Люто люблю раскрывать подробности прошлого героев, о которых сначала пишу вскользь. Если я это не напишу, будет не понятны некоторые эмоции персонажей, да и моя душа будет несколько тосковать по флэшбэкам и их старательному продумыванию…
***
… Ради тебя я живой. Лишь ради тебя я живой…
Как же сильно болят лёгкие. Очень сильно болят ноги, в ушах угрюмый гул ветра. А сердце болит ещё сильнее всего…
Иккинг бежит куда-то на запад, в незнакомый доселе район города. Тут нет фонарей, везде темно, хоть выколи глаза. Домов тоже мало…
Зато есть мост. Большой такой, с замочками на балочках… Серый: цвета стали и бетона, пыли и дождливого неба. Хедер как-то говорила, что хотела купить замочек, чтобы на нём написать своё имя и Иккинга… Прицепить этот замок на балки моста, закрепив таким образом их любовь…
Иккинг останавливается на пару мгновений, когда видит издали этот мост, о котором говорила девушка. Пару раз хлопает раздражёнными красными глазами и снова бежит, в сторону постройки.
В голове лишь один вопрос: «Почему?» О другом у него нет сил думать. Он чувствует себя крайне ужасно, что и описать трудно (абсолютно спокоен, как пульс покойника); мозг и чувства укрыла странная ночная пелена. Тело само бежит куда-то. Кусок мяса, внутри которого умерла душонка размером с кулачок…
Иккинг добегает до начала моста, разглядывает эти чёртовы замочки с сердечками, мигающие при свете тусклых жёлтых фонариков. Хочется их сорвать и кинуть в воду с лютыми криками, чтобы все и вся услышало, как с шумом падают на дно чьи-то чужие сердца… От своего сердца у него ничего не осталось, почему бы не уничтожить чужие? Да, они не виноваты, и Иккинг знает это. Но разум настолько его не слушается, что всё же идёт по рядам, ищет эти слабо закреплённые, либо просто лежащие рядом с балками замочки. На некоторых даже есть ленты, красивая гравировка…
На глаза парню попадается тёмно-зелёный замок, ничем вовсе не примечательный. На нём маркером была подписана всего лишь одна дата: 28 сентября. Хэддок сделал вывод, что замок повесили сегодня, в этот чёртов день (мозг твердит, что он последний в этой грёбанной жизни), без труда снимает его и рывком кидает в воду, наговорив про себя кучу колких фраз и ругательств. Сильный всплеск воды, и замок исчезает из виду, как и дата на нём.
На перилах моста Иккинг замечает кусочек зелёного стекла. Такой привлекательный, ибо был очень острым с одной сторону; такого искушения парень никогда не испытывал — осколочек так и говорил ему: «Да, давай, возьми меня и порежь мной вены, чтобы я скорее облегчил твои страдания. Я же вижу, что ты из последних сил держишься здесь… Давай! НУ ЖЕ!» Поддаётся, берёт его в ладошку и идёт прочь с моста.
Переступая бордюр, Иккинг услышит в дали карканье воронов. Они все сидели на ветках ближайших деревьев и словно переговаривались между собой о чём-то. Было слышно один сильный голос, и сотни тихих; суд над пропащей душой и сломанным телом. Не обращает внимание, идёт вниз — во тьму, в неизвестность.
Под мостом было очень холодно и влажно, но Иккингу уже всё равно (в голове мелькает мысль, что это его последнее пристанище). Садится на чёрную и жёсткую траву, вертит в пальцах кусочек стекла, прислушивается к птицам, чуть усилившим громкость. Они пытались перекаркать друг друга, видимо, начался какой-то спор.
Иккинг устал от этого; поднимает рукава водолазки — полосатой и чёрно-белой — её любимой. Хоть и было темно, можно было понять, что руки парня заметно побледнели, покрылись тёмными, как трупными, пятнами. Остриё кусочка стекла красиво блеснуло в темноте, когда Иккинг подносит его сначала к левому предплечью. Легко проводит левой стороной зелёного кусочка полочку. Потом ещё одну. И ещё одну. Жжётся, но так приятно.
Как только и на правом предплечье появляются четыре параллельные друг другу полоски, из которых начала сочиться вишнёвая кровь, чёрные вороны вдруг громогласно взлетели в воздух, и небо вместе с ними загремело как-то неистово, словно готовится упасть на землю. Иккинга это оглушает и наводит на мысль, что сейчас что-то случится. Посему равнодушно ложится на спину, смотрит наверх; принимает свою судьбу таковой, не пытается бороться более. Небо вынесло ему приговор и огласило его неожиданным шумом.
Над ним нависают металлические балки, сталь и бетон. Глаза опять слезятся, больно щипят и не дают рассмотреть то, что сверху. «Один, два, три…» — Иккинг считает каждую балку, пытаясь отвлечься от ослабевшей боли в руках; крушится, думая, почему Хедер не ищет его, не звонит ему больше. Да, он сам сказал не искать его, но если бы она любила…
Вдруг опять наступает тишина. Птицы словно испарились, и воцарился вакуум. Всё считает балки, начинает потихоньку сходить с ума; ему кажется, что он заживо похоронен в гробу и смотрит на его крышку изнутри, что чертовски пугает.
Нет, передумал. Нет, он не хочет умирать. Пожалуйста, хватит, пожалуйста, хватит!..
В глазах почему-то желтеет, ноги и руки холодеют. Неужто…? Глаза сами закатываются куда-то наверх, но голова ещё трезво мыслит, умудряется продолжать счёт просто так. Считает не только балки, но и время до потери жизни. Из последних сил глядит на свои руки, и видит мелкие полоски, одну одинокую струйку крови, сползающую вниз на тыльную сторону предплечья. Иккинг рвано дышит, глядя на свою кровь.
Не сказать, что он гемофоб, нет. Когда он сильно ранился, он просто старался не смотреть на кровь, а если и приходилось смотреть, то тут же жмурил глаза, ибо было неприятно и боль сразу усиливалась. И сейчас, когда он не в себе, он хочет отвести взгляд, но не может. Смотрит как вкопанный, выглядывает что-то.
Счёт как-то сам собой перевалил за тысячу, когда Иккингу стало ещё хуже. Дышать стало тяжело, глаза горят огнём. «Сорок пять, сорок шесть…»
И темнота. Такая звенящая, что и пугает, и расслабляется одновременно. Вся боль утихла почти сразу…
Так было минут десять, пока вдруг не послышался крик. Иккинг не сразу понял, что кто-то нашёл его здесь, под этим чёртовым мостом. Углядели его в сумраке, ночной тиши… В крике этом, таком знакомом и в то же время чужом, доселе не слышанном, проскользнула знакомая нота…
Нет, не Хедер. Астрид.
***
… Между землёй и небом грусть… Слёзы напомнят мне моря вкус…
У Астрид есть особенная стать — появляться тогда, когда нужно. Или просто звонить вовремя, когда нужно собеседнику. За это Иккинг безмерно обожает и уважает её, ибо не каждый способен лишь одним своим звонком/присутствием/голосом вселить в душу человека радость и покой.
Сейчас, когда на него напал очередной приступ «тихой истерии», она звонит ему.
— Алло? Привет, Иккинг…
— Привет, Астрид… — Иккинг вытирает левой ладонью свои глаза, растирает влагу со щёк по всему лицу.
— Она звонила мне… Сказала, что дозвонилась до тебя. Всё в порядке?
— Честно сказать, нет, — признаётся Иккинг; губы его немного подрагивают, — Опять истерю, как девчонка. Когда уже это всё закончится…
— Может быть мне стоит прийти к тебе?
— Нет! — восклицает Иккинг, отчего-то пугаясь, — Не надо… Пожалуйста… Встретимся в школе, хорошо?
— Окей. Скажи мне, твоя фобия правда не распространяется на губы?