– Придержи РУД, на вариометр чаще смотри, уменьшай поправку в курс постепенно, с небольшим креном. Высоту упустил, скорость потерял, визуально на полосу не отвлекайся.
От посадки до следующего старта получаешь замечания:
– На взлете – молодец, на заходе крена не видишь, с курса ушел, начал исправлять курс, потерял глиссаду, подошел высоко, а нет подхода – нет посадки, за проходную убрал поздно, поэтому приземлил почти на переднюю ногу. Завтра на фотографиях объективного контроля все это посмотришь сам.
Был разбор полетов на повышенных тонах, но так, чтобы члены экипажа не слышали:
– Вчера летал пилот, как пилот, а сегодня полное дерьмо, земли не видишь, координации никакой, зря потраченная летная смена. В чем причина, с женой в постели провалялся вместо предполетного сна?
Видя реакцию пилота и легкое пожатие плечами, инструктор распылялся еще больше:
– Идиот! Шесть членов экипажа работают на тебя, страна тратит миллионы, а тут безответственность и разгильдяйство. Еще раз пройдешь полеты в таком состоянии, откажусь возить, пошел вон, чтоб глаза мои тебя не видели.
Для инструктора вложить душу в пилота было самым важным элементом обучения. Нет души, не почувствуешь самолет, настоящим пилотом не станешь и обучать не сможешь. На обучение отказу двигателя в полете Старов полетел с Киселевым. Старый опытный пилот долго ему рассказывал давно усвоенную последовательность действий: как выключать двигатель, чувствовать авторотацию, удерживать горизонтальный полет. Затем зафлюгировать винт отказавшего двигателя, установив винты ребром к воздушному потоку, и произвести посадку. Полет на авторотацию Андрей выполнял впервые, ему было очень интересно, теорию он изучил досконально. На высоте 3000 метров Андрей вывел самолет на режим и доложил о готовности к выключению двигателя. Киселев дал команду борттехнику:
– 1 двигатель выключить.
Стоп кран закрыт, появился крен самолета влево.
– Так, Старов, держи штурвал, видишь, нагрузки на штурвале возрастают, крен надо убрать, помогай! Держи! Переводи на снижение, – перешел он на крик.
Андрей вывернул штурвал полностью в противоположную сторону крена, руки дрожали от напряжения, держали вместе с инструктором. Самолет продолжал крениться в сторону отказавшего двигателя, началось скольжение. Крен достиг 20, затем 30 градусов, самолет заваливался, как раненная в крыло птица, Киселев уже кричал, управляя экипажем:
– Флюгер первому! Гидроостанов!
Сработала резервная система флюгирования винта. Крен самолета достиг 40 градусов и лишь потом стал медленно уменьшаться. Рулили на стоянку молча, весь экипаж приходил в себя. Командир эскадрильи выскочил из самолета злой, долго орал на инженера, дал указание этот самолет на авторотацию двигателя больше не планировать, сказав, что он летал на нее больше 10 раз, но такого полета у него еще не было. Старов же сделал вывод, что судьба ведет его по самой сложной летной судьбе. Через два года полеты на отказ двигателя без немедленного флюгирования винта из программы обучения убрали.
Ирине от такой жизни с мужем легче не становилось, ей надоели бесконечные командировки, неустроенный быт, она не была готова к такой женской доле, и терпение кончалось. Отношения окончательно дали трещину после получения Андреем второго класса. Отец Иры предложил вернуться в училище инструктором, с предоставлением отдельной квартиры в центре города. Андрей категорически отказался, чем довел жену до истерики. Потом они помирились, объединила общая беда. В полку произошла катастрофа, где погибло 23 человека, в том числе товарищ и однокурсник Старова по училищу Сережа Югов. В православный праздник 7 января полк подняли по тревоге с началом крупных полковых учений в районе Витебска. Андрей впервые по тревоге проспал. На построении негласно передали, что тревога прозвучит в 5 утра, Андрей завел будильник на 4.30, встал, умылся, надел сапоги, и стал ждать. Тревоги не было ни в 5, ни в 5.30, ни в 6, она прозвучала в 6.10, когда Андрей заснул, лежа на краю кровати, прямо в сапогах. Его поднял только гул двигателей взлетающего самолета передовой команды полка во главе с первым заместителем командира полка Беленским, которая должна была обеспечить прием полка в Витебске. Андрей выскочил из дома и бегом, напрямую по полю, к самолету. Пока бежал, ругал себя, жену, что не услышала тревоги, посыльного, который не пришел, и представлял, какой нагоняй сейчас получит. Он вскочил в кабину и начал пробный запуск двигателей, когда все остальные уже выключили. После этого нашел командира эскадрильи и попытался объяснить причину опоздания, но тот только отмахнулся:
– Не до тебя, – и уехал в штаб.
Вскоре пришла команда «отбой», весь полк построили на плацу, где командир полка объявил, что самолет с передовой командой попал в сильное обледенение и упал в районе Витебска, экипаж героически пытался спасти самолет, выжило несколько человек. Из близких Андрею людей в нем находились Югов, летевший помощником руководителя полетов, и штурман полка из родного экипажа Старова Веремейчиков. Он летел пассажиром в качестве руководителя выброски на площадке десантирования. Падение началось с третьего разворота, когда в процессе отклонения штурвала по крену, штурвал неожиданно самопроизвольно подхватился в крайнее отклоненное положение, с возникновением прогрессирующего крена. Летчики с большими усилиями переложили управление элеронами в противоположную сторону, самолет медленно начинал выходить из крена, но штурвал подхватывался на полное отклонение в противоположную сторону. Из-за больших кренов и отсутствия подъемной силы самолет начал снижаться с вертикальной скоростью 15 метров в секунду. На высоте 20 метров летчики смогли на пару секунд вывести самолет в горизонтальный полет, но это уже не спасло, самолет ударился о землю в поле. От удара вывернуло шасси, хвост самолета отлетел, причем стрелок остался жив. Самолет полз по снегу, сметая все на своем пути, правой плоскостью снес опору ЛЭП, воткнулся в овраг и загорелся. Кабину летчиков смяло, там сразу все погибли. Евгений Иванович Веремейчиков очнулся в кабине сопровождающих в кромешной темноте, едкий дым не давал дышать, слышались стоны нескольких живых пассажиров. Отдельные вспышки искр, осветившие узкое искореженное пространство, ясно давали понять, что помощь прийти не успеет, в ближайшие минуты они задохнутся или сгорят заживо. Евгений Иванович интуитивно полз по кабине, ища свежий глоток воздуха. Неведомая сила заставила его вползти вверх, через остатки конструкции шасси, пробившие кабину. За ними в глубине он увидел белое пятно, это был снег, просматривавшийся через узкое отверстие в корпусе самолета.
– Все, кто жив, за мной, – из последних сил крикнул он в темноту и полез вниз к отверстию.
Острая боль отдавалась в переломанных ребрах и ноге. В отверстие пролезла только голова. Он голыми руками оторвал кусок дюралевой обшивки, зацепившуюся куртку, потом выяснилось, что в нормальных условиях этого сделать бы никто не смог. Евгений Иванович был весь в крови, вылез почти полностью, но висел вниз головой над снегом, его кто-то мертвой хваткой держал из кабины за ноги и не отпускал.
– Отпусти ноги, мать твою, помогу вылезти, – кричал он во все горло.
Отпустили не сразу, в шоковом состоянии трудно отпускать двигающегося спасителя. Неужели жив, подумал он, падая в снег. Раздетый, окровавленный, он помог на морозе выбраться из самолета еще четверым. Когда на место катастрофы прибыла первая наземная помощь, самолет полыхал огнем, больше спасти никого не удалось. Ужас в душе Старова, да и всего гарнизона стоял на похоронах экипажа Беленского. 23 закрытых гроба в тесном помещении клуба и тысячи рыдающих со всего города, идущие непрерывным потоком в течение нескольких часов. Какие слова утешения, стоя у гроба, мог найти Андрей отцу своего товарища Сережи Югова, полковнику Академии им. Гагарина, потерявшего единственного сына. Ему одному разрешили вскрыть гроб и посмотреть, что осталось от сына. Сергей летел в кабине сопровождающих и сидел на месте, где должен был остаться в живых, но в момент падения встал в проем кабины экипажа со словами «что-то летчики раскачали самолет, сейчас посмотрю». Отец узнал сына по кистям руки, которые в точности повторяли его собственные. Он похоронил Сергея в подмосковном городке Монино. Теперь они лежат там всей семьей.
