Накрытый крахмальной скатертью стол был гораздо богаче оставшегося в соседнем дворе: черная и красная икра, вяленая и жареная рыба, раки, отборные овощи, изобилие спиртного… Но центровым блюдом стала уха, на которую все с удовольствием и набросились. Она была густой, наваристой, необыкновенно вкусной и пикантно пахла костром. Все проголодались и пока утоляли голод, практически не разговаривали.

К удивлению Ворона, обязательную к ухе водку, которую предложил хозяин, пить не стали. Лисица почему-то отказался, хотя на него это похоже не было, Фонарь сообщил, что уже три года не пьёт из-за проблем с сердцем, Удав держался как-то настороженно и без объяснений прикрыл рукой рюмку, Молот едва пригубил для приличия, Крест только развел руками и присоединился к большинству. Ворон ориентировался на старших и хотя ему хотелось выпить, тоже воздержался. Ему вдруг начало казаться, что в благодушной атмосфере дружеского застолья сгущаются тучи и воздух насыщается электричеством, которое обязательно прорвется громом и молниями.

Когда все сытые и довольные откинулись на спинки стульев, Молот вдруг многозначительно осмотрелся по сторонам, прищелкнул языком.

– А что, братское сердце, законы про воровскую скромность уже отменили? – саркастически спросил он, обращаясь к Кресту.

– А ты что, до сих пор не заметил? – улыбнулся Крест и осмотрел других «законников», как бы приглашая и их к щепетильному разговору.

– Да, брат, многое изменилось, – обтекаемо сказал Фонарь.

– А вы ко мне приходите на Лысую гору, – не успокаивался Молот. – Посмотрите, что у меня изменилось. И дом на четыре этажа, и сральники из золота… И никто не подумает, что я, когда был хранителем общака, запустил в него руку…

– У тебя сердце золотое, брат, – сказал Лисица. – И стальная честность. За это общество тебя и любит. Только действительно поезд наш под горку покатился. И хотя я совсем недавно, на сходке, говорил, что разжиревших барыг принимать, как своих не будем, это я фуфло гнал! На самом деле новые времена наступают. И фраера денежные скоро будут с нами за столами сидеть. И еще неизвестно, кто кому будет прислуживать!

Все замолчали. Лицо Молота вытянулось от изумления, да и Ворон растерялся от столь неожиданного поворота. А Пит продолжил:

– Вы ведь помните сходку, которую собирал Фитиль?

– Конечно! – кивнул Удав.

Фонарь ничего не сказал, но тоже кивнул. Кивнул и Крест. Ворон ничего про эту сходку не знал, а потому никаких знаков не подавал. Впрочем, у него ничего и не спрашивали.

– А что он говорил, помните?

Если «законники» что-то и помнили, то виду не подали. Так всегда спокойней.

– Так я напомню! – повысил голос Лисица. – Он говорил, что по-новому надо работать. И от жирных богачей мы никуда не денемся, они всем заправлять будут, и обычный «блат» под себя подогнут! И что надо расширяться, уходить туда, на запад…

Лисица махнул рукой, указывая направление, хотя запад находился в противоположной стороне. Но никто его не поправил.

– Так вот, Ворон – он и есть посланец нашей общины. Он уже успешно работает в Карне. И местных босяков поприжал, и контакты установил… Словом, всё у него идёт правильно…

«Законники» закивали. Особенно активно кивал Удав.

– Должен сказать, что Ворон – парень очень старательный…

Молот едва заметно улыбнулся – каждому, даже старому бродяге, приятно, когда хвалят его сына.

– Парень бескорыстный, – продолжал Лисица. – Дисциплину держать умеет. Правда, с девчонкой этой неувязка вышла… Ну, что ж, и от неё тоже пользу получить можно…

Он внимательно осмотрел всех присутствующих.

– Многие говорят, что это он под меня работает. Вроде бы я его послал, и он мне место греет. Но это не так!

Пит покачал головой.

– Он для нас всех места греет. Он дорогу прокладывает. Он – пионер. Знаете, что такое пионер?

«Законники» переглянулись.

– Ну, как же! Эти пацанчики такие, активисты, с галстуками ходили, – вспомнил Фонарь.

– Да нет, братец, – снисходительно покачал головой Лисица. – Пионеры, это первопроходцы. Вот они Америку осваивали, золотые прииски находили, стрелялись за участки, свои столбы устанавливали. Но закон соблюдали. Если зарегистрировал участок – то всё! У них там полиции не было, они сами порядок наводили. И если кто-то на чужой участок залез да откопал там самородок, то разговор короткий – или пристрелят на месте, как собаку, или повесят!

– А чё ты на меня так смотришь? – спросил вдруг Удав.

– Да я на всех смотрю! – ответил Пит. – И на Молота смотрю, и на Ворона, и на Фонаря, и на Креста… На реку смотрю… Нравится мне здесь. А чего ты стремаешься?

– Да не стремаюсь я, – вроде безразлично ответил Удав, но взгляд отвел.

– А я знаю, что ты позавидовал, когда я стал дорогу в Карну прокладывать, – сказал Пит. – Слышал я, что ты хотел всё изменить. Хотел своего человечка поставить, чтобы самому руководить этим делом…

– С чего ты взял? – грубо спросил Удав. – Или что в голову пришло, то язык и мелет? Ты не с полублатным базаришь! Это его ты офоршмачил при всех и оставил оплёванного. А сейчас ты со мной трешь!

– А ты что, такой важный?

Ворон понял, что не ошибся. Действительно, надвигается гроза. И с громом, и с молниями…

– Я такой же коронованный вор, как ты! – ощерился Удав. – Или забыл, с кем разговариваешь?

– Знаю я, с кем я разговариваю, – улыбнувшись, сказал Пит.

И улыбка эта была нехорошей. За ней следовали, как правило, очень жестокие и кровавые поступки.

– Ты мне что, предъяву кидаешь? – спросил Удав и посмотрел, то ли вопросительно, то ли испытующе, на Креста и Фонаря.

По их виду ничего нельзя было определить. Но наблюдательный Ворон мог бы поспорить, что Крест в курсе разворачивающихся событий, а Фонарь, скорее всего, нет.

– Да, предъявить тебе хочу, – сказал Пит.

– И что ж ты мне предъявишь? – наклонился над столом Удав, впиваясь гипнотизирующим взглядом в Лисицу.

– Не так давно какой-то гад проник в квартиру к Ворону и заколбасил того, кто спал в его постели. Чисто сработал: один удар – точно в сердце. И наглухо! Таких спецов мало…

Лицо Удава напряглось.

– И что? Зачем ты мне это рассказываешь? Кто кого колбасил, да как именно… Пусть Ворон с этим и разбирается! У него тут врагов немало. Вот сегодня одному руку сломали!

– Да, руку сломали. За то, что он девчонку схватил. А что положено за мокряк? Да ещё когда подняли руку на вора?! И не рядового, а полезного обществу?! Который за нас жилы рвет и жизнью рискует?!

– Откуда я знаю, про что ты базаришь?! – возмутился Удав.

– А из твоих ребят никто не приезжал в Тиходонск летом?

– Что им тут делать?! У нас – своя территория, а тут – земля Креста… Мы границы соблюдаем, в чужую тарелку не лезем!

– Ну, ладно, сейчас спросим!

– У кого? – встрепенулся Удав. – Что ты будешь спрашивать?

– У Обезьяны спрошу. Правда, что он у тебя писалом[16] отлично рисует?

– При чём здесь Обезьяна? Что ты вообще тут загадки задаешь? Мы обедать пришли, а ты допросы устраиваешь! Может, ты в оперы записался?

– Сейчас посмотрим, кто куда записался! – сказал Пит и крикнул куда-то в сторону:

– Эй, Соболь, тащи его сюда!

Лицо Удава посерело. Он откинулся на спинку стула и смотрел как из-за угла Соболь и Пыж выволокли его избитого в кровь телохранителя – здоровенного парня, того самого, со шрамом. Обезьяна еле шел. Его подвели поближе и поставили на колени. Вид бойца был страшен: заплывший левый глаз, выбитые зубы, почерневшая правая сторона лица.

– Ну, рассказывай, зачем ты в Тиходонск летом приезжал! – спросил Пит. – Или не приезжал?

– Приезжал. Хозяин присылал, – с трудом выговорил тот.

– Зачем?

– Ворона завалить.

– За что? – настаивал Пит.

– Это он мне не докладывал. Задание дал сработать чисто, я и сработал. А потом уже узнал, что Ворон хитрее оказался: подложил в свою кровать какого-то лоха…