На последних силах, слившихся с дурманящим рассудок розовым ароматом, Юу попытался оттащить со своего горла неотцепляемые когти, но добился лишь того, что порезал об острые сколы пальцы, захрипел, стек грядой алых капелек. В бешенстве вскинул глаза, намереваясь высказать что-нибудь обидное, даже плюнуть придурку в морду, если понадобится, чтобы привести того в прежнее сознание…

И вдруг — застыл, распахнув дрогнувшие из самого нутра глаза, когда Уолкер, обласкав ему кончиками ногтей поддернутый подбородок, соскользнул за ухо, переплелся изучающей кожей с волосами. Бесстыдно за те дернул, потянул на себя и, пользуясь разгоревшимся на полуубитом детском лице невменяемым недоумением, склонившись еще ниже, чтобы порвать снарядом прощальную грань, прижался губами к его губам, с первого толчка пропуская в раскрывшийся в поражении рот настойчивый жаркий язык, забивший собой всё оставшееся для воздуха пространство, как каштановые листья забивают по осени покрывшиеся сажей франклиновы дымоходы.

☢☢☢

— Скажи… Скажи мне уже, что… что такое твой… «радий»…? — голос — тихий и невнятный — прошелся над пыльными театральными панорамами, покружил кипарисовой вуалью над белой и темной головами, налип на потолок тусклой раздавленной звездой и скатился по щеке на подушку из Уолкеровского плеча, к которому Юу, сам того до конца не понимая, прижимался, сбереженный окутывающей его плечи рукой.

Рот всё еще горел от недавнего, первого и такого раннего поцелуя, о факте существования которого Юу раньше и не догадывался, и даже чертова проглоченная рыба с лошадиной головой, которую Уолкер всё же умудрился в него запихнуть, не смогла отравить познанного причудливого вкуса, до сих пор слизываемого юрким розовым языком с десен, зубов, языка и щек.

На полу, в углу, возле затоптанного до пепла кострища, омерзительным тухлым запашком чадила вырвавшаяся из не привыкшего к тяжелой животной пище желудка рвота — Юу тошнило не раз и не два, и всё равно Аллен продолжал его кормить, всё равно всовывал кусок за куском, свергая упрямый желудок, насыщая его, заливая сверху гнилой водой, от которой немедленного желания протошниться не последовало, зато проснулось желание отлить, и Юу пристыженно шарился по укромным створкам, приспуская штаны, удерживая двумя пальцами маленький член, прикусывая губы от звонкого тока выливающейся струи, пока Уолкер ошивался слишком близко, косился из-под спадающих на лицо выбеленных прядок, ощупывал взглядом спину и дьявол поймешь о чем там, в серой своей голове, думал.

— Радий? — приглушенно переспросил экзорцист, чмокнув зажмурившегося мальчишку в макушку. Притиснул поближе, обхватил ладонью за бок, принимаясь неспешными ручными шажками оглаживать и тот. Приподнял взгляд, задумчиво посмотрев на розу, продолжающую разливать опиум ароматов да сверкать неестественной зеленью бодрых шипастых листков, а после, прикрыв ресницами глаза, задумчиво проговорил: — Весьма двоякая штука, наверное. Я не могу сказать, что он — такая уж стопроцентная отрава, потому что отрава он только тогда, когда его вырывают из-под земли, крошат скалы ради его откопки и уничтожают при этом всё живое, что вращается вокруг в неуемной своей жадности. Пока же он остается храниться в природе, точно так же как уран, ртуть, астат, торий и прочие опасные элементы — ничего страшного, надо заметить, не происходит, поэтому, на мой скромный взгляд, нашумевшая в свое время горячка с радиацией — не более чем полезный, но не принятый во внимание урок людям: не трогайте то, что трогать не следует, природа разберется и без вас. Но если говорить в целом и без моих скучных заумствований, в нашем с тобой мире и в наше с тобой время изначальный радон стал одним из страшнейших веществ, причиняющих всякому организму непоправимый вред.

— Почему? — Юу, поудобнее устроив голову, покрепче ухватился за холодную складку на чужой груди; чем больше он узнавал от этого человека причудливых откровений, никогда прежде не заглядывающих в потемки его сознания, тем страннее и страннее казалась ему и планета, и живущие на ней люди, и все те штуки, изобразить в скудном воображении которые попросту не получалось, а узнавать их оттого хотелось только больше, понимать — глубже, пусть и чаще выходило делать вид совершенно противоположный. — Чего в нем такого страшного? Та вода тоже была сделана из него? Но она же выглядела и пахла как самая обыкновенная вода, я сам видел…

Аллен, выслушав его, неоднозначно кивнул. Притронулся к лепесткам не оставляющей в покое розы свободной правой рукой, выглядя при этом таким озабоченным, будто уже давно жалел, что и вовсе предложил мальчишке забрать этот цветок из насиженного земляного гнездовища. Немного помолчал, немного потерся щекой о чужую заалевшую щеку и, словив промелькнувшее в черно-синих глазах смущенное недовольство, беззлобно усмехнувшись, пояснил:

— Да, она была с радием, славный. Вернее, вода-то была самой обыкновенной, если говорить о ее изначальном составе, но штука, в которой она хранится, называется ревигатором. Или активатором — вот уж чего не могу сказать наверняка: оба этих приспособления всегда выглядели для меня одинаково, да и отличались они так-то лишь тем, что ревигатор выливали из любого материала с включением урановой или радиевой руды, а в активатор добавлялся фильтр, позволяющий радиоактивировать жидкость, залитую внутрь. Ревигатор стоил намного дешевле, материалы в нем использовались попроще, правда, это вовсе не означало, что сделан он хуже, а оттого опасных примесей в нем меньше. В данном случае мы имеем такой вот замечательный парадокс: всё как раз-таки наоборот, и следует помнить, что дешевые предметы не всегда стоит так уж сильно недооценивать. Ты… ты ведь совсем у меня не понимаешь, о чем я здесь толкую, верно, славный мой? — с мягкой виноватой улыбкой добавил вдруг он, потрепав вспыхнувшего мальчишку по взъерошенным барсовым волосам.

Поймал отрицательный качок головой. Сбойнувшее замявшееся сопение о том, что да, не понимает, конечно, идиот ты такой. Научись объясняться проще и прекрати использовать чертовы надуманные словечки, от которых на спине шерсть растет, будто у крысы — ну кто, по-твоему, меня бы им научил?

— Хорошо, хорошо, прости меня, славный. Сейчас я постараюсь рассказать тебе по-другому. Давай представим, что в мире полным-полно разных пород: камней, металлов, соединений, смесей, деревьев, глины, песка. Их находят, обрабатывают, из них в свое время построили эту вот лабораторию, из них делается, в принципе, всё, что существует в нашей с тобой жизни, а пока они остаются в диком виде, то обычно похожи просто на куски неотесанных глыб или железок. Это у тебя представить получится? — Юу, помедлив, с усердием кивнул. — Хорошо. Так вот. Большинство из них совершенно безобидны для нас, некоторые обладают удивительными чертами — например, светятся в темноте, хоть и просят взамен определенного рода подпитки, — а другие, хоть их и относительно немного, как раз-таки представляют опасность. Бог создал их таковыми, что, едва оказываясь рядом с человеком, эти элементы начинают влиять на него не самым лучшим образом: пробуждают зачастую неизлечимые болезни, отравляют организм, а если вещества много или человек находится среди него длительное время, то, к сожалению, неминуемо встречает летальный исход. То есть, говоря проще, умирает.

— И этот радий такой же…?

— Такой же.

— А зачем тогда ваш Бог создает такие штуки, если он как будто бы за людей и для людей…?

Мальчонка нахмурился, сморгнул хватающий за шею липкий сон, и Аллену не осталось ничего иного, кроме как рассеянно пожать плечами.

— Я был бы рад тебе ответить, но не знаю ответа и сам, славный. Думаю, никто его не знает. Какие бы предположения и теории люди ни старались выдвигать, сколько бы статей и трактатов ни писали, сколь громко бы ни кричали о своей и только своей верной правде — всё это так и остается всего лишь их личным мнением, не имеющим абсолютно ничего общего с укрытой от всех нас истиной. Я мог бы попытаться сказать тебе, что люди берут на себя слишком многое, и мир создавался отнюдь не для них одних: для камней, для зверей и деревьев, для всего, что мы вокруг себя видим, он предназначен тоже. Человек же решил, будто ему велено самой судьбой стать королем, забрал под себя всё и в итоге расплачивается за скудоумие и алчность, но и это останется всего лишь моим собственным личным мнением.