Последний месяц лета август оказался холодным и дождливым! Шёл 1959 год, этим вечером в Ленинграде было ветрено и сыро. Люди закончили работу и спешили добраться до своих тёплых, уютных квартир, где их ожидал семейный ужин, родственники и телевизор с голубым экраном. К остановке подошёл трамвай, из него кучей и с криками повалили мужчины и женщины различных профессий и призваний. Через минуту-другую в этот трамвай набились новые пассажиры, и он, опасно накренившись, уехал. Среди граждан по тротуару торопливо шла молодая женщина, одетая по погоде – в невысокие резиновые сапожки и болоньевую куртку. В правой руке она несла сумку с продуктами, а в левой – небольшой тёмно-синий зонтик, с помощью которого укрывалась от дождя. На вид ей было примерно около двадцати шести – двадцати восьми лет. Высокая и сухощавая, бледное сосредоточенное лицо обрамляли черные блестящие волосы, заплетённые в пышную косу. Две небольшие горизонтальные морщинки на лбу и отсутствующий взгляд говорил о неких не совсем весёлых мыслях, в данный момент крутящихся в её голове. Несмотря на это, она вполне успешно лавировала среди прохожих и обходила лужи и грязь, образовавшиеся в результате дождя и непогоды. Через какое-то время своего пути она свернула во двор трёхэтажного многоквартирного дома, зашла в подъезд и поднялась на третий этаж, открывая ключом дверь, в голове её металась беспокойная мысль: «Лишь бы не пьяный, Господи, только бы не пьяный». Постояв и успокоившись, она уверенно вошла в квартиру.

В прихожей было темно, лишь мягкий зеленоватый свет лился из спальни, немного пахло краской от недавно выкрашенных стен в ванной комнате.

– Паша, ты дома? – крикнула она, снимая куртку и сапоги. – Не молчи, я пришла, купила продукты и хлеб, так что сейчас мы будем готовить ужин!

Он, наверное, опять, как всегда, ничего не ел, подумала она, проходя в спальню. Там она увидела совсем неприглядную для себя картину. Павел крепко спал, сидя в кресле, театрально раскинув при этом руки, на журнальном столике возле ночной лампы стояли две пустые бутылки из-под водки и третья едва начvатая, тут же тарелка с надгрызанными солёными огурцами и замусоленный стакан. Его лицо опухло и покраснело, очки упали и лежали на полу возле кресла.

– Как ты мог, сволочь! – в ярости произнесла женщина, трясущимися руками схватила бутылку и быстро вышла из спальни, направляясь на кухню, там она вылила содержимое в раковину, а саму бутылку кинула в мусорное ведро. Придя опять в спальню, схватила мужчину за грудки и начала энергично его трясти.

– Паша, как ты мог, зачем? – интонация её голоса перешла на визг. – Ты ведь мне обещал.

Через мгновенье Паша открыл глаза и начал бессвязно бормотать. Девушка перестала его трясти и, указав на стол, спросила:

– Что это? Что это такое, я спрашиваю?

Павел окончательно проснулся, кое-как поднялся с кресла, посмотрел на стол и пьяно заорал:

– Где моя водка? Отвечай, куда ты её дела, скотина?

Женщина не выдержала и со всей силы наотмашь влепила ему пощёчину, раздался громкий шлепок, он пошатнулся и упал в кресло. Затрещина явно его разозлила, он встал и с криком «Ах ты, дрянь!» замахнулся на женщину, но потерял равновесие и, падая, стукнулся головой об угол стола, после чего затих. Испугавшись, она со слезами кинулась осматривать голову мужа, к счастью, всё было относительно нормально, лоб был весь в крови, которая сочилась из неглубокой царапины. Кряхтя от напряжения, она перетащила его с пола на кровать, намочила в холодной воде полотенце и положила ему на лоб. Вначале, очнувшись, Павел ощутил пульсирующую боль в голове. Затем, открыв глаза, он увидел над собой плачущую жену и тут же расплакался сам.

– Прости меня, Анечка, умоляю, прости меня, родная, – сказал он, протягивая к ней руки.

– Нет, это ты меня прости, милый, я не хотела, поверь, чтобы так вышло.

Они обнялись и какое-то время так сидели и плакали, пока немного не успокоились.

– У меня ужасно болит голова, – тихо произнёс он и схватился за голову.

– Потерпи, милый, я сейчас дам тебе таблетку, полежи пока.

Через десять минут они сидели и тихо разговаривали, он пил чай, голова была перевязана бинтом.

– Паша, тебе надо взять себя в руки, сейчас не время губить себя, ты многого достиг!

– Я знаю, Аня, знаю, ты совершенно права. После смерти мамы я сам не свой, у меня такое чувство, что что-то у меня внутри умерло вместе с ней.

– Понимаю, тебе сейчас нелегко, но нужно дописать диссертацию и защитить её, в конце концов. Думаю, тебя сразу же повысят.

– Ты думаешь? Они повысят меня до заведующего лабораторией?

– Да, – сказала Анна, просияв. – Мне сегодня по секрету добрые люди шепнули, что всё будет зависеть от твоей научной работы, которую ты сейчас забросил.

– Да, мама наверняка бы расстроилась, если бы увидела меня сейчас в таком состоянии, – горько вздохнув, сказал Павел.

– Она верила в тебя и всегда знала, что ты станешь хорошим человеком и знаменитым учёным! И сейчас там, на небе, она будет тебе помогать и направлять!

– Ты, правда, в это веришь? – удивлённо спросил он.

– А ты разве нет?

– Ну, не знаю, вечная жизнь и всё такое, честно говоря, сомневаюсь, ведь я же учёный!

– Ну, уже лучше, – улыбнулась Анна. – Вижу, ты приходишь в себя, раз назвал себя учёным, это куда лучше, чем стать законченным алкоголиком! В любом случае, ты можешь добиться блестящего будущего и этим самым почтить память своей дорогой матери!

– Да, я понял! – произнёс Павел, и глаза его заблестели. – Если ты меня сейчас слышишь, мама, – он посмотрел на потолок и сжал кулаки, – я обещаю, что не подведу тебя! Я всем докажу, что я на многое способен, я обойду их всех и стану великим учёным нашего времени, я даю тебе слово, мама.

Утро настало неожиданно, лучик солнца пробился сквозь окно и упорно светил на Кирилла, он недовольно накрыл голову одеялом. Ну вот, так всегда, только лег, а уже опять пора вставать, ладно еще, что не надо идти в училище!

На дворе лето было в самом разгаре, начался второй месяц летних каникул. Кирилл учился на плотника и после успешной сдачи экзаменов перешёл на третий курс. Вместе со своим другом Максом, который по совместительству был ещё однокурсником, соседом и просто хорошим товарищем, беспечно проводил летние дни и вечера. Как раз вчера был один из таких приятных вечеров, полный беспечности и счастья: подруга Макса Наташа предложила сходить в кино на премьеру нового романтичного фильма! После просмотра этого великого и одновременно уныло сопливого кино поступило предложение пойти в парк и выпить по бутылке пива, что и было сделано…

Кирилл уже полчаса ёрзал в кровати, восстанавливая события вчерашнего вечера. Зря он поддался уговорам и не пошёл домой: пришёл бы раньше, вставать и подниматься с кровати было бы не так тяжело, но что сделано, то сделано, винить некого, а себя ругать не особо хочется. Самое главное, мамку не разбудил, отец-то ладно, он к этому как-то спокойнее относится. Ну что, надо вставать!

Холодная вода очень бодрила, сон испарялся, на замену пришли чувство голода и острая потребность уничтожать продукты, что ждут своего часа в холодильнике. Через пятнадцать минут, смачно уплетая жареные яйца с колбасой, он слушал музыку, громко доносящуюся из центра, пел Юрий Хой: «Я сидел на полу и смотрел на экран, и на этот экран я пошёл на таран, потому что услышал я в экране фразу, знакомую до боли мне, дави на га-аз, дави на га-аз, дави на га-аз, дави на га-аз».

Кто-то позвонил. Макс, наверное, кто же ещё-то, подумал Кирилл. И, правда, на крыльце стоял Максим с широченной улыбкой на добром лице!

– Здорово! Чего? Неужели ещё спишь? – весело отчеканил он.