Прибыл однажды к царю Борису с визитом глава братской страны по прозвищу Паханок. Хитрый мужик, от сохи: вроде как с почтением, а всегда разводит наших царей на деньги и вообще добивается того, что ему нужно. Картоха, братаны, интеграция – и вот уже получил очередной безвозвратный кредит. Умеет разговаривать, короче. Но тут и он сплоховал.

Сели они, наш царь и Паханок, в зимне-летнем саду. Борис ему и говорит:

– Я, Паханок, за ум взялся. Что лекари приказали, то и выполняю. Вот сказали они мне с водки на шипучку перейти – я под козырек, я ж понимаю, что такое дисциплина. Тут у меня есть несколько коробок, давай освежимся для красоты разговора. Ну, чего ты стакан суешь, ты «Бульбаш» свой стаканами пей, а для шипучки у меня вот кубок есть, за спорт в молодости даденный…

Через пару часов из сада выскакивает Паханок – потный, волосенки по лысине разбросаны, глаза вытаращил, приплясывает и шепчет на ухо начальнику стражи:

– Брат, выручай, лопну сейчас от газировки этой, днище вырвет! Отвлеки его, а я огородами уйду!..

Здоровье у царя-батюшки, когда-то лошадиное, от жизни такой закономерно пришло в упадок. От избытка шампанского мотор еще пуще барахлить стал. Борис все чаще оставался дома. Анекдот даже появился: «Сегодня самодержец опять весь день работал с документами. Он еще раз пересмотрел свой паспорт, военный билет и свидетельство о рождении».

Пришел к нему как-то генерал Суков по кремлевскому прозвищу Пиночет – он тайной службой командовал. Решили накатить – а что еще делать, как разговоры разговаривать? Выпили и обсудили вопрос изготовления двойника Бориса: каждый уважающий себя монарх должен его иметь, не везде же самому ездить и на трибунах стоять.

Царь, рыгнув шампанским газом, поинтересовался:

– Нормальный хоть малый – тот, который я?

Пиночет замялся:

– Двойника уже почти сделали, ваше величество, воспитали в своем коллективе. Остались небольшие штрихи – пару пальцев отрубить и научить его рычать «штааа…». Но он пока сопротивляется.

– Пообещайте ему пенсион, приравненный к ветерану Халхин-Гола, – икнул государь. – Гордился бы, а он выкобенивается…

Шампанское слабо помогало. Но тут царю накануне бабки-приживалки нашептали, что при проблемах с сердцем в Европах пьют ликер после обеда. Ну, надо так надо. Повелел он принести сорокаградусный сладкий напиток. И на двоих с Пиночетом они уговорили два литра апельсинового ликера. От такой дозы у любого гейропейца все слипнется, но нашего так просто не возьмешь. Не слиплось. А вот сердце величества чуть не отказало.

Самодержца обнаружили ночью лежащим в отключке в туалете. Лекари придворные в крови обнаружили запредельный уровень сахара. И на фоне этого приключились у помазанника страшный понос и первый инфаркт. Но даже лежа на больничной койке, Борис умудрялся тайно выпивать: не давали пропасть соратники и родная Штанина. Так, один известный придворный шут принес монарху том произведений какого-то классика: с виду обычная книга, но внутри – полость для бутылки. Так и шаркал царь по больничному люксу с этой книжкой под мышкой. А все думали: вот ведь как шандарахнуло нашего батюшку – читает, как тургеневская барышня.

Эскулапы сказали: отъездился ты, государь, по жарким странам, теперь можешь работать с документами только в средней полосе. Дач у Бориса было, как у дурака махорки. Но прибалтийская отвалилась вместе с Прибалтикой, а крымская – с Крымом. В Сочи – жара и солнце. Осталась дача в Карелии, где царь за все время дня три провел, и загородные резиденции в Подмосковье. Это имения в сотни десятин, дома в тысячи квадратных метров с конюшнями, бассейнами, кортами, бильярдными и пр.

Вот и поправлял самодержец здоровье среди берез и сосен. Теннис без фанатизма, кино-домино, семейные посиделки. Но такая растительная жизнь ему быстро наскучила. Борис послал на три буквы придворного лекаря и пустился во все монархические тяжкие. Он ездил на охоту, где с придворными пил и ел за десятерых, словно наверстывая упущенное, парился в сауне с бабами и пивом, ради пиара плясал на эстраде стадиона.

Приехал однажды в гости к своему начальнику стражи в деревню Творогово. Места чудесные, заповедные: лес вокруг, как из русской сказки, грибы, ягоды, рыбалка. Но ничего этого царю всея Руси было не надобно: мало ли в царстве грибных лесов. А надобно было ему знамо что. Полезли в баню мужики. Попарились, ну а после, как водится, ключница поставила на стол запотевший графин смирновской, грузди соленые, огурчики малосольные, селедочку волжскую с лучком и душистым маслом, картошечку разварную.

Между первой и второй перерывчик небольшой, повторенье – мать ученья. «Матрена, неси еще графин», ну и так далее, каждый поймет, что было потом… Проснулся самодержец на рассвете в сарае, выплюнул сено изо рта, побрел к столу. Нашел недопитый графин, опохмелился от души под грибочки, и – раззуделось царское плечо. Поймал холопа, велел запрячь двуколку и погнал с гиканьем и матами по деревенской дороге. Куры, гуси – врассыпную из-под колес. А мужик какой-то не успел. Сбила его двуколка.

Монарха окоротили, споймали и снова спать уложили. А мужика отвезли на лечение. Но толку чуть. Помаялся бедолага по лазаретам и приказал долго жить. Со всех свидетелей взяли страшную клятву молчания. А Борис быстро забыл о твороговском происшествии: мало ли холопов в царстве, бабы еще нарожают.

Ожидаемым результатом разудалого образа жизни стал еще пяток инфарктов. И превратился царь Борис из громилы, строевого гренадера, в одутловатого, страдающего одышкой капрала – завскладом, с трудом шаркающего между штабелями ящиков с тушенкой. Вслед за мышцами в упадок пришел и мозг. Самодержец впал в детство, обижался на всех и никому не верил, кроме дочери Смутьяны и нескольких жуликов, снующих у трона, – постельничих и камергеров во главе с Дубайсом и борзописцем Парашевым. Те, пользуясь растительным состоянием монарха, подсовывали ему на подпись шкурные указы, благодаря которым набивали свои карманы в фантастических объемах. Борис мог подмахнуть указ, отдающий за здорово живешь хоть Кемскую волость, хоть обоз денег на Москва-Сити.

Народ начинал роптать: мол, не для того мы поддерживали Бориса и сажали его на трон, чтобы он бухал, позоря страну, и обогащал дочку Смутьяну с ее фаворитами и олигофрендами, а подданные сидели на одной картошке, выращенной на своих шести сотках.

Особо ретивые умышляли царя свергнуть и отправить выращивать огурцы на даче, а будет противодействовать – прикончить. В армии зрел бунт, заговорщики штаб создали из высших действующих офицеров и влиятельных отставников. Бунтовщики умышляли посадить на трон взамен Бориса прогрессивного и патриотически настроенного монарха. Но поскольку и заговоры у нас в Отечестве особенные, после планирования дело зашло в тупик. Впрочем, в одном из губернских городов бунтовщики успели изготовить тачанки для атаки на оплот самодержавия – Кремль. Но они так и остались невостребованными, а потом их прибрали к рукам цыгане, чтобы перевозить ворованный металл.

Борис ничего этого не знал, ибо нормальную стражу давно разогнал (не вписалась в воровской коллектив), а новые были из самодеятельности театральной, к тому же нечистыми на руку. Не столько заботились о безопасности государя, сколько решали свои узкочастные коммерческие задачи.

А царь чем дальше, тем чуднее становился. Как стареющая светская львица, готовая целое состояние вложить в сохранение своего товарного вида, Борис на склоне лет решил поддержать себя путем подсадки в организм клеток человеческого эмбриона. О такой возможности последний и новейший придворный лекарь случайно проговорился. Эту операцию мог только один медик империи сделать, но он, узнав, что пациент – Сам, заартачился. Дескать, пойди что не так – шкуру спустят, и пойдут прахом мечты о своей счастливой старости в именьице под Клином.

Куда там, и не таких ломали. Жизнь, если и не вечная, то очень долгая, – мечта любого правителя. И вот уже медик с ужасом в душе вводит в кремлевской больнице Борису омолаживающий эликсир. Организм взбунтовался от чужеродных клеток, монарх чуть ласты не склеил, но все же оклемался. Более того, хоть небольшой, но эффект от инъекции был: у Бориса отросли сиськи и одновременно разгладились морщины на лице. «Нормальный ход, – сказал он себе. – По пляжам я не ходок, а морду подданные пусть гладкую видят».