– Славич, да ты горишь!
Я давай по сырой траве кататься, короче, что сушился, что нет. Коров мы тогда растеряли много. Одна в болоте утонула, по шею сидит, но траву ест! Пригнали трактор, чтоб вытащить, но трактор тоже утонул. На помощь пригнали гусеничный трактор, сначала вытащили трактор тот что затонул и принялись спасать корову. Подкопали с обеих сторон, просунули строп-ленту и вытащили.
Был еще случай, едем за фермой на конях, мы с Мишкой на одном коне, я на крупе, он в седле. А там встречают нас ребята, Миша Богдан и Денис Скунсов, просят нас помочь отвезти до гаража какую-то штуку, тяжелую из металла, кладут они ее значит между мной и седлом. Конь начал дуплетить, скидывать лишнее, я не успел взяться за дуги, ну и вылетел, заднее сальто, земля перевернулась, но в полёте я видел, как эта штука летит. Упал я в лужу, шапка на глаза, а где летит эта железка, не вижу. Шапку задираю, а она вот она, успел отползти чуть, но ногу задело. Смеялись долго все.
Бывали дни, когда совсем было скучно. Развлекались как могли, например, кидались с Колей Чукаевым лошадиными какашками. Или прибивали гвоздями чьи-то сапоги к полу, к дверному косяку, а бывало и выше. Утром, все делали вид серьезный, но ждали, когда тот, чьи сапоги прибиты, начнет переодеваться. А потом смеялись, когда он пытался или пойти, или поднять сапог.
Еще помню нелепый случай, который произошел со мной. Наелся я ягоды, морошки, ну мне и приспичило. Дело было в поле, бумаги нет, ну бегу я в кусты. А до этого был в седле. Сел я делать дела, а там комаров тьма, тучи, как они облепили мой зад и причиндалы, я взвыл. Делать то нечего, уже не могу терпеть, вспомнил, что у меня есть конский комарин, средство, мазь или лосьон для защиты от комаров и слепней. Ну я и намазал. А там то все потное, влажное. Как мне все запекло, глаза на лоб, что делать!?
Сделал дела. Там рядом ручей был, ну я и решил смыть мазь, глаза еще больше на лоб вылезли. Догадался же. В общем, ходил с ногами колесом дня три, в седло не садился. Кожа облазила.
Вообще ферму я знал давно. Еще в детстве я приходил туда к маме. Она работала там в ночь, и как-то я пришел, так и уснул на столе, но сначала мама поругала меня и дала хлеб и кружку молока. Вообще эти девяностые были тяжелые. Денег не было, работы не было, мама хваталась за все, за любую работу, понятно, мать есть мать. В магазинах брала в долг, даже помню, как приходилось продавать хрусталь, который ей дарили за заслуги на стройке. Просто продавать его по дешевке, чтобы хоть что-то купить. Я помню, совсем маленький, главная сладость была – это сахар. Конфеты я видел на новый год и день рождение. Когда ходил в садик, был у меня как-то день рождения, и мама тогда потратила последние копейки, чтобы у меня был торт. Вот это было примерно до девяносто шестого. Отец тогда часто выпивал, не в укор сказано, они с мамой часто ругались. Помню, отец забрал меня с улицы, и мы пошли в бар, днем конечно, назывался он – Колобок. Между двумя пентагонами, у ДК. Он что-то пил, а я ел мороженое шариками с бокала и стеснялся тетки, которая там работала. Потом кто-то нас сфотографировал на Полароид, и мы ушли, я звал отца домой, но он сказал, что не пойдет, я расстроился, шли мы по Октябрьской, которая еще была живая. Но отец пришел домой вечером. Иногда смотрю на это фото, папа еще
молодой, я маленький, в любимой розовой куртке. Эхо советской моды. Позже, стала выпивать и мама, в начале двухтысячных, меня это дико раздражало. Не знаю по какой причине она выпивала, в душу не залезешь, может что-то вспоминала, не знаю, не хочу гадать. Не то, чтобы она ничего не делала, нет, она все делала, покупала, давала деньги на карманные расходы, но мне не нравился ее вид. Но это дела давно минувших дней. Я не в обиде ни на что, и
не на кого. Я всегда любил обоих родителей.
Я и папа. Фото взято из личного архива автора.
Я и папа. Фото взято из личного архива автора.
Папа, я и мама 1998 год. Ав. фото не известен.
Папа, я и мама 1998 год. Ав. фото не известен.
Что-то я отвлекся, а ферма, хорошее место, животные, люди, обычные люди, рабочий класс. Мы еще вернемся к ферме. Я упустил про Юбилейную 3, когда мы собирались у Баса, пару историй из того времени думаю надо обязательно написать.
Лето. Тогда оно было теплым. Был у нас магнитофон и колонка, тогда вышел альбом группы 7Б – молодые ветра. Вот и слушали его целыми днями. Мне тогда нравилась девочка из этого же дома, не помню, как ее звали, да и кто мне в те годы только не нравился. Как у Есенина:
Много женщин меня любило,
Да и сам я любил не одну.
Не от этого ль темная сила,
Приучила меня к вину.
Но подойти я не решался. Кстати, именно там я первый раз попробовал самогон. Было плохо до ужаса. Окно на распашку, и как у 7Б в песне: модный музон в магнитофоне звучит, пьяный портвейн в голове не болит.
Но у меня болел, и не портвейн, а самогон. Я тогда уже покуривал, модные сигареты, Пётр первый, как сейчас помню. Ну я прикурил, а сигарета с окна улетела, я вторую, и та улетела, я третью, пару затяжек и все. Вертолет привет! Меня прям с четвертого этажа рвёт, а там с третьего в окно высунулась соседка, а я поливаю. Это было что-то. Дальше я уснул, но Бас получил порцию словесных, ну вы поняли.
Как-то раз нас забрали за шум в милицию. Кому-то из пацанов стало плохо и его вывернуло. Подходит мент с дубинкой.
– Кто тут самый старший? – спрашивает он, и мы все дружно смотрим на Баса. – А ты, ну вот и убирать будешь. Вон тряпка.
– Не буду я убирать! – отвечает Бас. – Вы не имеете права!
НА! Тыщ! Тыщ!
– Ай, имеете, имеете!! – быстро сказал Бас, схватил тряпку и стал мыть. А нам что делать, мы падаем со смеха.
Закрыли нас всех в одну камеру. Чтоб посидели, подумали. Сидим, час, два. Сигареты забрали, спички остались только у Кузьмича. Нашел Кузьмич в кармане окурок и достал его, началась борьба за окурок, смех стоит, шум. Окурок упал на нары и в щель провалился. Кузьмич полез за ним, в этот момент открывается дверь, стоит дежурный.
– А где Кузьмич? – спрашивает он.
– Ушел, – отвечает серьезно Бас.
– Как ушел? – лицо дежурного имело неописуемое выражение. – Куда ушел?
– Домой, – отвечает Бас и лицо дежурного стало совсем тупым.
– Да тут я, – кричит из-под нар Кузьмич, и вылезает с довольной миной.
– Шутники, мать вашу! А это что? – увидел он окурок у него в руках. – А ну давай сюда, у нас не курят.
Расстроены были все. Забирали всех родители, криков было.
Еще мы ходили на Центральную, играли в футбол, там ошивались и старая шайка с Октябрьской. Картаев Саша, в детстве мы с ним хорошо дружили, а потом он испортился, компания была говно. Из-за этого я и ушел. Как бы он всегда был, точнее все считали, даже я, что он сильней. Хотя не знаю, почему все так думали. Вот тогда мы и зацепились на футболе, я его побил, четыре удара и многолетнее мнение в прах. Толпа меня обнимала. Бас на руки поднимал. Славно проводили время на Юбилейной 3. Потом, приехала хозяйка и мы перестали там собираться. Зелень не помню с кем стал гулять, Бас тоже обзавелся новой компанией, Цып остался со старой, не очень хорошей компанией, а мы с Сыром стали гулять с другими, а да, и Зелень позже примкнул. С Сыром мы не расставались с садика, с Зеленым познакомились чуть позже, в двухтысячном. Но какой-то период мы с Сыром не гуляли, год или полтора, а как встретились, дело было так. Мы с Зеленым ходили на крышу одноэтажного здания за школой, прыгали оттуда в снег, как раз и пришел Сыр. Потом он говорил, что у него руки замерзли, а я смотрю, на руках у него что-то не понятное. Присмотрелся, а у него вместо варежек шерстяные носки. Мы со смеху катались. Говорит перепутал. Он тогда жил на Юбилейной 5, на пятом этаже, где рядом была пустая квартира, там мы иногда ждали его и грелись после крыши. А на третьем этаже жил мужик, который вечно нас гонял оттуда, мы его называли- богомол. Однажды на новый год, мы у Сыра сидели, мамки не было, отчим спал. Нам скучно, ну мы пошли в подъезде мощную петарду бахнули. Эхо стояло жуть. Смотрю перила качаются, смотрю вниз между ними, а там этот богомол летит. Мы же к Сыру, стали закрывать дверь, а под нее что-то попало, и так вышло, что она с верхней петли слетела. Закрыть не удалось, Зелень и Сыр в комнату, а я за дверь. Стою не дышу, а самого от смеха раздувает. Богомол зашел, я не дышу, он проходит, тут встал отчим Сыра, и не поймет, не проспался.
