- Здравствуйте, - сказала Малышка, не открывая глаз.
- Бессовестный... Людей бы постеснялся, - проворчал неподалеку голос Екатерины Петровны.
- Подумаешь, какие мы нежные! - сказал Сам. - Давай проходи!
Малышка сделала шаг вперед и, чтобы не упасть, чуть приоткрыла глаза. Сам, уже закутанный в какую-то ткань, сидел за столом в кресле Директора.
- На себя посмотри! - вдруг закричал Сам. - Была девочка девочкой, а теперь что? Ладно, - сказал он после паузы, когда заметил, что Малышка уже решила обидеться. - Это пока еще не худший вариант. Давай в карты играть!
- В карты? - удивилась Малышка.
- А что? Забыла? Это у нас неплохо получалось!
- В пьяницу? - спросила Малышка.
- Конечно, в пьяницу!
Тут же появились карты, и Сам принялся раздавать. Не успели они начать игру, как дверь открылась, и Директор, отворачивая лицо, вкатил тележку с едой. Сам брезгливо оглядел тарелки с кашей и закричал:
- Где мясо?
- Вам может быть плохо, - сказал Директор. - Даже медведи сразу мясо не едят.
- Не учи ученого! - закричал Сам. - Делай что говорят!
При этом он вытянул сухую и жилистую, как у перемороженного цыпленка, ногу, самым немыслимым образом изловчился и ударил по подносу, тарелки с кашей и творогом разлетелись в разные стороны. Директор побежал к дверям, каша стекала по его лицу.
Больше в кабинете никто не появлялся. Минут через двадцать какая-то рука, почему-то голая и с татуировкой в виде старого герба Советского Союза, протянула из-за двери тарелку с жареным цыпленком, а еще чуть позже Малышку по имени окликнул шипящий голос Фадеева, а когда она подошла к дверям, тот же голос сказал:
- Не забудь, зачем пришла. Ждем до вечера.
После того, как Сам быстро расправился с цыпленком и с переменным успехом сыграл две партии в пьяницу, его разморило, а глаза стали закатываться, как у совсем уже дряхлой, усталой птицы, и Малышка было подумала, что сейчас он опять заснет. Но в самый казалось бы критический момент он тряхнул головой, опять уставился на Малышку и капризно сказал:
- Что расселась - раздавай!
- Может, есть смысл куда-нибудь отсюда перебраться? - сказала Малышка, тасуя карты. - Я знаю одно место, где вам было бы гораздо удобнее.
- Не выдумывай! - сказал Сам. - Мне удобно здесь!
- Но здесь кабинет Директора Театра, - сказала Малышка.
- Паршивец он, а не Директор! - закричал Сам. - Все они - паршивцы! Во что Театр превратили! Развалили Театр! Я, что ни говори, был великий артист!
- Никто это и не оспаривает, - заметила Малышка.
- А эти! Плоть от плоти, кровь от крови! Потомки гребаные, пидэрасы проклятые! Ваське-то Шнипу, недоростку, я сразу сказал - не иди, Васька, ни в артисты, ни в начальники! Для артиста - ростом не вышел, для начальника глуп. Будь себе тихо администратором, проживешь, как человек! А мать его Оксанка Шнип - славная была девочка! - и Сам причмокнул губами.
- Неужели?.. - воскликнула Малышка, вспомнив вдруг отвисшую нижнюю губу Шнипа-большого и Шнипа-маленького, отвисшую губу Директора и целый ряд таких же отвисших губ у самых разных людей в Театре... - Неужели? - повторила Малышка.
- А ты как думала? - хвастливо заметил Сам. - Из одних ворот весь народ. Только я был - великий артист. А эти... - и Сам даже брезгливо сплюнул.
Тут Малышка услышала ползущий от двери шепот Фадеева и подошла.
- Ну? - прошипел Фадеев.
- Ничего не получается, - сказала Малышка.
Было уже совсем поздно, когда Сам опять уронил голову на грудь и закрыл глаза тяжелыми, морщинистыми веками. Екатерина Петровна, глотнув из бутылочки, давно уже заснула на одном из диванов просторного директорского кабинета. И хоть Малышка и понимала, что сон у Самого еще не тот, который продолжается долго, она решила, что пора бежать. Она разулась и, неслышно ступая по ковру, подошла к двери, осторожно взялась за ручку и потянула к себе, но вместо того, чтобы выйти в приемную Театра, натолкнулась на холодную кирпичную стену с небольшим окошком посередине, как в тюремной камере.
- А ты как думала? - послышался за спиной скрипучий голос. - Я же тебе сказал русским языком - потомки гребаные, пидэрасы проклятые...
Сколько времени прошло с тех пор, как она оказалась замурованной вместе с Самим и Екатериной Петровной в кабинете Директора, Малышка уже не знала. Вначале она еще следила за этим, ориентируясь по регулярно наступающей темноте за окном и по времени приема пищи, которую передавали им через маленькое окошко в кирпичной стене, она даже тайком делала зарубки, но потом пару раз отчего-то пропустила, все перепутала и вообще махнула рукой. Алкогольные запасы в кабинете Директора были неисчерпаемы, и с лица Екатерины Петровны не сходила блаженная, сомнамбулическая улыбка. Сам подремывал или играл с Малышкой в бесконечную игру - пьяницу. Малышка все ждала, что вот-вот и он заснет, но время шло, за окном сгущалась тьма, а потом опять наступал рассвет, завтраки сменялись обедами, а обеды ужинами, а Сам все не засыпал...
Однажды он разбудил ее глубокой ночью. Было тихо. Раздавался лишь булькающий храп Екатерины Петровны...
- Прелестная была девочка! - сказал Сам и чмокнул губами. - Как хороши, как свежи были розы!
- Будем играть? - спросила Малышка сонно.
- Нет, - сказал Сам. - Хватит.
И он так странно, не мигая, стал смотреть на нее, что ей сделалось не по себе. Взгляд у него был таким ясным и холодным, что Малышке стало казаться, что сквозь темные его зрачки на нее уставилась вечность.
- Тогда, может, вам стоит основательно поспать?
- Нет, - сказал Сам.
Он замолчал и молчал так довольно долго. Молчал и все смотрел на Малышку...
- Я - великий артист! - сказал Сам.
- Я знаю... - сказала Малышка.
- Я их всех переиграл! Животные тоже великие артисты. Когда им некуда деваться, знаешь, что они делают?
- Что? - спросила Малышка.
- Они прикидываются мертвыми! Когда за мной приехали... вся эта шушера на воронке... я сделал то же самое. Неплохо сделал. Очень неплохо. Я - великий артист! Но одну даму мне уже не переиграть.
Вдруг Сам прислушался, приложил указательный палец к губам, а потом поднял его вверх:
- Слушай!
Малышка прислушалась - откуда-то снизу доносилась тишайшая, но удивительно отчетливая молитва.
- Это... за мной... - сказал Сам и добавил: - Помоги мне...
- Как? - спросила Малышка.
- Как-как! - передразнил ее Сам. - Сама должна знать - как!
Малышка подошла к окну и отдернула штору... Было полнолуние, и, несмотря на то, что на улице не горел ни один фонарь, было неплохо видно. С этой стороны здание Театра особенно проседало, и до тротуара было не так уж и далеко. Она оглянулась - Сам упорно и пристально смотрел на нее.
Малышка надела куртку-штормовку, достала из кармана моток веревки и распахнула окно. Один край веревки она привязала к батарее, а весь моток бросила вниз на ближайший выступ. Малышка перебралась через подоконник, взялась за веревку и, упираясь ногами в шероховатости, трещины и разломы стены, стала спускаться. До ближайшего выступа действительно было совсем недалеко, но только Малышка ступила на него, как тяжелый край его обвалился и рухнул вниз.
- Господи! - с ужасом подумала Малышка. - Это же карниз моей дочери.
- Что там у тебя? - спросил Сам, появившись на подоконнике, задрапированный в кусок ткани, как в императорскую тогу.
Сам оказался гораздо ловчее, чем казалось Малышке: не прошло и секунды, как он был уже рядом с ней. Перебравшись еще на один выступ, пониже, они легко выбрались на тротуар. От свежего воздуха у Самого закружилась голова, и он даже прислонился к стене, но когда она предложила ему передохнуть, рявкнул:
- Нет времени!
Они довольно долго шли вокруг темной громады Театра, выискивая дверь или какой-нибудь лаз, достаточно широкий, чтобы через него пройти, когда вдруг опять услышали очень тихую, но внятную молитву и через узкую щель увидели слабый, трепещущий, но в то же время отчетливо видимый свет. При ближайшем рассмотрении щель была шире, чем казалась издали. И тихий голос, прервав молитву, сказал:
