На следующий день после публикации скандальных откровений мисс Томпсон я не знал отбоя от посетителей. Приток пациентов возрос катастрофически, я не справлялся даже при условии, что потерял нескольких постоянных клиентов, не пожелавших попасть в историю.
С этого момента мне стало сложно отслеживать все статейки, касавшиеся данного скандала, я знал лишь, что наиболее прогрессивные соседи Курта по Беркли-стрит высказали свои претензии «Дейли-телеграф», а Роберт Харли, с другой стороны, выступил в защиту Мак-Феникса. У меня сохранились фотографии приторного, слащавого блондина с кислотно-рыжими перьями в прическе, в навороченном дизайнерском пиджаке с блестящими лацканами и брутальной трубкой во рту. Модный художник, востребованный дизайнер, Роб Харли и не пытался скрыть свои половые предпочтения, напротив, он открыто носил значок клуба Хеавен и строил из себя пассивного милашку, старательно копируя манеры гомосексуала из второсортного кино. Позднее, когда я узнал его ближе и лучше, я понял, насколько забавляла художника подобная манера речи, но тогда (о, я помню свое первое впечатление!) его блестящая работа на взыскательную публику вызвала у меня отвращение.
Роб Харли охотно поведал прессе о своей дружбе с милордом, зародившейся еще в Оксфорде. Насколько знал Харли, Курт всегда вел активную половую жизнь, охотно волочился за женщинами и имел у них успех, а полный список его любовниц художник отказался озвучить, боясь утомить читателей.
Вступились за Курта некоторые завсегдатаи «Тристана», кратко и по существу, отметив, что в последние дни Мак-Феникс ходил сам не свой, на вопросы отвечал невпопад, а один раз обмолвился, что его снова предала женщина.
Вскоре после выхода последней публикации рискнул побеседовать с журналистами сэр Курт Габриель Эдуард Мак-Феникс, собственной персоной. Он дал интервью «Таймс», решив не размениваться на мелочи, и тираж газеты, поместившей статью на первой полосе, смели, едва просохли типографские чернила.
Курт сказал газетчикам, что не сердится на мисс Томпсон и не собирается подавать на нее в суд за клевету. Что его сердце разбито, но он постарается оправиться от удара, что он мечтает уехать на один из горных курортов Швейцарии, если удастся уладить неизбежные после всех обвинений проблемы с полицией. Как бы то ни было, он виноват перед мисс Томпсон и просит простить ему невольную грубость. Ее нетактичная (он так и сказал, клянусь! прочтите сами!) выходка стала последней каплей, и он непозволительно сорвался. На осторожный вопрос интервьюера Курт печально пояснил (Дэнни Хопкинс, гламурное перо консервативной газеты, тщетно пытался передать невольную дрожь в голосе лорда, его нервные руки, бесконечно ломавшие сигарету за сигаретой), так вот: Курт пояснил, что однажды, вернувшись домой в непривычное для возлюбленной время, застал ее в объятьях лакея, после чего тихо вышел прочь и уехал в Борнмут, вернувшись только под вечер в состоянии сильного алкогольного опьянения. Он старался побороть себя, свою гордость, держался как мог, ведь он любил Нелли и верил, что нашел ту единственную, что сможет разделить с ним имя и жизнь! Но вот сорвался, и все вышло так нелепо. На повторный вопрос журналиста, не собирается ли все-таки Мак-Феникс подать в суд, Курт подтвердил, что нет, не собирается, что все эти сплетни – лишь реакция озлобленной, завравшейся женщины и что Бог ей судья. А он, в свою очередь, не станет отчаиваться, но будет верить, что однажды встретит женщину своей мечты, женщину, которая останется верна ему до гроба.
У меня сохранилась эта вырезка, мои любознательные англичане, лондонцы! Я наклеил ее в тетрадь, в компанию к остальным, и красным маркером обвел пугающее «до гроба»! Я смотрел на два этих слова и думал, как много романтичных леди томно закатят глазки, убежденно кивая в ответ, как много их рискнет попытать счастья, планируя едва ли не броситься под колеса алого «Ягуара», и та счастливица, что добьется успеха, сама вколотит первый гвоздь в обитую бархатом крышку.
Еще неделю всевозможные газеты осаждали пачки писем прекрасных читательниц, с угрозами в адрес бессовестных журналюг и требованиями оставить несчастного лорда в покое. Общественное мнение Великобритании резко встало на сторону Мак-Феникса; он снова сделался желанным гостем салонов и раутов, был принят ее величеством королевой, пожелавшей приободрить высокородного страдальца, и получил из августейших рук алмазные запонки. На приеме присутствовала и леди Анна, герцогиня Бьоркская; ее величество соизволило ласково пожурить герцогиню за недостаток внимания к пасынку. Леди Анна не стала перечить королеве, обменялась любезностями с Куртом и в знак примирения пригласила в родовое поместье, на торжество по случаю совершеннолетия единокровного брата Мак-Феникса, Альберта, которое должно было состояться в начале февраля. Мак-Феникс не артачился и приглашение принял.
Мисс Антонелла Томпсон проиграла в неравном блиц-турнире с разгромным счетом.
Партия перешла в миттельшпиль.
Я сам дозвонился Антонелле и постарался ее успокоить. Это оказалось непросто: девушка потеряла все. От нее отвернулись друзья, ее оставили клиенты, и дизайнерское бюро, которым она так гордилась, приказало долго жить. Я настоял на том, чтобы она посетила меня, она отказывалась, ей было стыдно за вылитую на меня грязь, но я упорствовал, и Нелли сдалась. Понадобилось восемь полноценных, многочасовых изматывающих сеансов, чтобы вывести ее из глубокой депрессии; она разговорилась, это было ее спасением, слова вытекали из нее, точно отрава; если можно так выразиться, я высасывал ее боль, как высасывают яд из ранки после укуса опасной змеи. Из сумбурных, сбивчивых рассказов я узнал главное.
Она действительно переспала с Тимом; она сделала это дважды, первый раз неосознанно, под действием большого количества неразбавленного виски, второй же раз – исключительно назло Мак-Фениксу. Возможно, она сама спровоцировала Питерса, он ей нравился, и при этом она часто ловила на себе его «раздевающие» взгляды. Вот и захотелось почувствовать себя по-настоящему любимой. Тим был сильным и очень нежным, этого оказалось достаточно.
Насколько знал я, Тим к Антонелле был равнодушен, а значит, всего лишь выполнил прямой приказ Мак-Феникса. Бедная девочка, наивная влюбленная дурочка. Мне было искренне жаль ее, и я не стал разубеждать Антонеллу.
Вся ее беда заключалась в том, что она завершила проклятую изгородь, предел мечтаний Курта, она выполнила свою задачу и оказалась не нужна. Отыгравшую пешку сняли с доски, разменяв на неизвестную мне фигуру. Весь устроенный ею скандал был просчитан заранее; все темы возможных обвинений подготовлены, точно годовой отчет премьер-министра, подобраны со вкусом и прилежанием, скандал для чего-то был нужен Курту, его последствия вывели милорда на шаховую позицию в игре, и в итоге он получил то, что хотел. В этом я был убежден. Я был потрясен проведенной работой, но найти столь сильного психолога в окружении Мак-Феникса не смог. Я не был введен в этот малый круг, но твердо знал: без помощника Курт не обошелся. Он мог замыслить столь сложный психологический ход, но осуществить его без поддержки профессионала не смог бы.
Как натура творческая, под мое подозрение попал Роберт Харли, и я дал себе зарок непременно познакомиться с этим «темным» гением нашей с вами современности. Пока же, как мог, выражал сочувствие несчастной Нелли. Второй раз в жизни я работал с жертвой психопата и видел это колоссальное опустошение, эмоциональный вакуум, оставшийся после общения с ним, эту боль и недоумение, и полную незащищенность, и отчаяние.
Милая Антонелла… Вы были сигналом для меня, маячком, предупреждением, но я не сумел различить знака, посланного судьбой, не захотел, самонадеянно считая себя профессионалом.
Во время последнего ее визита (она собралась в путешествие по Европе) я подошел вплотную, обнял ее и поцеловал. Мы занялись любовью прямо в кабинете; я не был ее лечащим врачом, всего лишь терпеливым другом, врачебная этика мне не мешала, а как друг я чувствовал, насколько ей необходима подобная разрядка. Дело было под вечер, мы перешли в спальню и наслаждались близостью до рассвета; я был нежен и очень осторожен, и ей было хорошо со мной. Наутро из моей скромной квартиры выходила совсем другая женщина, гордо, уверенно смотрящая в собственное будущее, готовая жить и бороться за право быть счастливой. Я не знаю, даже не пытаюсь представить, что она себе вообразила касательно автора этих скромных записок, но фантазии явно пошли ей на пользу.
