раскошелиться, чтобы замять скандал с сыном, хотя дела в его поместьях шли неважно, и семья часто сидела без денег. Нужно сказать, что только благодаря успехам Эсташа в рыбной ловле семейство Баскетов (у Эсташа было еще два брата) не голодало…
Подростки расположились под скалистым козырьком, который давал превосходную тень. В каменистом обрыве природа создала небольшое углубление в виде пещерки, где у мальчиков находился тайник, а в нем железная оконная решетка из полуразваленной булонской капеллы, которую все собирались восстановить, да никак не получалось.
Богохульство, только не для Эсташа и Жоффруа. Нельзя сказать, что они были безбожниками, но святош недолюбливали и при случае высмеивали. Правда, втихомолку, между собой, – от греха подальше. На это у них ума хватало.
Решетка была прикрыта плавником и сухими водорослями (этого добра на пляжах побережья было полно), поэтому вскоре под скалами ярко и почти бездымно горел костер, а поверх него, на оконной решетке, аппетитно скворчали огромные раковины устриц – добытчики поднимали только самые крупные. Выбирать было из чего.
– А как тебе это? – не без торжества в голосе сказал Жоффруа, достав из сумки вместительный узкогорлый кувшин, плотно закрытый деревянной пробкой, которая была залита смолой.
– Это что, перри[1]? – с кислой миной спросил Эсташ.
– Обижаешь! Настоящее «бордо»! Выдержанное в отцовских подвалах восемь лет! Пришлось немного повалять дурака перед экономом, но он все же милостиво выделил мне это превосходное винцо, как я понял, из своих личных запасов. Старый лис хитрец еще тот.
– Превосходно! Обожаю это вино! А что касается эконома, то он прекрасно понимает, что скоро именно ты возглавишь семейство де Люси.
– Да, батюшка плох… Но видит Господь, мне совсем не хочется заниматься хозяйскими делами! Я в них дуб дубом. Сидеть днями в душном, пыльном кабинете, заваленном бумагами, и проверять отчеты управляющих поместьями… бр-р! Это ужасно! К тому же все они воруют и безбожно врут. А я не отец, который снисходителен к этим негодяям. И все им прощает. Неровен час, сорвусь, и полетит чья-нибудь башка на пол. Потащат меня к графу, на суд, а там, поди знай, как все обернется.
– И то правда, – согласился Эсташ. – Но у тебя есть братья. Они вполне могут управлять вашими поместьями.
– Есть. Как и у тебя. Но только у моих еще молоко на губах не обсохло. Наворотят таких дел… Все по миру пойдем. Их-то мне не жалко, а вот матушку и сестрицу…
– Да уж… Для тебя это весьма убедительный довод самому стать сеньором. Надеюсь, чаши ты не забыл?
– Да что ты! Можно, конечно, и из горлышка, но мы ведь дворяне… черт возьми! Неприлично.
Подростки расхохотались и принялись трапезничать, запивая восхитительно ароматное мясо печеных устриц красным кларетом с привкусом земляники…
Довольный отлично проведенным днем и немного навеселе, Эсташ шел по пыльной дороге, которая вела к загородному поместью семьи Баскетов. В одной руке он нес кукан, на который было нанизано несколько больших камбал и десяток морских петухов (их мясо считалось очень вкусным), а в другой – тяжелую сетку, в которой все еще трепыхались огромные креветки. Их любил отец, и Эсташ, несмотря на все разногласия, всегда старался угодить ему.
Особенно радовался Эсташ, что ему удалось наловить триглы – морских петухов. Эта рыба имела белое, плотное и жирное мясо, которое почти лишено костей, и его очень уважала матушка. Она говорила, что мясо триглы по вкусу похоже на нежную паровую курятину. Хотя Эсташу оно напоминало скумбрию, и он не был в особом восхищении от триглы.
Правда, из нее получалась вкусная уха, а уж марсельский суп буйабес был и вовсе выше всяческих похвал. Но о вкусах не спорят; главное, угодить матушке, пожалуй, единственному человеку из семьи Баскетов, который по-настоящему любил Эсташа и прощал ему все его проказы.
Встречные вилланы[2] кланялись сыну пэра – некоторые в пояс, а другие лишь изображали поклон и старались быстрее пройти мимо. Лицо Эсташа вдруг стало суровым и неприступным. И не потому, что он шибко гордился своим аристократическим происхождением и стоял гораздо выше на иерархической лестнице, нежели работники отцовских поместий. Отнюдь. В обхождении с простонародьем сын пэра был сам любезность. (Особенно с молодыми крестьянками.) Причина была в другом – Эсташ знал, какие разговоры ведутся за его спиной.
Он родился в пикардийском поместье отца, в двенадцати римских милях[3] от Булони. В ночь, когда Эсташ появился на свет, в проливе разыгрался страшный шторм, сопровождавшийся невиданной грозой.
Казалось, что толстые столбы синего пламени вырастают прямо из воды и достигают небес. Ураганный ветер срывал крыши крестьянских хижин, ломал и выворачивал с корнем деревья, утаскивал с берега лодки рыбаков в бушующие воды Па-де-Кале и отправлял их на дно или в щепки разбивал о камни. А под конец этой феерии ужасов молния ударила в капеллу главного города графства Булонь-сюр-Мер и подожгла ее, после чего она превратилась в кучу закопченных камней вперемешку с железными деталями.
Первый крик крохотного Эсташа совпал с грохотом, который потряс дом Баскетов до основания. Изрядно уставшая повитуха едва не уронила ребенка, но на помощь испуганной женщине подоспела старая служанка, которая впоследствии стала второй матерью старшего сына пэра. Роды были сложными, длительными, мать еле выжила после них, потому как Эсташ вышел чересчур крупным.
Но повитуху, весьма неглупую женщину, которую за глаза все называли ведьмой[4], так как она была еще и знахаркой, лечила крестьян травами и разными заговорами, потрясло не грозное природное явление, а родившийся мальчик. Его взгляд был чересчур смышленым для малыша, который только появился на свет, тельце новорожденного было не розовым, как обычно, а белым, крепким и упругим, и под левым сосцом находилось родимое пятно в виде осьминога.
Все бы ничего – булонские рыбаки, как велось издревле, отправляясь в море, брали с собой изображения с осьминогом, дабы получить от него защиту от дурного глаза и напастей, поджидающих отважных добытчиков в морских пучинах. Существовали предания, которые утверждали, что огромные осьминоги протягивали свои длинные щупальца на палубу судна, хватали не успевших спрятаться людей и утаскивали в мрачные глубины океана. Иногда большому спруту удавалось потопить целый корабль вместе с плывущей на нем командой. Мало того, некоторые рыбаки даже видели таких чудовищ. Поэтому изображения с осьминогом в первую голову должны были задобрить Кракена[5], короля подводного мира; он был размером с небольшой остров. Но главная проблема заключалась в том, что родимые пятна считались метками дьявола. И повитуха должна была сообщить священнику о необычном родимом пятне на теле первенца пэра. А уж там как решит церковный синклит.
Бодуэн Баскет, напуганный таким поворотом дела, – его первая жена умерла на сносях, и второй раз он женился уже изрядно в годах, – решил вопрос с повитухой в привычной ему манере. Он отсыпал ей приличное количество серебряных монет за молчание. Женщина просто не могла отказаться от денег; для нее сотня денье[6] была целым состоянием; пэр не поскупился, хотя и был не шибко богатым.
Но кому хочется, чтобы столь долгожданный ребенок попал в поле зрения святош. Это было чревато преследованиями со стороны Церкви до конца его жизни.
По настоянию императора Священной Римской империи Фридриха Барбароссы была разработана целая система розыска и выявления религиозных преступлений. Епископы, прибывавшие на новое место, подбирали людей из своей паствы, которые должны были открывать новому иерарху все преступления и злодеяния в этой местности, требовавшие церковного суда. В том числе они должны были доносить, кто из прихожан носит на теле «метки дьявола». Для этой процедуры был разработан опросный лист, в который в качестве доносителей попали лекари и повитухи.
