Он немного поерзал на своем сиденье и вздохнул:

– С тебя семьдесят пять за час. – Я пересчитала оставшиеся у меня деньги и удостоверилась в том, что их хватит на то, чтобы заплатить Бобу, а также за аборт и за автобус домой. И кивнула.

– О’кей.

Боб вышел из лимузина и направился к дверце, рядом с которой я сидела. Открыв ее, он подождал, когда я выйду, словно мы с ним заявились на школьный бал. Сердце у меня колотилось. Я ступила на залитую рассеянным солнечным светом стоянку. Сухой воздух высушил мою влажную от пота кожу. Я отчаянно мечтала о глотке воды. Протестующие замолкли при виде меня, ошеломленные моим видом.

Услышав щелчок телефонной камеры, я вздрогнула. Кто-то сфотографировал меня. И прежде чем я успела как-то прореагировать, Боб бросился ко мне и встал так, что они больше не могли меня видеть. Я слегка растаяла от благодарности. Но протестующие, лишенные возможности лицезреть свою добычу, снова начали выкрикивать клеймящие меня позором лозунги. Я вся скукожилась от этой новой атаки, но Боб крепко взял меня за руку и быстро потащил за собой. Дверь стала куда ближе. Уже были видны аккуратные буквы названия клиники под маленьким, очевидно пуленепробиваемым, матовым окном. Мы почти добрались до входа.

Неожиданно один из протестующих отсоединился от толпы и побежал через стоянку, желая заслонить нам путь. Я подавила испуганный вскрик, а Боб тем временем толкнул меня в сторону с тем, чтобы у него была возможность предотвратить нападение. Но протестующий продолжал приближаться к нам.

– Малышка!

Малышка? Я пригляделась к его фигуре, и меня охватил приступ гнева.

Кевин.

– Ты меня не остановишь. – Взяв Боба за руку, я пошла дальше. Кевин снова бросился вперед, чтобы преградить нам дорогу. Протестующие вдруг замолкли, поняв всю драматичность момента.

– Я и не хочу останавливать тебя, – сказал Кевин. – Я знаю, что словами ничего не исправить, но не надо от меня убегать.

– Мне нужно идти. До свидания, Кевин. – И я пошла вперед, на этот раз не держа Боба за руку. Тот пробормотал, как я предположила, какое-то испанское проклятие и догнал меня. Мы вошли в густую тень от козырька над входом. От резкой перемены температуры я пришла в себя и немного расслабилась. И потянулась к ручке входной двери.

– Пожалуйста. – Голос Кевина слегка надломился. – Я был не прав.

Я замерла на месте, моя рука остановилась. Он показался мне таким потерянным. Желая убедиться в раскаянии, прозвучавшем в его голосе, я обернулась. Он стоял, ссутулившись, под ярким, жарким солнцем.

– Я, э-э, погуглил кое-что, – осторожно начал он. – Оказалось, многое из того, что сказала мне Сапфир, – неправда. Не знаю, почему я слушал ее. Все вышло из-под моего контроля. Я делал то, что, как мне советовали другие, было правильным. То, что одобрили бы наши родители. То, чего хотела бы церковь. Я действовал на автопилоте. Но это наша жизнь, и мы должны сами сделать свой выбор, правильно я говорю? – Я моргнула, слишком удивленная, чтобы ответить ему. Он продолжал: – Я поддерживаю любое твое решение. Знаю, ты много думала о том, как поступить. Прости, что я вел себя, как засранец.

Я потеряла дар речи. Кевин был сам на себя не похож. Это был не тот старшеклассник, что называл меня малышкой и иногда забывал закрывать рот, когда жевал. Это был кто-то другой. Возможно, будущий Кевин. Я почувствовала неуверенность. Кевин, все еще ожидавший моего ответа, вдруг впервые заметил Боба.

– А где Бейли?

– Ее здесь нет. – Вот и все, что мне удалось произнести. Но этого, похоже, оказалось достаточно. В глазах Кевина мелькнуло понимание. Его лицо смягчилось.

– Мне так жаль. Я знаю, ты считала ее своей подругой.

Я сглотнула слезы. Я не знала, кто теперь Бейли мне, а я ей. И вообще, были ли мы с ней когда-то подругами.

– Все хорошо, – выдавила я, ненавидя пробудившиеся во мне эмоции.

– Нет, это не так. – И Кевин открыл мне свои объятия. Я и не подумала броситься в них, но он сделал шаг ко мне. Я не сдвинулась с места, и, приняв это за согласие, он крепко обнял меня. Мое тело было напряжено. Я не могла ответить ему тем же, но меня все равно охватило умиротворение. Я закрыла глаза. От него исходил знакомый мне запах, и в данный момент этого было достаточно, чтобы я почувствовала себя в безопасности. – Все хорошо. Все хорошо, – бормотал он, гладя мои нечесаные волосы. Так мы и стояли – он на солнце, а я в тени.

– Я знаю, все это оказалось для тебя кошмаром. Знаю, что не сразу смогу вернуть твое доверие ко мне, – говорил он. – Но по дороге я понял: все это может сделать наши отношения еще крепче. – Я слегка отстранилась от него. Он смотрел куда-то вдаль, погруженный в свои мысли. А потом продолжил: – Я буду держать тебя за руку, заполнять анкеты, куплю тебе огромную порцию мороженого, когда все кончится. И это сделает нас сильнее. Ведь мы никогда этого не забудем. А поскольку нам придется над многим поработать, чтобы стать настоящей парой, я решил, что не буду поступать в Университет Миссури. А найду работу на Род-Айленде, поблизости от кампуса. Мы сможем жить там вместе!

Я в ужасе подалась назад. Кевин благодушно улыбался, довольный своим планом.

– У меня внутри твоя ДНК! – Я чувствовала себя больной. И грязной.

– Что-то не так, малышка? – Его совершенные брови сдвинулись на переносице, золотистые волосы упали на смущенные голубые глаза. Он был чудовищем.

– Ты считаешь, аборт сблизит нас? – Мой вопль разнесся по всей стоянке. Протестующие стали перешептываться. Но мне это было совершенно безразлично. Я показала рукой в сторону Миссури: – Убирайся!

Наконец умиротворенная улыбка Кевина померкла. Теперь он выглядел не смущенным. А очень сердитым.

– Так тебя не устраивает и это? И чего же ты хочешь, Вероника? Я извинился перед тобой. Предложил тебе выйти за меня замуж. Предложил пойти с тобой в клинику. Я был готов на все ради тебя. Но тебе все не по нраву, верно?

– Мне? – эхом отозвалась я. И неожиданно все стало предельно ясно. – Все это не имеет ко мне никакого отношения. Ты заботишься только о себе. Тебе стало грустно, потому что все разъезжаются. Ты боялся, что если я уеду в колледж, ты меня потеряешь. Испугался, что останешься один. Что тебя забудут. Брак? Аборт? Тебе это до лампочки, лишь бы я снова приняла тебя. Потому что если я сделаю так, если останусь с тобой, то никто не поймет, что ты никуда не годный паразит, достигший своего полного расцвета в старших классах.

Кевин широко открыл рот.

– Убирайся, или я позову полицию.

– Но…

Я шагнула к нему.

– Я расскажу им всё, – пообещала я, отчетливо произнося каждый слог. Я не знаю, нарушил ли он какой-нибудь закон, но совершенно очевидно, что это было неизвестно и ему. И он не хотел ничего выяснять. Кевин кивнул, поднял руки вверх, давая знать, что сдается, и моя ошибка длиной в три года начала пятиться назад. Все было кончено. Я повернулась к входу в клинику, чувствуя себя более опустошенной, чем когда-либо.

– Сука неблагодарная.

Это было сказано тихо, но так, чтобы я услышала. Я развернулась, сделала к нему несколько больших шагов, моя рука уже была отведена назад. Кевин даже не испугался. Он лишь был немного сконфужен. Я сделала последний шаг и изо всех сил ударила его кулаком в челюсть. Раздался глухой звук, я почувствовала боль в костяшках. Голова Кевина откинулась назад. Все было как в кино. Я могла бы поклясться, что его кожа в том месте, куда пришелся удар, медленно отделилась от мышц лица. Увидев, как он, проделав несколько неуверенных шагов, грохнулся на асфальт, совершенно ошеломленный моим поступком, я почувствовала сильный прилив адреналина и радости.

Я рванула вперед, желая в довершение всего пнуть ногой ту часть его тела, что доставила мне столько горя, но тут Боб схватил меня за руку. Он сверкнул глазами на протестующих. Некоторые из них опустили свои транспаранты, и я подумала, что, может, увижу в глазах какой-нибудь женщины проблеск удовлетворения, но все они стояли с окаменевшими лицами. Объясняться с полицией в присутствии двадцати недружественных свидетелей не входило в мои намерения. Я кивнула и вслед за Бобом вошла в клинику, оставив стонущее тело моего бывшего бойфренда под солнцем Нью-Мексико.