Достаточно легко вспорол тем скребущуюся визгом спаянную материю, вонзился глубже, дальше, входя практически на середину. Услышал, как внутри забурлило и засквозило воем семи уснувших ветров, как поежился в своем углу наполовину напуганный Юу, тоже, кажется, частично понимающий, с каким огнем идиотский экзорцист удумал играть, но ничего иного, страшного или радостного, так и не произошло.
Недовольный Уолкер, подогнанный в спину сокрушающей позвонки жаждой, всадил в идиотскую трубину веер из всех остальных когтей. Обнаглев, даже вскрыл ее пузо и отодрал кусок металла, раскрошившегося к ногам трухой, но выудил на свободу только жгучую кашляющую пыль, космы встрепенувшейся паутины, паучьих каменных трупов, засушенного скорпиона, отвратного вида сколопендру, еще пытающуюся шевелить в анабиозе помноженными на десятки ногами, и сгусток застывшей зеленоватой слизи, пришлепавший сверху, а вот водой даже не пахло, от воды, если она когда-нибудь и была, не осталось ничего, не считая обманчивой умирающей надежды и горчащего в глотке разочарования, порядком испортившего и без того озимое настроение.
Еще более раздраженный, Аллен вернулся на свое место. Уселся на задницу, поерзал на той. Покосился на продолжающего траурно отмалчиваться Юу и на оставшиеся валяться без дела коробки, запоздало вспоминая об увиденных в их нутрах книгах.
В целом на книги было наплевать, ничем помочь они им не могли, но Уолкер, пусть и сам не понимал, зачем задавать настолько дурной вопрос, ответ на который был как будто бы заранее ясен, все-таки спросил, вместе с этим потянувшись к ближайшему из ящиков, чтобы вынуть на свет пару-тройку картонных обложек да пожелтевших страниц в размазавшихся станочных литографиях:
— А скажи-ка, хороший мой… Ты когда-нибудь читал книжки?
Мальчишка, кажется, за минувшее с их последней перепалки время решил разбираться с навязчивой проблемой под кодовым названием «Уолкер-опять-придолбался» сугубо личным методом — игнорированием, надутыми щеками и пленяющей красотой продемонстрированного скверного характера.
То есть на заданный вопрос он не потрудился ответить ни взглядом, ни словом, если только не счесть за ответ резкое дерганье острым плечом, вполне пригодное сойти и за нечаянную судорогу.
— Мне стоит принимать это за «нет», я правильно понимаю, малыш? — по природе своей будучи тем, кто никогда не уймется, пока не добьется своего, с нотками подтрунивающего веселья отфыркнулся Аллен. Получил еще одно движение плечом, воодушевился и, позволив губам изобразить тягучую усмешку, с любопытством да подначкой проговорил: — Я вижу. Значит, все-таки «нет». Что ж, никогда не поздно начать, спешу тебя этим обрадовать, поэтому, если ты не слишком сильно возражаешь…
— Возражаю.
— Но, как мне кажется, все-таки не слишком сильно. Как бы там ни было — возражения резко не принимаются, а я…
— Но ты же только что сказал, что если я против, то…
— А я успел передумать. Прости меня за это, но, к сожалению, и такое тоже иногда случается: не всем нашим желаниям дано сбываться, славный. Так вот, я пытаюсь сказать, что был бы рад что-нибудь почитать для тебя вслух. Не думаю, что здесь, конечно, отыщутся хорошие книги, но…
Тем не менее хорошие книги в коробке отыскались. Более того, попались в руки в числе первых — это Уолкер понял, едва под пальцами растеклась краска с обложки всё еще живущего волшебного рассказа о летучем черноглазом мальчишке, золотых песках да голубом небе и песчаных дождях над куполами белых дворцов укутанных в шелка верблюжьих арабов.
— И про Аладдина ты, хороший мой, тоже, полагаю, никогда не слышал?
Юу, наверняка давно уставший отсиживаться в пожизненной тишине да нерушимой внутренней темноте, пошевелил плечом другим, склоняясь обреченной головой к подтянутым коленям ниже. Сказать — ничего не сказал, хоть Аллену и почуялось, что сделать ему это хотелось всё больше и больше.
— «Аладдин произнес: «сезам» — перед ним золотая гора»… Я думал, что успел позабыть, а ты ж смотри, всё еще, оказывается, помню, хотя столько лет ведь прошло… Если тебе вдруг интересно, в детстве, отгремевшем давнее, чем тебе наверняка думается, это была одна из моих самых любимых книг: история приключений непокорного мальчишки-мечтателя в далеких азийских краях, который отыскал зачарованную лампу дремлющего джинна, получил подружившийся с ним ковер-самолет, перехитрил злого колдуна, завоевал любовь диковатой принцессы, а в итоге стал падишахом тамошних земель, хоть и родился в крохотном бедном домике, жители которого только и думали, что о рынке, доброй славе в лице соседей да помирающей чахоточной скотине. Только вот, знаешь, беда: он-то мечтал стать этим чертовым падишахом всю свою сознательную жизнь, грезил, чертил пальцем на песке дворцовые башни, вкушал сладкий переспелый виноград в белой кожуре, а как добился исполнения заветного желания — перестал понимать, для чего тратил на нечто столь незначительное свою молодость да жизнь, когда в предыдущие годы, будучи простым уличным босяком, чувствовал себя куда как свободнее да счастливее…
На этот раз мальчонка в простынном углу, потеребив пальцами обмотавшую марлю-рубашку, не удержался — подал голос, облекая тот в неожиданный вопрос:
— Что значит — стать «падишахом»…?
— В сущности то же самое, что и сделаться королем любой иной земли, славный мой, — ликуя крошечную победу, вылившуюся на губы пьяной улыбкой, проворковал Уолкер, от довольства и переполнившего нежного тепла прикрывая веки.
— Тогда почему нельзя так и сказать? Зачем столько лишних непонятных слов?
Аллен от удивления едва не присвистнул. Приподнял ресницы, чуть склонил к плечу голову, ни разу не ожидая удостоиться такого количества любопытных вопросов, на которые, если хорошенько подумать, точного ответа отыскать бы и не смог, даже если бы потратил на это все оставшиеся в распоряжении ночи.
— В разных странах одни и те же вещи зачастую называются по-разному, малыш. Я не говорю сейчас о тонкостях переводов или различиях языков, а об одних и тех же явлениях, которые даже в переводе продолжат звучать совершенно иначе, наращивая множество инаковатых словечек. Например, где-то останется править грозный король в короне, где-то на подушку, набитую страусиным пером, усядется падишах в тюрбане, где-то почешет бороду царь, сжимая в пальцах золотой скипетр, где-то запряжет в колесницу белого Бай-ху император, где-то сорвет с девичьего лица паранджу шейх… По сути, они выполняют похожие действия и мало чем друг от друга отличаются, но свои нюансы есть во всем и всегда, и, наверное, повелось так не в последнюю очередь для того, чтобы люди отчасти не путались, отчасти понимали, о каком правителе и какой стране идет речь, не задавая лишних вопросов. Отчасти, быть может, и для того, чтобы позволить языку стать более разнообразным, а еще отчасти из-за присущего каждому человеку желания обособиться и стать в своем роде новой уникальной звездой. Так Африка сильно отличается от Англии, хотя в обеих странах живут одинаковые люди, делают одинаковые вещи и плавают абсолютно одинаковыми зародышами в доставшемся им жизненном пруду. Боюсь, что лучше я не сумею тебе объяснить, славный, поэтому, надеюсь, что хотя бы приблизительно ты меня понял.
Юу, помолчав, сосредоточенно кивнул. Чуть погодя, поелозив и почесав себя по коленке, еще более задумчиво спросил:
— И что, этому идиотскому Аладдину в итоге не понравилось быть королем? Я думал, что этим вашим королям живется лучше всего: могут делать, что хотят, и никто им не указ… По крайней мере, мне так говорили. Опять наврали, что ли?
Аллен, уловив в охрипшем голосе не то обиду, не то закоренившуюся зрелую усталость, отрицательно качнул головой.
— Не наврали, хороший мой. Скорее всего, нет. Большинство людей так на самом деле и считает: будто королям живется легче всех, будто они свободнее и счастливее всех остальных, и только единицы, боюсь, понимают, что это неправда. Ни один король от самого своего рождения не волен решать абсолютно ничего: ни как ему одеться, ни куда пойти, ни с кем завести дружбу, ни как прожить доставшуюся жизнь, ни с каким человеком ее в дальнейшем связать. Король — печальный и одинокий раб своего имени, своего замка; вероятнее всего, он даже не проживет половины отмеренного ему Господом срока: слишком уж часто венценосных владык любят отправлять побродить на тот свет раньше положенного времени, чтобы попытаться занять овеянный славой да золотом престол. Простые люди куда свободнее своих властителей, пусть они этого никогда и не желали понимать.
