Брат что-то там еще ворчал и бухтел, но я его игнорировал до тех пор, пока он, смирившись, не убрался восвояси, но, как говорится, ущерб уже был нанесен. Я просто не мог развернуть теперь свои мысли в любом другом направлении, кроме Аяны. Чертова кукла! Как же она поначалу боролась со своей реакцией на мои ласки-измывательства! Стискивала зубы, аж желваки выперли, сжимала в белую изломанную полоску губы свои рисованные, пока не рыкнул. Потом, наоборот, стала корчить из себя мертвую, позволяя делать со своим ртом все что угодно. Но не ей со мной играть в такое – я упертый, да и опыта гораздо больше. И сам не понял, почему же так необходимо было получить от нее отклик, выцеловать его, вытянуть из нее, как пчела отнимает у цветка нектар. Цветок ведь тоже корчит из себя безразличную ко всему красоту, но сам же, хитрец, нуждается в пчеле. И ее я заставил нуждаться. Аяна зажмурила глаза, но я знал, что так она сдастся только быстрее. Когда ты отказываешься видеть, то остаются только ощущения, а ими я ее обеспечил. Вылизывал, терзал ее рот, дразня, бросая вызов ее языку хотя бы попытаться вытолкнуть прочь наглого вторженца. И она попалась, не понимая, что каждым скользящим движением-сопротивлением создает все больше возбуждающего трения, становясь моим союзником в своем же соблазнении. Но как же меня поперло, как подорвался весь на ее первом же невнятном ответном поцелуе. Вот жрал бы и жрал живьем, пока не лопнул бы. Да, моя кукла пыталась сдать назад, ухватиться за безнадежно ускользающий контроль над собой, наверняка старательно расталкивая в себе ненависть и отвращение ко мне, и я не стал ей мешать, даже помог, бесцеремонно привязав тонкие запястья поясом банного халата к изголовью кровати.

Не больно и не сильно – проверил, но так сразу и не вырвешься, и это подарило ей освобождение от выбора. Теперь больше не в ее власти было бороться, нужно поддаться, отдаться, исключительно чувствовать, а не действовать, а я сделаю, чтобы не пожалела об этом. Как же изматывающе долго она держалась, так стойко, до последнего, будто реально за жизнь боролась, а не готовилась встретить настоящее удовольствие. Всем телом закаменела, как и дышать перестала, стоило, истерзав поцелуями и щипками зубов ее шею, добраться до груди, но уже топила меня в аромате своего неумолимо накатывающего возбуждения. Кусала и так мною измордованные губы, хмурилась так, что брови сходились почти в одну линию, резко вдыхала, словно собираясь на меня наорать, но тут же роняла голову обратно на подушку, отказываясь выдавать мне, что же с ней на самом деле творится, и благоухала, пахла похотью все сильнее. А я ошалел совсем, реально чокнулся, мозги как переклинило на необходимости вырывать из нее хоть лаской, хоть силой все больше и больше отклика. Сначала эти рваные вдохи, от которых я торжествующе заухмылялся прямо в ее кожу, а мой член встал намертво – или кончи, или сдохни. Первые придушенные стоны, больше похожие на едва слышное мяуканье. Аяна, пискнув в первый раз, замотала головой, будто это могло ей помочь справиться с собой, но этим только еще больше раззадорила меня. Ее маленькие груди почти целиком втягивались в мой жадный рот, а кончиком языка я все тер и тер уже скукожившийся сосок, и не остановился, пока и она не дернула ногой, как в сердцах, лягая воздух, и почти сломалась, выгнувшись подо мной. Моя анимэшка опять застыла, когда я коварно бросил ее грудь одиноко и призывно торчать в потолок, добираясь до ее тут же задрожавшего живота. И теперь она смотрела на меня, пусть изредка приоткрывая свои огромные глазищи, но я успевал поймать в них, что время отрицания своего удовольствия для нее прошло. Она алчно ловила даримые мной ощущения, одновременно с остервенением выкручивая руки из плена. И все же добилась своего и высвободилась, да только слишком поздно. Я уже добрался до ее клитора, принявшись терзать тот без всякой жалости, отчего она застенала в голос, вскидываясь над постелью, упираясь пятками в мою спину, и взметнувшиеся ручки-палочки, вместо того чтобы оттолкнуть, упали мне на голову, заскребли, силясь притянуть ближе и нахрапом выхватить так долго выкармливаемый мною оргазм.

Но, конечно же, я не дал его Аяне. Не так сразу. Плохие девчонки не заслуживают легко получить удовольствие, да и не в моих планах было дарить ей всего лишь его. Я ее не просто трахнуть качественно собирался и заставить кончить, а взорвать мозг и подсадить на себя и свой член, чтобы хотела еще, нуждалась. Чтобы всякая злость и поганые обстоятельства нашего знакомства побледнели перед силой вожделения, что в ней разбужу. И ее мощные сейчас страх и ненависть ко мне такому-сякому насильнику играли на моей стороне. Чем больше брешей в эмоциональной защите, тем глубже я себя в нее засажу. Если уж меня так вштырило от необъяснимого желания поиметь ее вот такую… слов не подобрать, так и с ней хочу сотворить то же самое. Око, бл*дь, за око. Каждая ее сгорающая сейчас извилина за такую же изжаривающуюся мою. Мы ведь вроде как в месть и воздаяние за дурное поведение начинали играть, детка. Хотя к тому времени, когда она сорвалась на протяжные крики и хриплые мольбы, дергаясь то так, то эдак, толкая бедра к моему рту, взмахивая руками, как полоумный дирижер, я и сам уже был близок к тому, чтобы рехнуться.

– Попроси меня тебе вставить! – сипел, трахая ее языком, пальцами и вдавливая окаменевший, беспрерывно текущий член в матрас. – Проси!

Она попросила. А как бы могла отказаться?

– Заха-а-ар Алекса-а-андрович! – протянула Людочка, вторгаясь своим голосом туда, где должны были царить только влажные шлепки тел, предоргазменные всхлипы и ощущения, от воспоминания о которых у меня и сейчас спазмами потянуло в паху. Она, видимо, звала меня уже не в первый раз. – Если я вам больше сегодня не нужна…

– Можешь уходить! – рявкнул я не слишком вежливо, но по-другому и не смог бы.

Зверь бесновался, подпитывая мою и без того едва обуздываемую похоть. Посидев еще пару минут, бездумно пялясь в монитор, я смачно выругался, вырубил все и пошел одеваться. Я дал тебе достаточно времени, непослушная кукла Аяна, потому что я добрый и терпеливый. Но у всего есть пределы, и я иду за тобой – нас ждет новая игра.

– Эй! Как там тебя… Багоева! – позвала меня противным голосом Снегирева – старшая по торговому залу или черт знает, как это зовется.

– Батоева, – машинально поправила ее и в очередной раз спросила себя, что я тут делаю.

Работаю. Ага.

– Да без разницы! – пренебрежительно махнула она. – Давай топай в бытовую химию ценники менять на скидочные!

Я поплелась куда сказали, уже заранее ощущая щекотку в носу. Среди этих порошков, моющих и чистящих средств на меня всегда нападал такой дикий приступ чихания, что вся слезами и соплями просто обливалась и в голове плыть начинало, как у обкурившейся. И эта жирная корова была этому свидетельницей, так что послала меня туда нарочно. В третий раз уже. Чтобы потом явиться попозже в сопровождении еще парочки таких же мерзких дур и полюбоваться на мои как заплывшие, окосевшие глаза и красный нос, да еще наехать, что накосячила, потому что толком ничего и не видела перед собой. Ага, им так веселее. А еще это тупое «эй, Батоева, а ты у нас корейка?» и визгливый ржач каждый раз, будто так открыто демонстрировать свою непроходимую тупость – это невдолбенно весело! Так и крутилось на языке, что я-то всего лишь наполовину бурятка, а вот они целиком и полностью ходячие куски сала.

Но все это я проглатывала, забивала и шла делать что сказано. Потому что для этого я сюда и пришла – работать. А то, что мне это нисколечки не нравится… ну так мне и надо. Я сама себе нечто вроде наказания за прошлые два с половиной года идиотского бесполезного зависания в нигде, закончившееся тем трындецом в постели с незнакомцем, считай, назначила. Епитимья, блин.

Ведь когда мы, компания из трех друзей не разлей вода с младых соплей, приехали из нашего мухосранского деревенского захолустья сюда, в столицу, то нас только что пополам не разрывало от великих планов и предвкушения сбытия мечт. Видели себя охеренно успешными, правда, толком не зная в чем. Не, а кто бы на нашем месте не счел себя какими-то «не ровня всем» счастливчиками, когда к концу выпускного класса свалилась такая новость? Родная тетка нашего Сазана, всеми давным-давно записанная в старые девы, что стопятьсот лет назад уехала из глухомани учиться в Москву, да так никогда и не вернулась, отхватила себе мужа. И не абы какого, а иностранца, и отваливает с ним куда-то в Европы насовсем, а однокомнатную квартиру, которую она получила когда-то, оставляет своему племяннику. Типа, живи, учись, будь молодцом. Ну а как повелось с детсадовских времен – где Сазан, там и мы со Шмелем и Мелкий, друг без друга никуда. Хоть сарай брошенный спалить, хоть все лето на грибах и ягодах не разгибая спин впахивать, чтобы заработать Сазану-умелые ручки, на раздолбанную «шестерку», что потом и увезла нас с барахлом в счастливое завтра. Превратившееся в долгое-долгое болото, где ничего не менялось.