Вспыхнули молнией в памяти слова индейской знахарки из Лос-Аламоса. Старуха уже давно не жила со своим племенем, разговаривая лишь со змеями, духами и занимаясь ворожбой на белой траве в одинокой хижине:

– Теплую кровь они чуют всё время, чуют с жадной и мстительной злобой. Есть ведь, сынок, и иное чутьё, помимо обоняния, слуха и зрения. Вы, белые, и мы, люди красной кожи, только чуем, что они где-то рядом… Они же нас ощущают много острее…

От этих мыслей хотелось немедля вскочить в седло и, невзирая на ночь и опасность, гнать скакуна прочь, туда, где страх темноты и одиночества могли скрасить теплый свет масляного фонаря и простая, понятная человеческая речь.

Но Вентуро лишь наложил на себя крест и, хотя его желудок сжимался от страха, принялся терпеливо ждать рассвета.

– Помоги себе сам…

– …и Бог поможет тебе,– Сальварес, напряженно вглядываясь в клубящуюся сынь ночи, закончил слова условленного пароля.

– Omnia in majorem Dei gloriam94,– послышалась суровая в своей лаконичности древняя латынь. Из расплывчатой мглы возникли черные тени, надвинулись и прояснились.

Де Аргуэлло, ощущая внутреннюю дрожь, невольно отступил на шаг. Перед ним возникли четыре высокие фигуры в черных рясах. Высокие клобуки были глубоко на-двинуты на брови, скрывая лица. Двое стояли у редкозубого венца тысячелетней твердыни, двое медленно приближались с зажженными факелами в руках. Запавшие их глазницы мерцали острыми, как сталь, взглядами, на сединах играли алые блики огня, на поясе каждого в ножнах позвякивало оружие.

Не доходя двух или трех футов, они остановились, царапая его холодом своих глаз.

– Ты один, сын мой? – глухо, как брошенный ком земли в могилу, сказал один из них.

– Да, патер. Со мной лишь капрал, но он остался там…

– Мы знаем это. Как знаем и то, что ты ослушался голоса своих наставников… Поэтому не удивляйся, когда ты найдешь только труп своего слуги.

– Но зачем? Какой смысл убивать его? Он всё равно ничего не знает! – в сердце драгуна впился острый шип беспокойства.

– Он уже знает дорогу сюда.

– Нет-нет! – взгляд офицера, точно не веря, заметался по молчаливым лицам.– Не кажется ли вам, что всё это заходит слишком далеко. Да, я получил хороший урок. Получит и он. Вентуро больше никогда сюда не вернется, патер, клянусь честью…

Стоящий впереди монах мрачно улыбнулся, лицо его сложилось в сухие пергаментные складки.

– Это верно подмечено. Сюда он никогда не вернется. Потому что никуда не уйдет отсюда.

Сальварес не ответил, глаза его остекленели, внутри расплылось обжигающее холодом пятно.

– Видишь ли, брат мой, люди слишком хитры, злы и жестоки. Непосвященные не заслуживают жизни и Божьей благодати. Наши действия – это голос Ордена. Помни: мы, иезуиты, безгрешны, сын мой.

– Значит не все… Падре, не делайте этого…

– Ты разочаровываешь нас, сын мой. Слишком много слов. Всё на земле творится ради правды Иисуса. Наш генерал не дает другого ответа своим солдатам. Следуй за нами, тебя ждет посол из Мехико.

Пламя факелов закачалось, сухая земля мертво захрустела под ногами святых отцов.

* * *

Когда-то в детстве Сальваресу вместе со старшим братом Луисом нравилось бывать в подземных пещерах, коих с незапамятных времен было много в предместьях асьенды Эль Санто. Вместе со стариком-прозелитом95 из племени модоков Пять-Стрел-На-Спине-Облака, прекрасно знавшим эти места, они ловили там слепых рыб и бесцветных речных крабов.

Бывало, братья целыми днями бродили вдоль путаных рисунков течений подземных рек. Часто берег того или иного ручья становился узким, в две или три взрослых ладони, напоминая скорее каменный карниз, чем привыч-ную тропу. Порою приходилось пробираться и ползком, на животе, по тесному туннелю из порфира96, гнейса97 или базальта98. Индеец зажигал смоляной факел из ветвей специально отобранных деревьев, и багровое, как спелый гранат, пламя дрожало и отражалось в сверкающих, гулких кварцевых сводах и в мирно журчащих хрустальных водах подземного потока. Склоняясь над черной прозрачной водой, они подолгу, с любопытством юности наблюдали за лениво плавающими в ней бледными рыбами и другой живностью, затем шли дальше или с завороженными серд-цами слушали индейские истории и легенды, на которые был богат и в часы откровения не скупился Пять-Стрел-На-Спине-Облака.

Старик давно умер и по христианскому обычаю был предан земле, но Сальварес до чеканной ясности помнил его длинные, чуть не до колен, белые, как снег, волосы, выгоревший ситцевый платок с серебряной шейной пряжкой, который сбегал голубыми струями по его грязно-коричневой, изрезанной глубокими морщинами шее. Запомнил он еще и взгляд старика, какой-то особенный, сильный необъяснимой печалью, смотревший перед собой в невидимую точку.

Да, Пять-Стрел-На-Спине-Облака многому научил братьев, щедро открыл им многие премудрости подземного мира, но сейчас, следуя за немытыми спинами монахов, углубляясь всё далее в темные и сырые своды незнакомой пещеры, которая, казалось, не имела конца, ему стало не по себе.

– Долго еще, большая она? – Сальварес цепко вглядывался в густой фиолетовый сумрак пещеры, сменившийся мраком подземного лабиринта.

– До конца еще никто не доходил,– последовал сухой и куцый ответ брата Мансано.

Узкая тропа сделала очередной поворот, образуя густую дельту многочисленных ответвлений, но монахи уверенно продолжали свой путь, выбрав из них нужное. Казалось, иезуиты могли бы обойтись и без света – столь хорошо знали они каждый поворот подземного пути. Летучие мыши с пронзительным писком сорвались с насиженных гнезд и хлынули в темноту, испуганные огнем и появлением людей.

Сальваресу стало не по себе, когда он вдруг ощутил на своем лице влажный холод бегущих к шее пальцев и тихий, как шелест опавших листьев, голос одного из своих провожатых:

– Теперь уж скоро. Здесь поверни налево, следуй за братом Эстеро. Но будь осторожен, ступени крутые.

Сын губернатора Монтерея беспрекословно подчинился. С первого же шага он опустился в грот по колено и, цепко придерживаясь рукой за шершавую стену, скрылся внизу.

– Не бойся, смелее,– фыркающее пламя смолянистого факела высветило грубо вырубленные в камне ступени, а чуть позже озарило высокую стену, отражаясь в бесчисленных изломах кварцевой породы. Зияющая пустота дох-нула подземной сыростью и плотным запахом плесени.

Спустя примерно сотню-полторы коротких шагов ход процессии прервался такой же крутой, без перил лестницей. Поднявшись по ней и проследовав за Мансано в узкий скальный проем, Сальварес вновь изумился, ощутив игольчатое покалывание меж лопаток.

В просторной открывшейся взору пещере, украшенной старыми гобеленами и ткаными шпалерами99, за грубо сколоченным столом восседал незнакомый ему человек в бурой рясе под белой мантией, какие носили обычно босоногие карамелиты100. Сухие пальцы, боле похожие на когтистые лапы вурона или коршуна, монотонно перебирали крупные зерна четок. Четыре оливковых светильника горели в медных плебейских треногах по обе стороны незнакомца, пятнисто высвечивая его волевое лицо.

Глядя на всю эту суровую, почти аскетическую обстановку, Сальварес невольно вспомнил лоснящуюся золотом роскошь храмов Мехико, Дуранго, Леона… густой бой часов на соборных башнях, величавый звон испанских колоколов и пестрые толпы паствы. А каких родов Христова воинства там только не было! Красные мантии кардиналов и фиолетовые епископские цвета, черные рясы и крахмальные белые воротнички, усы и бороды, сверкающие кресты и ордена, не хватало, пожалуй, лишь красной камауры101 самого святейшего папы.