Мне тогда оставался ещё год до окончания университета, Стелле же оставался год до окончания магистратуры. Спустя этот год, выжив от разрывов фейерверков в грудной клетке, мы поженились и продолжили каждый день переживать эти слепящие взрывы, но теперь не деля их напополам. Просто мы наконец стали абсолютно единым существом.
Абсолютно единым…
Почти спустя год после свадьбы у нас появился Энтони. Именно появился – другого слова не подберёшь. Мы в то время уже жили с моим отцом и Амелией. С моей матерью и прадедом Стелла не успела познакомиться.
До сих пор помню, как знакомил свою молодую жену с отцом и бабушкой. Мы скромно, безо всяких церемоний, расписались в Лондонском ЗАГСе и спустя неделю, которую мы провели не вылезая из постели роскошной съёмной квартиры, на съём которой я копил целых три месяца, я повёз Стеллу знакомиться с самыми дорогими мне людьми. В итоге мы больше так и не покинули дом моего детства, и детства моего отца. Амелия приготовила для нас спальню и сделала своей добротой, чуткостью и заботой всё возможное, чтобы мы отказались от затеи снимать жильё в Лондоне, вместо того, чтобы жить с ней и моим отцом под одной крышей такого большого и пустующего дома. Стелла не смогла устоять перед очарованием Амелии. Никто не мог. Особенно я, с детства поддавшийся чарам своей бабушки.
Амелия и отец были без ума от своей невестки и первое время всерьёз боялись того, что я, молодой и неопытный, упущу такую жар-птицу, как часто любила называть её по-русски бабушка. Но уже тогда я осознавал, что мне будет проще умереть, чем отпустить её. И я оказался прав.
Перелёт своей жар-птицы в другой от меня мир я так и не смог пережить – я сломался…
…В год, когда у нас появился Энтони, зима вела с весной ожесточённые бои. Март был очень холодным, но это не остановило нашего со Стеллой желания провести неделю наедине, вдали от людей.
В первый день весны мы отправились на дачу, построенную ещё моим дедом Хьюи, мужем Амелии. Ночью второго числа наш посёлок завалило внезапной снежной бурей и всего за следующие сутки снега намело по колено. Мы были молоды, у нас был запас пропитания на неделю и мы не переживали о том, что снежная буря закупорила нас в четырёх стенах, нам это даже нравилось, ведь мы изначально планировали провести неделю в уединении друг с другом.
Четвёртого числа, около одиннадцати часов ночи мы проснулись из-за страшных женских криков. Ближайший к нам дом располагался в трехстах метрах на север от нашего и его хозяева ещё не заселили его, второй год к ряду возясь с его реставрацией, отчего мы практически сразу поняли, что крики исходят из нашего сарая, совмещённого с хранилищем для дров. Стелла отказалась оставаться дома, поэтому, взяв разряженное ружьё, мы вышли из дома и направились на дикие крики.
Зайдя в сарай, к своему ужасу мы обнаружили неизвестную нам женщину, лежащую прямо на тёсаных досках, тогда заменявших пол. Вопя охрипшим голосом, она колотила кулаками по полу, пытаясь разродиться. Я случайно обратил внимание на термометр, висящий у входа в дом. В ту ночь температура упала до рекордных минус десяти градусов. При такой температуре не то что рожать, а просто лежать на дырявом полу было опасно для здоровья.
Мы со Стеллой сразу же побежали обратно в дом, после чего, обнаружив, что телефонная связь оборвана из-за прошедшей недавно снежной бури, вернулись в сарай с пледом, на котором хотели перетащить роженицу в дом.
Уже возвращаясь к сараю, Стелла произнесла вслух то, что я заметил ещё до того, как мы вышли из дома – крики прекратились. Подходя к внезапно онемевшей постройке, мы уже подсознательно осознавали, что это молчание не сулит ничего хорошего.
На всякий случай я решил перепроверить. Дотронувшись запястья незнакомки, покрытого гусиной кожей, я убедился в том, что пульс отсутствует. Младенец закричал не сразу, отчего мы его даже не сразу заметили. Он запутался в подоле грязной материнской юбки, но Стелла ловко вынула его, после чего, закутав хрупкое розовое существо в плед, предназначавшийся для его матери, мы снова помчались назад в дом.
Младенец кричал до самого утра, словно обезумевший, после чего, на самом рассвете, неожиданно и даже резко заснул.
Дорожная служба откопала нас как нельзя вовремя. При помощи рации снегоуборщика мы вызвали полицию и скорую помощь. Уже спустя час ребёнка забрали в больницу, где нам и следовало его оставить, но наша молодость сглупила…
Посёлок, в котором находилась наша дача, был маленьким и насчитывал тогда всего девяносто два двора. Узнать о родившей в нашем сарае женщине было несложно. Ей оказалась тридцатилетняя бездомная наркоманка, фамилия которой для местных жителей была загадкой, а имени её я так и не запомнил. В тот год она пришла в посёлок из ниоткуда и вскоре начала обворовывать сараи местных жителей. Жила она в заброшенном доме на окраине, пришла одна и оттого все считали, что родственников у неё не было. Все в один голос твердили, что у женщины были явные проблемы не только с наркотиками, но и с головой, отчего никто из местных с ней не имел никаких связей. О том, что она была беременной, никто не знал, да и кандидатов на отцовство не нашлось бы – скорее всего она пришла в посёлок уже беременной.
На следующий день мы поехали в Лондон вчетвером – я, Стелла, отец и Амелия. Накануне мы долго обсуждали произошедшее и каким-то образом, не смотря на всю глубину наших разговоров и их мудрость, пришли к неверному решению, о чём я могу судить только теперь, спустя тридцать один год.
У ребёнка не было родственников, отчего социальные службы хотели уже спустя несколько дней передать его в приют – не смотря на экстремальные условия своего рождения, ребёнок был крепким и оказался абсолютно здоровым.
Ещё через пару дней мы вернулись из Лондона с орущим на весь салон автомобиля свёртком. Стелла светилась от счастья, а я светился от того, что светилась она.
Энтони не наш сын. Мы его усыновили и решили оставить это в тайне ото всех. Об этом знали только мы со Стеллой и отец с Амелией. В ночь перед тем, как забрать Энтони из больницы, мы пообещали друг другу, что никому и никогда не расскажем. Отец со Стеллой сдержали обещание, исполнив его вместе со своей смертью, мы же с Амелией продолжали нести этот крест. Ни мать Стеллы, ни её сестра Белла, ни Генри так и не узнали об этом. Правду было легко скрыть. Перед тем, как мы усыновили Энтони, Стелла, из-за нестабильной зимы, серьёзно простыла и долго болела. Из-за простуды последние два месяца она не выходила на работу, поэтому никто – ни редко видевшие её соседи, ни Генри, в то время находящийся на учёбе в Лондоне, ни Изабелла, на тот момент с головой погрузившаяся в свою художественную карьеру, ни Пандора, пребывающая в середине своего путешествия по Индии – никто не заподозрил и даже не удивился тому, что не заметил несуществующего живота под тёплыми и всегда широкими кофтами Стеллы. Тем более мы сообщили всем о том, что ребёнок родился недоношенным, а живот на седьмом месяце, как известно, скрыть проще, чем на девятом. Естественно близкие родственники были в шоке от того, что мы скрыли беременность, но в действительности лишних вопросов не возникло ни у кого. Все со слишком неожиданной лёгкостью поверили в нашу историю. Ни у кого не возникло вопросов даже относительно ярко-рыжего цвета волос младенца, так как Пандора неожиданно для всех выдала историю с каким-то рыжим прадедом по её линии, которую мы никак не ожидали услышать и на которую впоследствии ссылались всю оставшуюся жизнь.
Так Стелла исполнила своё желание вырастить Энтони как своего собственного сына. Она не хотела рассказывать ему о безымянной матери-наркоманке, о несуществующем отце, о его рождении в грязную юбку на полу сарая… Его родила она и он её ребенок. Точка.
Но то, что было для нас точкой, после смерти Стеллы превратилось для меня в серьёзную запятую.
Я заметил это ещё когда наши дети были маленькими – Энтони отличался от остальных. Он был нервным, зачастую импульсивным и… Жестоким. Долгое время я пытался убеждать себя, что смогу это исправить, но в день, когда я увидел, как Таша, борясь со шлангом, тушила начинающийся пожар, я понял, что сущность Энтони не поддастся ни моему воспитанию, ни моему контролю. Особенно остро я ощутил это, когда узнал, что Энтони, прежде чем поджечь муравейник, а вместе с ним и весь наш дом, запер в доме всю мою семью. Тогда я вдруг осознал, что он мне не сын и не сын он Стелле. Он был не наш. Он был ничей. И мне стало страшно.
