Главная страсть Остина – проповедничество. В частности, проповедничество в тюрьме. Каждый месяц он приезжает в ту тюрьму, где содержался убийца его сестры, чтобы проводить занятия в группе по изучению Библии.

– После потери Мэри мне было трудно обрести душевный покой, – говорит он. – Я обнаружил, что мне помогают две вещи: футбол и вера.

Через девять лет после гибели сестры Остин встретился с ее убийцей.

– Это было нелегко, – признает он. Когда я спрашиваю Остина о содержании разговора, он долго молчит, потом вытирает губы тыльной стороной ладони. – Я молился за него.

А Пирс?

– Он смеялся мне в лицо.

На вопрос, жалеет ли он об этом визите, Остин сочувственно качает головой. Таких визитов было много. Вместе со священником из Кливленда, Дэном Гриссомом, Кент десятки раз посещал тюрьмы штата, встречаясь с преступниками, осужденными за такое же преступление – убийство, – что принесло столько горя Остину и его семье.

– Это проверка, – говорит он. – Самая главная. Я могу либо излучать ненависть, либо распространять любовь. Не думаю, что в таких случаях возможно нечто среднее. Во всяком случае, не для меня.

В пятницу вечером Остина спросили, считает ли он регулярный сезон, который его команда прошла без поражений, определяющим моментом своей карьеры. С характерной для него смесью терпения и жесткости, с которой знакомы все, кто брал интервью у тренера, он ответил, что не видит смысла в словах «определяющий момент», и если таковой существует, то Остин надеется, что он наступит на футбольном поле.

Тем не менее человек, не верящий в определяющие моменты, говорит о решении встретиться с Гидеоном Пирсом, как о самом важном в своей жизни.

– Во мне изменилось то, что должно было измениться, – говорит он. – Самое трудное из всего, что мне приходилось делать. От самого решения до его исполнения… самое трудное из всего. Я знал, кто он и что сделал. Я знал, что требует от меня сердце, и знал, что требует от меня вера, и мне не нравилось, что эти вещи противоречили друг другу.

Возвращаясь к своей команде после посещения тюрьмы, он привозит с собой истории. Рассказы о хороших людях, выбравших неверную дорогу.

– Я считаю своим долгом распространять веру среди людей, которые бросили ей вызов, – рассказывает Остин о своей миссии. – Мы делаем благое дело уже много лет. Мы видели, как люди меняются. Я горжусь этим больше, чем любыми победами на футбольном поле.

Остин всегда подчеркивает, что победы – не главное в его тренерской карьере. Игра позволяет ему научить молодых парней принимать правильные решения, обдумывать последствия каждого действия, каждого выбора.

– В этой игре победу обеспечивают не одиночки и уж точно не эгоистичный выбор, – говорит он. – Мы думаем об ответственности. Мы думаем о том, что твоя ошибка, твое неверное решение или недостаток усердия повлияют не только на тебя, но и на многих других. Мы понимаем, что это всего лишь игра. Но также осознаем важность уроков, извлеченных из этой игры.

Скорбь помогла Кенту Остину понять кое-что еще. Расследование убийства его сестры потребовало времени. За это время «Кардиналы» – Кент тогда еще не играл в основном составе, но Адам Остин учился в выпускном классе и считался звездой команды, а сам Кент был запасным квотербеком – выиграли шесть матчей подряд и стали чемпионами штата, последний раз в истории школы. Перед каждой игрой они отдавали дань памяти Мэри Остин. На свитерах игроков были ее инициалы. Болельщики на трибунах поднимали плакаты с ее именем. Объявлялись минуты молчания.

– Конечно, это очень много значило, – говорит Остин. – Команда, город… Все это было очень важно для нашей семьи.

Теперь, когда его непобедимая команда претендует на первый за все прошедшие годы чемпионский титул, главный тренер выражает надежду, что город готов уважать желания матери Рейчел Бонд.

– Это выбор семьи, – объясняет он. – Мы все думаем о Рейчел и ее семье, молимся за них. Тем не менее мы не будем смешивать футбол с реальной жизнью. Счет на табло ничего не изменит. Сомневаюсь, что кто-то сейчас думает о футболе. Мы, тренерский состав, не думаем о том, что произойдет в пятницу вечером. Мы хотим помочь этим молодым людям пережить трагедию.

Кто, как не Кент Остин, может предложить эту помощь.

После первого десятка звонков от репортеров Адам отключил сотовый телефон. Вероятно, у его дома уже караулят представители прессы, но дом Челси они еще не нашли – по крайней мере, пока. Адам лежал на спине, а Челси прижалась к его груди, и ее длинные темные волосы щекотали ему шею и щеку. Через открытую дверь спальни были видны змеи, шевелящиеся в своих отсеках. Дешевые пластмассовые трубы на самодельных деревянных полках, довольно тесные, вмещают достаточно воздуха – и в то же время не позволяют сбежать.

По большей части. Один или два раза им это удавалось.

В помещении, предназначенном для кладовки, стояла большая клетка с крысами. Любимая пища питонов. Челси заботилась о них, пока муж сидел в тюрьме. Крысы ей нравились больше, чем змеи, но она должна была заботиться о питонах.

Адам считал, что такая преданность – это уже слишком.

Его дом – в котором он вырос и прожил всю жизнь – был идеально чистым и прибранным. Адам отличался исключительной аккуратностью, под стать своему младшему брату, жившему в другом конце города. Он стригся раз в десять дней, гладил все рубашки и не уходил из офиса, не убрав со стола бумаги. Дома у него ни одна тарелка не задерживалась в кухонной раковине, ни один сорняк не пробивался сквозь цветы на клумбах, а скошенная трава сдувалась на лужайку, а не на дорожки. Возможно, так было бы везде, где бы он ни жил, но он жил только в одном месте, и это был дом Мэри. Адам пришел к пониманию, что никто не покидает свой настоящий дом, и потому это по-прежнему был дом Мэри. И Кента тоже – и иногда он жалел, что брат больше не приходит сюда, но у Кента теперь был свой дом. У Мэри, как и у Адама, другого дома не было и не будет. Поэтому, не желая оскорбить сестру, он тщательно ухаживал за домом.

Дом Челси был совсем другим. Это был дом Тревиса Леонарда. Грязная посуда скапливалась в раковине и ждала, пока ее вымоет Адам, независимо от того, кто ею пользовался, ковер был покрыт пятнами, а углы потолка украшала паутина. В ванной известковый налет и плесень достигли такой толщины, что их можно было счищать стамеской, а летом с потолка свисала длинная клейкая лента, покрытая мертвыми насекомыми.

Челси заботилась о змеях и крысах, чистила их клетки, но на остальное не обращала внимания. Сама она всегда выглядела безупречно – кто-то мог подумать, что ее внешность портят многочисленные татуировки и пирсинг, но это дело вкуса, а каждый дюйм ее тела, от волос до зубов, был ухожен и доведен до совершенства.

То же самое, что и с домом. Вы не можете это оставить, а просто берете с собой в другие места. В тридцать девять Челси была больше похожа на себя семнадцатилетнюю, чем ей хотелось бы. Воплощение упорядоченной красоты в доме хаоса, который принадлежит заключенному.

Она не спрашивала Адама о полиции. Не спрашивала о Рейчел. Вообще ни о чем не спрашивала. Она выслушает его, когда он захочет, или принудит рассказать, когда ей будет нужно, но не будет настаивать раньше времени.

Адам подождал, пока вечерние тени не удлинились настолько, что он перестал различать свернутые кольцами тела и дрожащие языки внутри матовых пластмассовых труб, потом выскользнул из-под Челси и оделся. Она открыла глаза и стала наблюдать за ним.

– Ты вернешься?

Адам кивнул.

– Я должна знать, куда ты собрался?

Он покачал головой.

Тогда Челси отвернулась. И не оторвала взгляда от изголовья кровати, когда он вышел из ванной и с ключами от машин в руке направился к двери. Адам не поехал к дому на Шедоу-Вуд до захода солнца по единственной причине: он понимал, что там будет полиция. Теперь можно было надеяться, что они закончили обследовать это место. В их распоряжении был весь день, и репортеры уже успели надиктовать новостные материалы, а фотографы – сделать снимки. После наступления темноты – именно в это время она туда пришла – все должны были уже уехать. По крайней мере, Адам на это надеялся. В противном случае возникнет неловкая ситуация, но ему нужно самому увидеть это место. Увидеть, куда он ее отправил.