Профессор решил, что в моей Безумной Идее есть толк, и поставил мне высший балл. Но это было все. Ну, по крайней мере, предполагалось, что на этом все. Предел моих достижений. Но я-то сам никогда не прекращал думать об этой работе. Все время до конца учебы в Стэнфорде, во время каждой утренней пробежки и до момента встречи с отцом в гостиной перед телевизором, я мечтал поехать в Японию, найти компанию по производству обуви, представить там мою Безумную Идею. Я жил в надежде, что японские производители встретят ее с большим энтузиазмом, чем мои однокурсники, и что они захотят вести дело с застенчивым, бледным, тощим как шпала парнем из сонного Орегона.
Меня также влекла идея экзотического путешествия в Японию и обратно. Как я могу оставить свой след в мире, думал я, пока сам не пойду в этот мир и не увижу его? Перед тем как решиться бежать большую дистанцию, мы всегда хотим пройти по треку пешком, чтобы почувствовать его. Такой прогулкой и могло стать кругосветное путешествие с рюкзаком за спиной. Мне хотелось посетить самые чудесные места на планете. И самые священные.
Конечно, я хотел попробовать другую еду, услышать иные языки, погрузиться в чужие культуры, а больше всего я по-настоящему жаждал просветления с большой буквы. Мне хотелось познать на опыте, что китайцы именуют Дао, греки – Логос, хинду – джаной, а буддисты – Дхармой. То, что христиане называют духом. Прежде чем пускаться в свое жизненное путешествие, думал я, нужно познать величайшее путешествие человечества.
Да, говорил я себе, да. Я должен ехать. Во славу Господа и чтобы сделать мир лучше. Но для начала мне нужно было одобрение отца. Более того, мне нужны были деньги.
В прошлом году я уже заговаривал с ним о большом путешествии, и мой отец, казалось, поддерживал эту идею. Но, конечно, он уже о моих мечтах забыл. И наверняка ему покажется лишним добавлять к путешествию еще одну дорогостоящую поездку, да и куда – в Японию? Чтобы открыть компанию? Чтобы основать какую-то артель «Напрасный труд»? Наверняка все ему это покажется неразумным. И слишком дорогим.
У меня были небольшие сбережения, оставшиеся после службы в армии, и деньги, отложенные после различных временных подработок, которыми я занимался несколько лет. К тому же я планировал продать свою машину, вишнево-черный MG с гоночными шинами. Вместе с этим у меня выходило полторы тысячи долларов, а этого было очень мало, говорил я отцу. Он кивал, хмыкал и переводил глаза с телеэкрана на меня и обратно, пока я ему все это выкладывал.
«Помнишь, мы говорили с тобой об этом, папа? Как я рассказывал тебе, что хочу увидеть мир? Гималаи? Пирамиды? Мертвое море, папа? Мертвое море? Я также подумываю заглянуть в Японию. Помнишь мою Безумную Идею? Японские беговые кроссовки? Да? Это могло бы быть грандиозно, пап. Грандиозно».
Я продолжал расписывать ему этот проект, изо всех сил стараясь его «продать». Продавать я всегда ненавидел, а этот конкретный случай практически не имел шансов на воплощение в жизнь, именно поэтому я уговаривал его с таким отчаянием. Мой отец только что потратил сотни долларов на то, чтобы я учился в университете Орегона, еще тысячи – на Стэнфорд. Мой отец был издателем «Орегон Джорнал», это была приличная работа, которая позволяла вести хорошую, комфортную жизнь и оплачивать наш просторный белый дом на Клейборн-стрит, на самой тихой окраине Портленда, в Истморленде. Но он ведь не печатал деньги. К тому же это был 1962 год. Мир был тогда больше. Хоть правительство США уже и отправило человека в космос, но при этом 90 % американцев все еще никогда не летали на самолете.
Обычные мужчины и женщины нашей страны в эти годы никогда не выезжали дальше сотни миль от своего порога, так что одно лишь упоминание о кругосветном путешествии могло негативно подействовать на нервы любому отцу. А моему отцу – так особенно, ведь его предшественник по работе в газете погиб в авиакатастрофе.
Даже если оставить в стороне денежную сторону вопроса и беспокойство о моей безопасности, само это путешествие просто было ужасно непрактичным. Я знал, что большинство новых компаний – примерно треть из ста – прогорают, и отец мой тоже знал это. Поэтому-то идея рисковать деньгами была противна всем его жизненным ценностям.
Мой папа был традиционным англиканцем, то есть человеком, верующим в Иисуса Христа.
Но он также поклонялся и другому, тайному, божеству, имя которому респектабельность. Он любил, когда им восхищались, и наслаждался пребыванием в мейнстриме. Кругосветное путешествие ради забавы не представляло для него никакого смысла. Так в его кругу не делалось. Уж точно так не поступали уважаемые сыновья уважаемых отцов. Только дети чьих-то других родителей, не его круга, так делали.
По этим и многим другим причинам я и ожидал, что отец выслушает мою речь в гостиной, подняв бровь, и быстро свернет этот разговор. Ха-ха, Безумная Идея. Шикарная возможность, Бак. (Вообще-то, мое имя – Филипп, но отец всегда звал меня Бак. Он звал меня так даже до моего рождения. Мама говорила, что у него была привычка поглаживать ее живот, спрашивая: «Как там сегодня маленький Бак?»)
Однако, когда я окончил свою пламенную речь, отец качнулся вперед в своем кресле и бросил на меня веселый взгляд. Он сказал, что всегда жалел о том, что не путешествовал много, когда был молод. Он сказал, что такая поездка может стать завершающим штрихом к моему образованию. Он еще много чего сказал, больше по поводу поездки, чем на тему Безумной Идеи, но я не собирался его поправлять. Я не собирался жаловаться, потому что в целом он давал свое благословение на реализацию моей затеи. И наличные.
«О’кей, – сказал он. – О’кей, Бак. О’кей».
Я поблагодарил отца и слился из гостиной до того, как у него возникло бы желание передумать. Только позже я осознал, испытав при этом приступ вины, что именно тот факт, что отец путешествовал так мало, возможно, стал главной причиной моего желания отправиться в путь. Эта поездка, эта Безумная Идея, была моим шансом стать не таким, как он. Не столь уважаемым в обществе. Ну или не столь озабоченным уважением окружающих.
Остальная семья не была столь позитивно настроена в отношении моей затеи. Когда моя бабушка просмотрела мой маршрут, одна его часть особенно насторожила ее. «Япония! – воскликнула она. – Зачем туда ехать, Бак, там же Перл Харбор!»
Я любил маму моей мамы, мы звали ее Мама Хэтфилд. И понимал ее страх. Япония была ужасно далека от Розбурга, штат Орегон, и от той фермы, где она родилась и прожила всю жизнь. Я провел там много счастливых летних месяцев вместе с ней и папой Хэтфилдом.
Почти каждую ночь мы сидели на крыльце, слушая кваканье лягушек-быков, которые будто соревновались в громкости звука с напольным радиоприемником.
Мои сестры-двойняшки, Дженни и Джоанни, четырьмя годами младше меня, казалось, вообще не интересовались тем, куда я ходил и что делал.
А моя мама, насколько я помню, вообще ничего не сказала. Но это был ее особый вид молчания. Под ним скрывалось одобрение. Даже гордость.
Я проводил недели, читая, планируя маршрут, готовясь к поездке. Я отправлялся на долгие пробежки, обдумывая каждую деталь, обгоняя стаи гусей, пролетающие над головой. Я рассматривал их плотные, клинообразные стаи в форме латинской V. Я где-то читал, что гуси, летящие в хвосте, работают на 80 % меньше, чем лидеры стаи. Это понимает каждый бегун. Те, кто бежит впереди, больше всего работают и больше всех рискуют.
Задолго до того, как поговорить о моей затее с отцом, я решил, что хорошо бы отправиться в поездку с компаньоном, и этим компаньоном должен был стать мой однокурсник по Стэнфорду – Картер. Хоть он и был звездой Колледжа Уильяма Джевелла, Картер не был типичным красавчиком. Он носил толстые очки и читал книги. Хорошие книги. С ним было легко общаться и легко молчать – равно важные качества для друга. И для компаньона по путешествию. Но Картер рассмеялся мне в лицо.
Когда я выложил перед ним список мест, которые хотел увидеть, – Гавайи, Токио, Гонгконг, Янгон, Калькутта, Бомбей, Сайгон, Катманду, Каир, Стамбул, Афины, Иордания, Иерусалим, Найроби, Рим, Париж, Вена, Западный Берлин, Восточный Берлин, Мюнхен, Лондон, – он качнулся назад на каблуках и загоготал. Сбитый с толку такой реакцией, я уставился в пол и начал оправдываться.
