Вельможным семьям ежемесячно выдавали из казны круглую сумму на коньяк, осетрину и булавки. Отчитываться, на что потрачено, не требовали, хоть остров покупай. Борис не лез в эти заморочки, деньгами целиком и полностью распоряжалась Штанина. У главы семейства была на всякий случай заначка в платяном шкафу среди трусов, но он туда так редко залезал, что позабыл, где она находится. Баба со всем своим таежным пылом дорвалась до халявы – спецкобылы со спецтелегами, спецпродукты со спецбаз, спецлечение в спецбольницах, спецобслуживание на спецдачах, спецзалы на спецрейсах. Но там все за копейки было для слуг народа, бояре же не холопы, чтобы за полную стоимость питаться и обслуживаться.

Поэтому Штанина очень страдала: денег было так много, что ее провинциальной фантазии не хватало на их разбазаривание – вроде швыряет туда-сюда, а котлета из ассигнаций все равно тоньше не становится. Именно тогда она взялась коллекционировать драгоценности. Это по примеру европейских монарших особ.

Дело пошло веселее, и вот уже Борис, решивший как-то подарить любовнице – референту – югославский мебельный гарнитур и полезший для этого в официальную семейную кубышку, лишних рублей там не обнаружил. Штанина всю наличность угрохала на жемчужное ожерелье, в котором графиня Селедкина в XVIII веке щеголяла на девичнике, устроенном Екатериной II по случаю смены фаворита. Борис мог Штанине и в глаз заехать, но тут был другой случай, и денег на мебель профурсетке он занял (без отдачи, ясное дело) в кассе дворца.

А однажды Штанина, когда семейство отдыхало на южной даче, это ожерелье посеяла. Ну, перебрала наливки, и, когда плясала на столе посреди молочных поросят и щучьих голов, застежка ожерелья, видимо, раскрылась. Нигде нет драгоценной вещицы. Штанина, протрезвев, подняла на ноги всю стражу. Те раздели догола поваров, девок-горничных и лакеев – не нашли. Расческой прочесали лужайку у дома – нет ожерелья. Разобрали нужник, и выгребную яму выгребли – безрезультатно.

Борис Штанину отчитал:

– Дура ты, баба, нет головы – считай, калека. Это ожерелье стоило, как цементный завод!

Штанина за словом в карман не полезла:

– А сам-то кто! Сидишь тут, перегаром воняешь, одна критика от тебя! Нет бы жену успокоить: мол, не парься, дорогая, вернемся в столицу – еще лучше вещь тебе справим, чтоб жемчужины покрупнее. Одни цементные заводы на уме, прораб неотесанный!..

Сам того не ожидая, Борис стал популярен в народе. Он уже был главным боярином Москвы, когда слава о нем пошла гулять среди холопов и мещан.

Началось все случайно. Борис любил огненную воду хлебать прямо в телеге по дороге из дома в рабочие хоромы и обратно. И вот достал он четверть, выдернул тряпичную затычку зубами, отпил и вдруг почуял, что его сейчас пронесет. «Штанина, стерва, осетрину не положила на ночь в погреб, а утром мне подсунула», – думал Борис, забегая в подворотню и снимая портки.

Оборвав все лопухи, он выбрался на улицу с чувством выполненного долга и решил заглянуть в ближайшую лавку за корой дуба, чтобы закрепить результат.

Оглядев прилавок, он подумал, что одной корой сыт не будешь, закусывать чем-то надо, и говорит приказчику:

– Настрогай-ка мне сала и огурцов соленых пару дай…

Тот бухнулся в ноги:

– Не вели казнить, боярин, сало это – от хряка, который своей смертью подох. Возьми лучше лосиной губы, и «завтрак туриста» вот свежайший есть, утром завезли…

Достал Борис лопатник, вытащил пачку ассигнаций, а сколько их дать надобно – забыл уже, ему же все на дом привозят, и в лавке он в последний раз был еще отроком, когда пиво покупал. Так и шлепнул всю пачку на прилавок. Приказчика чуть кондратий не хватил. Выскочил он из лавки и побежал по улице всем рассказывать, какой боярин Борис душка – дал денег, на которые можно всю лавку купить и еще останется.

Так и пошла о нем слава гулять: дескать, прям как есть – отец родной, ходит инкогнито по лавкам, раздает деньги и гнобит алчных торговцев, которые тухлятину народу продают.

Тут поднялась буча в партийной Думе: «Борис, ты неправ», – сказали ему бояре и выперли отовсюду. Мол, негоже с суконным рылом в калашный ряд соваться. Слишком народу полюбился. Так еще население возомнит невесть что, будто в Думе уже не сакральные вельможи сидят, а мужичье, перед которым можно не стоять на коленках.

Пустился Борис во все тяжкие, запил горькую и пошел по бабам. Докобелировался до того, что его сбросили с моста. Дело было так. После встречи с холопскими массами в Раменках Борис решил поехать не домой, а в одну деревню к другу. И зачем-то спьяну взял с собой подаренный ему холопами большой букет. Сейчас-то не удивишь тем, что бородатые мужики своим столь же бородатым дружкам сердечным цветы дарят. А тогда нравы были суровые, домостроевские, сермяжные – с цветами только по бабам ходили, чтобы быстрее в койку завалить. Так что боярина, крадущегося в ночи с букетом, скорее всего, приняли за ходока, соблазнившего местную солдатку Клавдию.

Как он потом рассказывал, рядом остановилась телега, четверо татей упаковали его в мешок, раскачали и скинули с моста. Повествуя об этом, Борис впадал в раж от душераздирающих подробностей – дескать, зубами в воде прогрыз мешок и плыл, как раненый сом, в ночи к далекому берегу…

Правда, глубины тот ручей был по это самое, и до берега метров пять всего. Но это не важно. Главное, что героический Борис сам себе понравился. Набежавшая на крики стража отпоила страдальца ядреным самогоном и отвезла домой. Что он рассказывал Штанине – неведомо, но наверняка там уже была банда, которая хотела его прикончить в отместку за самодержавие, православие и народность, а он половину убил, а другую в полон взял. Но про букет, который при нем был, ничего бабе своей не сказал, это деталь второстепенная.

Обычаи и нравы у нас такие, что чем больше прессует кого-то власть, тем больше его в народе любят. «У нас плохого в ссылку не отправят», – сказали одному известному ссыльному писателю в далекой деревне и поили его три дня. Вот и Бориса, замордованного тогдашним царским двором, население начало обожествлять: богатырь, зажравшимся вельможам спуску не дает, у богатых отнимает, бедным раздает.

Тут случилась заваруха при дворе – царя бояре выперли, ну и народ буквально на руках занес на трон Бориса, в надежде на то, что уж он-то облегчит жизнь простолюдинов и замирит Кавказ – там одна маленькая, но гордая республика как раз объявила о своей независимости.

Никто горцам был не указ: ни новый царь Борис, ни армия его, ни полиция с тайной стражей. Горцы вольготно чувствовали себя на просторах Руси-матушки – грабили купцов, а то и вообще накладывали лапу на целые мануфактуры, города и веси и тянули с них деньги. Благо всегда находились и находятся россияне, готовые за зеленый рубль продать не только золотой прииск, но и мать родную. Да и горцев все боялись, ибо у тех разговор был короткий: чуть что не по ним – секир-башка в лучшем случае, а в худшем – угонят в рабство, и будешь кирпичи класть до морковкиного заговенья.

А армия пребывала в таком состоянии, что ее саму надо было в чувство приводить. Сидит в штабе какой-нибудь полковник, а на складах – его кум. Полковник за мзду бумаги выправляет, а горцы со склада оружие получают, которым наших же солдатушек, бравых ребятушек завтра убивают. А командование знай себе перед народом приплясывает: «Да мы их одним левым флангом, да что там – одним полком за два дня к ногтю прижмем».

Да вот только наши потери исчислялись полками, а горстке горцев ничего не делалось.

С началом царствования Бориса приободрилось не только население, но и вельможное жулье, кинувшееся растаскивать собственность империи – заводы, газеты, пароходы. У этих-то свой резон был: дескать, этому царю налей стакан, спой панегирик, дай денег дочке с зятем и тащи, что плохо лежит. Абрам Борисович Борзовский так и сказал в тесном кругу:

– Господа, наше время пришло. Народ думает, что Борис – это Робин Гуд. Пусть думает. Только наша задача – выстроить схему так, чтобы у бедных отнимали, а богатым раздавали…