Второй – дед, Харитон Васильевич, тоже знал, что делал. Солидным хозяином на своей земле стал. Семья уже вполне обеспечено жила. Сделал дед аж 12 детей. Не все выжили, но опора солидная была – пятеро сыновей и три дочки.

Когда деда, как кулака, сослали вместе с семьей в Сибирь, он пару лет пожил там, а потом сбежал назад, домой. К своей земле. Добрался до Трасного, стал жить в своем доме. В лесу не прятался, никуда не бежал. Спокойно встретил гэбэшников, которые вскоре, по доносу кого-то из соседей, пришли за ним. Увезли. Навсегда. Последний раз его кто-то из земляков видел в оршанской тюрьме.

Хочется верить, что и я унаследовал от своих предков эти добрые качества – способность терпеливо добиваться своего, решительность до грани риска в делах, умение трудиться с душой, христианскую кротость.

А начальное воспитание получил самое простое. Подражая родителям и близким в отношениях к людям и житейским проблемам.

В послевоенной Белоруссии рос робкий парнишка, закомплексованный бедностью в семье и наследственной застенчивостью. О чем-то высоком для себя даже мечтать не думал. Верил в Бога, крещен был, но даже молиться не умел, некому научить было, а книг богословских в те времена просто не было.

В Бога мои Черняковы, запуганные «воинствующими безбожниками» советской власти, верили тайком, вроде бы стесняясь показывать на людях свою веру в Христа. Самым грамотным православным среди братьев, как я хорошо помню, был мой отец.

Крестили меня где-то лет в десять, вместе с братом Толей и двоюродными братьями Вовкой и Борисом, и сестрой Аллой. В Могилеве, уже после нашего возвращения из сибирской ссылки. В Крестовоздвиженской церкви, что у речки Дубровенки над Быховским рынком.

Позже, родная сестра отца моего, тётя Настя, в Орше водила меня несколько раз в храм, (“у цэркву хадзили”, как красиво это говорят по-белорусски). Что-то рассказывала о Боге и вере. Вот и всё мое церковное воспитание. «Отче наш» и Символ веры выучил уже будучи взрослым, много лет спустя.

Евангелие на русском языке я впервые в жизни взял в руки в марте 1973 года. В далеком бразильском городе Порту-Алегре тамошний православный священник из русских эмигрантов подарил мне, тогдашнему советскому консулу, прекрасное брюссельское издание Нового Завета. И сейчас эта библия со мной.

Дед мой, Харитон Васильевич Черняков, как и многие в то злое время, попал в годы коллективизации в кулацкую ссылку. Из деревни Трасное выслали, практически, со всей семьей – прямиком в Сибирь, в тайгу, на поселение.

Как сейчас известно, происходило это всё вот каким образом. В конце января 1930 года, через 13 лет после революции, вышло специальное постановление Центрального комитета ВКП(б) (кто не знает – Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). «По крестьянству в стране». Было принято решение ликвидировать богатых крестьян (кулачество) как общественный класс. На всей территории СССР.

Постановления ЦК тогда приравнивались к законам. Документ этот ни в какое сравнение нельзя ставить с законами, которые сегодня сотнями за каждую сессию штампует российская Государственная Дума. Сталин к тому времени уже отладил государственную машину Союза. Работала как новая мельница на хорошей речке. Законы и постановления ЦК исполнялись категорически – «от и до. Боялись совчиновники. Было кого и чего бояться.

Так вот, по поводу раскулачивания. После постановления ЦК партии, началась по всей земле советской так называемая работа на местах. Сильно старались отличиться чиновники. В большинстве своем это были ребята из бедноты. Малограмотные, но ретивые, очень даже желавшие пробиться куда-нибудь наверх. Выселяли они не столько по злобе, сколько из усердия – всех подряд, кто мало-мальски побогаче был, зажиточных селян, другими словами.

По официальной советской статистике, всего два с небольшого процента крестьян относилось тогда к кулацким хозяйствам. А на деле, во многих районах, в том числе и в Белоруссии, раскулаченными оказались до 10–15 % населения (!). Ситуация местами смахивала на анекдот. Раскулачивание проводилось даже там, где оно не планировалось: например, в Северном крае, в том числе среди малых народов Севера (чукча-кулак!?). Потребовалось отдельное постановление ЦК чтобы остановить особо ретивых холуев.

Занимались раскулачиванием так называемые особо уполномоченные райисполкомов, совместно с ОГПУ (тогдашнее КГБ-ФСБ) и деревенскими комитетами бедноты. Самих раскулачиваемых поделили на три категории. Первая, самая враждебная – «контрреволюционный актив». Этих сажали без суда в концлагеря и даже расстреливали. Членов их семей могли отправить на спецпоселение, но могли и оставить дома. Вторая категория – «остальные элементы кулацкого актива, богатые кулаки и полу помещики». Их выселяли в отдаленные местности СССР или отдаленные районы тех областей, где они проживали. Некоторых кулаков третьей категории оставляли и в пределах своих районов. Их сселяли в поселки на землях за пределами колхозных. Само-собой, у ссыльных всех трех категорий конфисковалась большая часть их имущества и денежных накоплений.

С февраля 1931 года по всему Советскому Союзу прокатилась еще одна волна раскулачивания. В результате этой акции только с территории Белоруссии было выслано в районы Сибири свыше 60 тысяч крестьян. Всего, по данным ведомственной статистики ОГПУ-НКВД, по стране в 1930–1931 годах было раскулачено 569,3 тысяч хозяйств, их них в отдаленные районы отправлено 381 тысяча, в том числе из Белоруссии – больше 15 тысяч семей.

Были и разнарядки: по первой категории указано было депортировать по всему Союзу 60 тыс. семей кулаков, по второй – 150 тыс. Общее количество намеченных к депортации составляло 245 тысяч крестьянских семей. Если подушно считать – больше миллиона человек было сослано.

В Белоруссии раскулачивание началось в марте 1930 года. Предков моих раскулачили и сослали, похоже, обоснованно, по тогдашним меркам. Попали они во вторую категорию. Тут им, можно сказать, повезло. К маю того года из Белоруссии выслано было около пяти тысяч семей на Север; четыре с половиной тысячи – на Урал и только 183 семьи (1787 человек) – на Дальний Восток. Вот среди последних и поехали в дальние края Чарняки-кулаки.

Деда моего Харитон с женой Ефросиньей и сыновьями Марком, Лукой, Петром и Николаем привезли «на поселение» в таежный край неподалеку от транссибирской железной дороги за Байкалом. Называются эти места: Тыгдинский район Амурской области.

Интересно, что старшего из сыновей, Тихона не тронули. Не сослали, не репрессировали. Он к тому времени выучился на фельдшера и служил в Красной Армии. Не попали под высылку и мои родные тетки – Варвара, Анастасия и Ольга. Скорее всего потому, что успели выйти замуж, а мужья небогатые попались. Они без лишних проблем продолжали жить в Белоруссии, не хуже других, вроде бы. Варвара с мужем Зиновием, Ольга со Степаном оставались с семьями в Трасном, а Настя с мужем Дмитрием перебрались в Оршу.

Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн – духовный отец русского патриотического движения в последние десятилетия двадцатого века, рассматривал весь период с момента революции и до начала Великой отечественной войны как «агрессивно русоненавистнический». Как он категорически утверждал, «большевицкая верхушка прекрасно понимала, что только насилие может обеспечить ей политическое будущее. Правительство советский России уничтожало и рабочих, и крестьян, и казаков также, как буржуазный класс населения. Целью ставилось уничтожение оплота христианской культуры. От ста тысяч дореволюционных священников уже к 1919 году в России осталось всего сорок тысяч. В 1932 году была объявлена «безбожная пятилетка». К 1936 году планировалось закрыть последнюю церковь, а к 1937-му добиться того, чтобы имя Божье в России вообще перестало упоминаться.

Страшное потрясение новой мировой войны в очередной раз изменило судьбу России. Великая отечественная война со всей остротой поставила вопрос о физическом выживании народа и существовании государства. На этом переломном этапе произошел настоящий переворот в национально-патриотической политике советского руководства.