Под кинозал переоборудовали местную харчевню, поставили дополнительные лавки, натянули простыню на стену. Перед сеансом пустили по залу пивную кружку. Билеты были лишь пропуском, за просмотр надо было платить.

– Цойфер, – коротко сказал Юрген, когда кружка дошла до их ряда.

– Почему, как платить, так Цойфер? Это несправедливо, – попробовал возмутиться тот.

– А ты не воруй, – сказал Юрген.

– Вот именно! – добавил Клинк под общий смех.

– Лучше бы я вообще сюда не пошел! – продолжал трепыхаться Цойфер.

– Тебя не спрашивали, – отрезал Юрген, – куда прикажу, туда и пойдешь, в кино, в атаку или на…

– Дорогой, мы в культурном месте, – остановила его Эльза.

– Все равно заплатил бы, потом, – объяснял между тем ласковым голосом Отто Гартнер, обнимая Цойфера за плечи, – а так кино посмотришь.

Цойфер, не переставая бурчать, достал «Гиммлера»[5], бросил в кружку.

– Еще три, – сказал Юрген.

– Оптовая скидка, – проворчал Цойфер.

– Он прав, подлец, – сказал Отто Гартнер.

С Отто никто не спорил, ведь он был экспертом по черному рынку и, следовательно, по всем расчетам.

Погас свет, на импровизированном экране замелькали цветные кадры. Все радостно взревели: кино! сразу! без кинохроники! Появились титры: «Die Frau Meiner Träume»[6]. Буря восторга. Марика Рёкк запела:

– In der Nacht ist der Mensch nicht gern alleine[7]…

– Еще как бывают! – не выдержал кто-то.

– О, Марика! О, Юлия! – неслось со всех сторон.

– Молчите, дрочилы! – крикнула Эльза. – Дайте кино посмотреть.

– Эй, механик, крути по новой! – заорал Клинк. – Девушка начало пропустила!

– Девушка нашей мечты! – поддержал его Отто Гартнер.

Насилу угомонились. Механик пустил фильм сначала. Смотрели молча, только иногда кто-нибудь шмыгал носом, узнавая, как ему казалось, родные места. Зато, когда закончилась последняя бобина, поорали вволю, постучали сапогами по полу. Все сразу достали сигареты и трубки, дружно закурили, во время фильма о куреве как-то забыли.

Вдруг вновь застрекотал аппарат, луч проектора прошил плывущий по помещению дым. На экране пошли черно-белые кадры хроники «Вохеншау». Шестьдесят две женщины и молодые девушки, изнасилованные и убитые русскими солдатами в Хеммерсдорфе в Восточной Пруссии. Почти все, сидевшие в харчевне, уже видели этот выпуск, но от этого их возмущение и ярость не стали меньше. После просмотра фильма они даже усилились. Вот что грозит всем немецким женщинам, их матерям, невестам, подружкам и сестрам, чей образ персонифицировался сегодня для них в лице простой немецкой[8] девушки Марики Рёкк с ее лучистыми глазами, веселой улыбкой, божественным голосом и крепкими ногами. Их пальцы шевелились, сжимая невидимое оружие. Они готовы были немедленно ринуться в бой. У Юргена не было необходимости заниматься разъяснительной и воспитательной работой.

Но вечер на этом не закончился. Солдаты выходили из харчевни, возбужденно обсуждая увиденное в хронике.

– Это дело рук банды Рокоссовского, – сказал кто-то.

– Все большевики бандиты, – раздался другой голос.

– Но у Рокоссовского воюют самые настоящие бандиты, убийцы и насильники, выпущенные из тюрем только для того, чтобы убивать нас, немцев, и насиловать немецких женщин, – сказал первый.

– Точно, штрафники, – встрял третий.

– Только с мирным населением и умеют воевать.

– Наши такие же, трусы и воры.

Тут Юрген не выдержал.

– Но-но, полегче, товарищ, не свисти, чего не понимаешь.

– А ты кто такой? Ишь, недомерок, а туда же!

– Да это же штрафники! Гляди, без знаков различия!

– Ничейная команда!

– А у меня вчера шинель сперли. Не иначе как они!

– Ты на кого баллон катишь, фраер? – выступил вперед Зепп Клинк. В руке у него поблескивал нож.

Юрген вдруг обнаружил, что конец его ремня намотан ему на руку, а пряжка свистит в воздухе, образуя круг над его головой. Чуть поодаль изображает мельницу Брейтгаупт с доской от скамьи в руках. Нож Клинка быстро мелькает возле глаз солдат из других подразделений, заставляя их в ужасе отшатываться и отступать назад. Фридрих, Целлер, Гартнер, Тиллери, Блачек, все держатся молодцами. Эльза поливает всех матом, выставив вперед руки со скрюченными пальцами – а ну попробуй подойти! зенки-то повыцарапываю! Даже Граматке разбрызгивает вокруг ядовитую слюну.

– Отходим! – скомандовал Юрген. – Эльза, Эбби, Цойфер, Киссель, Граматке – в середину. Остальные – в каре. Вперед!

– Отработали командные действия, – докладывал Юрген подполковнику Фрике на следующий день, – солдаты почувствовали локоть товарища в обстановке, максимально приближенной к боевой, обошлись без потерь.

– Не обошлись, – сказал Фрике, – вот рапорты, – он потряс несколькими листами бумаги.

– Какие же учения без потерь, – меланхолично заметил Юрген и бодро: – Дальше штрафбата не сошлют!

– Солдат – да, – сказал Фрике, – на них и не пишут. А вот на их неизвестного командира с погонами фельдфебеля…

– Полагаю, мы должны провести служебное расследование, установить личность этого неизвестного фельдфебеля и примерно его наказать, – вмешался присутствовавший при разговоре Вортенберг.

– Несомненно, – ответил Фрике. – Приступайте к поискам немедленно, обер-лейтенант. Я составлю и подпишу соответствующе распоряжение и пошлю копию в штаб дивизии.

– Разрешите идти? – спросил Юрген.

– Идите, фельдфебель Вольф, и постарайтесь не попадаться на глаза… – Фрике усмехнулся, – обер-лейтенанту Вортенбергу.

Это был шпион. Его задержали около полуночи. Он пробирался к Висле. Возможно, он случайно оказался в расположении их батальона. Но нельзя было исключать и того, что он нарочно выбрал для перехода их участок, надеясь на низкую дисциплину и безалаберность штрафников. Он ошибся. Дважды ошибся, потому что вышел прямехонько на Брейтгаупта. Тот не дал ему уйти. Ему повезло только в одном – он подвернул ногу и упал, не в силах бежать. Раненого Брейтгаупт доставил в штаб. Со здоровыми разговор у него был короткий. Он был немногословен, Ганс Брейтгаупт, короткая очередь и – все.

Юргена разбудил Цойфер, обычный напарник Брейтгаупта в карауле. Он доложил о происшествии, пыжась от гордости, как будто это он задержал шпиона. Впрочем, по его рассказу так и выходило. Юрген быстро оделся, схватил автомат и поспешил в штаб.

Задержанного допрашивал лично подполковник Фрике, в комнате находились еще обер-лейтенант Вортенберг, писарь-стенографист и переводчик. Им всем пришлось прервать сон, но дело того стоило. Последние дни они все находились в тревожном ожидании, никто не сомневался, что наступление русских начнется в ближайшее время. Да и погода была как на заказ, ее так и называли: «русская погода». Это когда кажется, что хуже некуда, когда хороший хозяин собаку на улицу не выпустит. Вот тогда-то русские и переходили в наступление, подпускали огоньку. Наверно, они так грелись. По погоде они вполне могли начать этой ночью. Поэтому допрос нельзя было откладывать до утра.

Юрген распахнул приоткрытую дверь, да так и застыл на пороге, привалившись плечом к дверному косяку. Задержанный сидел на стуле спиной к Юргену, так что тот мог видеть лишь его короткую стрижку да узкий затылок и слышать его голос. Это был голос немолодого, но и нестарого мужчины, лет за тридцать.

Задержанному казалось, что он говорит по-польски. Юрген только диву давался, как это Айнштайн, их переводчик, не замечает несоответствий, которые улавливал Юрген, сам невеликий специалист в польском языке. Этот Айнштайн представлялся польским фольксдойче, но Юрген подозревал, что он был евреем. Не один он подозревал, даже и подполковник Фрике, но все они старались держать свои подозрения при себе. У них в батальоне было не принято сдавать своих, тем более в гестапо. К тому же Айнштайн был услужливым парнем и знал множество языков, польский, украинский, русский, чешский, литовский, он мог разговаривать с любым местным жителем, они не раз в этом убеждались и пользовались этим. Сейчас он был сосредоточен на точном переводе слов задержанного, наверно, в этом было дело.