— Очень больно, славный мой…?
Мальчишка, всерьез, кажется, поверивший, что никто его трогать подобными распросами не станет, застыл. Скосил почерневший в мгновение взгляд. Помешкав, надул личико, округлил щеки и, фыркнув себе под нос, отвернулся да приподнял подбородок, остервенело бурча, что:
— Нет. Не больно. С чего бы вообще? Со мной всё в порядке, если ты не видишь.
Аллен, потерев ладонью ноющую шею, устало выдохнул. Пробежался подушками пальцев по перенявшим пульсацию вискам. Подцепил кистью другой руки кончик свернутой грязнотленной простыни и, задумчиво да пусто на ту поглядев, пожал плечами с придыхом стуженого недовольства, не укрывшегося от слуха чуткого диковатого мальчишки.
— С того, что она была оторвана. Твоя рука. Поверь мне, я знаю, насколько это мучительно, так что можешь не притворяться и не убеждать меня в обратном — уж извини, но в этом я тебе верить не собираюсь. Именно в этом, подчеркиваю.
Юу ожидаемо взбеленился: повернулся, ощерился потешным щенком в загривке. Щелкнул становящимися всё более безобидными зубками, отодвинулся безопасности ради подальше, умостившись на самом краю, между трубами, стеной да зажимающим стражем-Уолкером, в то время как над головой продолжала раскачиваться тусклая лампочка, невидимые лопасти ритмично гудели, а сочащиеся оттуда и отсюда растворы капали, отдаваясь от внутренней стороны черепного ящика звонким доводящим «звяк, звяк, звяк».
— Откуда ты-то можешь знать?! — с недоверчивым выпадом бросил он, продолжая стискивать в пальцах рубашку, перевязывающую место заросшей вроде бы стыковки. — Не ври мне тут! У вас, людей, ничего не отваливается! Мне об этом известно! Никогда не видел, чтобы случалось наоборот! Вы каждый день, суки, ходите целые и ревете, если в палец влезет заноза или отобьете что-нибудь о сраный угол или косяк!
Аллен, привыкший выслушивать всё, что Второй считал своим долгом ему проорать, повторно пожал плечами. Подумав да покатав в пальцах комочек собранной с простыни грязи, с осенней прохладой да песней загулявшейся в тенях трубной девы проговорил:
— Во-первых, ты такой же человек, как и я. Как и мы все. Не уверен, что могу назвать людьми тех, кто держал тебя здесь и издевался, как, собственно, и тех, кто соглашался работать на должности чертового палача, но ты, по крайней мере, уж точно человек, поэтому не надо. Не говори так, славный.
— Как?
— Не обособляй себя от остальных: ты, может, и уникальный, но все-таки такой же живой, как и остальные люди, да и не люди тоже, поэтому…
— Много, можно подумать, ты понимаешь… — перебив, насупленно цыкнула черногривая бестия. Впрочем, взгляд тут же отвела, забегав тем — смятенным и потерянным — по стенам да подгнивающим полам. — Ты же, небось, на самом деле тупой, как вот эти трубы, а всё пытаешься умничать, гад паршивый…
— Конечно, — Уолкер, подавив смешок, кивнул, без видимых проблем согласился, находя извечные попытки огрызнуться да цапнуть побольнее не мешающими, не раздражающими, а очаровательно забавными, занятными даже. Протянув ладонь, попытался было притронуться к мгновенно окаменевшему плечу, но, почему-то передумав, отнял ее за миг до касания, заместо этого просто откинувшись на спину да прижавшись головой к бетонной кладке, измотанно прикрывая набухающие под весом навалившегося сна глаза. — Людям несвойственно терять части себя, тут ты прав, если речь, разумеется, не заходит о тех частях, которые нельзя потрогать руками, но иногда случается и такое. То, что кому-то что-то несвойственно, вовсе не значит, что этого с ним по определению не может случиться, понимаешь? Так, к сожалению, мир этот не работает. Я, например, тоже когда-то лишался руки — поэтому, видишь ли, мне очень хорошо известно, насколько это больно и насколько раздражает ощущение навязанного бессилия, которое приходит следом за увечьем…
— Ты…? — теперь Юу снова смотрел на него прямо, недоверчиво, но стушеванно морща мордаху, мечущуюся между виной, укором и любопытством. — Ты терял руку…? Честно?
Аллен кивнул.
Вместо слов содрал с левой конечности перчатку, расстегнул и закатал форменный рукав, продемонстрировал притихшему мальчонке черную обугленную кожу с внедренным в нее небесным распятием. Поиграл в пустоте проявившимися когтями, а после, предчувствуя вспышку не то отторжения, не то все-таки интереса и отыгранного расположения, медленно и с чувством, оборачивая ту тысячелетним мечом, перехватил в руку правую, с осторожностью колебнув застоявшийся сточный воздух полувзмахом белого широкого лезвия в золоченой огранке.
На нормального простосердечного обывателя подобная демонстрация заложенных в тело, целиком и полностью состоящее из свободно разгуливающих по крови божественных кристаллов, возможностей действовала обычно не самым положительным образом, и оставалось надеяться, что Юу в силу собственных уникальностей не окажется одним из числа этих самых обывателей, потому как отпугивать его Уолкеру хотелось меньше всего, но…
На этот счет можно было и не волноваться: мальчишка рядом с ним застыл, замер, вытаращил блеснувшие глаза, удлинился в лице и, кажется, даже позабыл все небогатые словечки, которые когда-либо знал да собирался вытолкнуть с кончика ядовитого язычка. Просто сидел, просто глядел, просто шевелил в немом восхищении губами и бегал то расширяющимися, то сужающимися зрачками по снежному клинку, по механической штамповке, по обмотанной белизной рукояти, по пальцам самого Аллена, умело управляющимся с покорным оружием.
Чуть позже, вдоволь насмотревшись, приняв, что реальность — реальна, а вовсе не пытается его обдурить, Второй приподнял голову и уставился на левую экзорцистскую руку, вернее…
На оставшийся от той знакомый обрубок.
Вот здесь он как будто бы чуточку побледнел, чуточку скривился, и Уолкеру уже стало страшно, что он того все-таки добил, но когда мальчонка открыл рот, вернув себе право на застрявший в переходах голос, то, что Аллен так боялся услышать, оказалось вовсе не тем, что Юу собирался сказать:
— Почему… почему у тебя кровь не идет? — вот то, что он спросил, продолжая пораженно глядеть на абсолютно сухой и аккуратный кусок туловища, прикрытый разрезом болтающейся свободной тряпки. Подождав, не не увидев места стеснению, переместился на коленках, протянул навстречу дрогнувшую руку. Настороженно притронулся к мясу, должному кровоточить да истекать, и с благоговейным почти поражением шепнул, обращаясь не то к Уолкеру, не то теперь уже только и исключительно к самому себе: — Новая кожа выросла даже быстрее, чем у меня… Ты что, тоже Второй…?
Аллен нахмурился.
Стараясь не совершать лишних движений, чтобы не оттолкнуть мальчонку — тот трогал его и интересовался им в целом недозволительно мало, редко, тогда как самому Уолкеру хотелось много чаще, много больше, — отрицательно качнул головой.
— Я не очень уверен насчет того, кто такие Вторые…
— Такие, как я, — заученно отозвался Юу, не отрываясь при этом от бьющего щекоткой по голове задумчивого поглаживания, которое сам, конечно же, ни за какое поглаживание ни в жизнь не принимал. — Искусственно созданные апостолы, выращиваемые в лабораториях, насильно объединенные с частицами мозга погибших носителей Невинности и должные рано или поздно с ней синхронизироваться, чтобы служить на благо Ватикана и чертовой человеческой расы. Это не то, что я думаю и чем хочу заниматься, но то, как они сами это объясняют, если ты вдруг не понял, — торопливо добавил он, поспешно отдергивая руку и уползая обратно в свой уголок, откуда, надувая щеки да кроша ногами любопытство, остался коситься на привлекающий соблазнительный меч поблескивающими звериными глазами строптивого лунного тасманийца.
— Я понял, — сипло и разочарованно отозвался Аллен. — Понял, славный мой. Только никакой ты не «Второй», я не устану этого повторять, а самый что ни на есть человек — нет никакой разницы, зародился ты в животе у женщины или в чане с химическим раствором и искусственно введенным набором хромосом: всё равно никто никогда не сумел бы ожить, не вложи Господь в него частицу своего дыхания, впоследствии обернувшегося для тебя и меня душой. Поэтому перед Ним мы все едины, малыш. А те, кто не понимают этого… думаю, их остается только пожалеть, хоть я и знаю, что ты, скорее всего, меня сейчас либо не поймешь, либо в упор не пожелаешь слушать.
