– Ах, как я рада видеть тебя, любовь моя! – вопила дева старая.

– Войди ко мне сюда. Вы рисковали жизнью, приехав из Парижа. Вы очень смелый, сильный, любимый мой мужчина.

– Но, я приехал вовсе совсем не из Парижа, – промямлил Воробьянинов, растерянно, глядя.

– Все совершенно верно, – поправил лев моложе. – Мы прибыли с Берлина, вот в этом вся и сложность.

Остап с Полесовым пошли гулять на час. Тем самым, дав возможность, двоим поворковать. Остапу есть хотелось и нежные слова ему казались дичью и ножкой кабана, салатом по-французски, вином аж с диких гор, бифштексом по-японски и жареным слоном. Гадалка встрепенулась, на кухню подалась. А сердце колыхалось, как колокол в церквях. Остап понизил голос до рифмы шантажа. В него вселилось вдохновенье, его могучий ум ужалила пчела.

– Кто, по-вашему, этот мощный старик? Не говорите, вы не знаете. Это гигант мысли, отец русской демократии и особа, приближенная к царской кровати.

Ипполит Матвеевич растерянно глядел по сторонам. Он ничего не понимал. Но знал, что Бендер зря не говорит. И стоял, как вкопанный, в каблуках магнит.

– Наших в городе много? – спросил Остап напрямик. – Нужно всех их собрать на эмиссарский пикник.

Полесов побежал всех звать на сходку. Сюда должны прибыть без жен: Чарушников, Кислярский, Лядьев и двое молодых пижон. Все в прошлом антикоммунисты, а ныне совработники села.

–Что это значит? – удивленно Киса молвил.

– А это значит вы – отсталый человек. Сколько у вас денег, дорогой Кисунчик, включая серебро и медь? Вот-вот, и с этой мелочью вы думаете выиграть? Завтра моя свадьба, я не нищий. Я должен пировать, как принц. А вам уж следует молчать и, иногда, для важности, лишь щеки надувать.

– Но ведь это же … обман!

– Кто это говорит? Это говорит граф Толстой? Или Дарвин? Вы вчера еще хотели украсть мебель у вдовы. А теперь у вас проснулись благородные мечты? Молчите, и не беспокойтесь. Мой ум питает свет звезды. А это значит, дорогой мой, я ученик от Сатаны.

Пока концессионеры пили, ели, в квартиру гости подоспели. Остап немного подкрепился, в борьбу за денежки включился, у каждого спросив:

– В каком полку служили?

Остап сказал заветные слова: заграница нам друзья поможет. И кулачище дворянина сильней, чем большевистская спина.

Последним гостем был Кислярский. Он не служил в полку. Из болтовни Остапа он уловил всю суету.

«Два года, в лучшем случае», – подумал он.

Остап так ловко всех убалтывал и говорил опасные слова.

– Тайный союз « Меча и орала», – он прошипел, как горная змея.

– «Десять лет» – мелькнула тайная мысль и умчалась, словно мышь.

Остап услышал у него в душе трусливый визг поверженной собаки.

– «Ну, ладно, меньше, чем за сто рублей, ты не уйдешь отсюда, дуралей».

– Граждане, – сказал Остап, зевая. – Жизнь диктует волчьи нам права. Цель собрания ужасно свята. Посочувствовать беднягам, как и я. Ах, друзья, протянем руку помощи детям-сиротам – цветам огня.

Жалобная песнь о беспризорниках проливалась пивом со стола.

– Я приглашаю сделать взносы поскорее. Помощь только детям, к ним любовь.

Тут Ипполит надул фигуру, и зашуршали денежки без слов. Обрывая лепестки на розах, срывая с каждой головы «пучок волос», два сотоварища по партии срубили денег на пятьсот рублей. Для конспирации разбились на два лагеря. Старинный кавалер заночевал прямь здесь. А молодой кобель к извозчику залез. Пятьсот рублей в кармане горели как рубин. Решил Остап повеселиться и воздухом ночным опохмелиться. Первый питейный полустанок мигал потухшею зарей. Лошадь подковы позбивала, извозчик попусту кружил. То ресторан закрыт был с вечера, то улица исчезла словно дым. Рассвет бледно расплывался на лице богатого страдальца.

– В гостиницу! – скомандовал сквозь зубы он.

Чертог вдовы сиял. Во главе стола сидел король марьяжный, как крендель. Он был пьян и элегантен. Взор далек и чист, как лед. Мысли где-то у Китайских, нет, Турецких берегов. Молодая, лет за тридцать, хороша была собой. Мужа очень обожала, но и страх к нему питала. Посему его звала по фамилии всегда. Друг ближайший – жених, сидел на стуле, как блоха. Щупал, лапал, обнимал, чуть рассудок не терял.

В это время женишок говорил восьмой стишок. Пили, ели до упаду. Расходилися толпой. Ипполит шепнул Остапу:

– Не тяни кота за лапу. Все брильянтики мои запакованы как сны.

– Вы, стяжатель! Жди меня после брачной ночи, да!

В пять утра Остап явился, было, чуть не запылился.

– «Как вам это удалось?» – Ипполита взгляд без слов.

– Очень просто. Спит вдова, видит сон в рамках огня. На столе лежит записка: «Суслик отбыл дня на два».

Разорвали стул в минуту, словно тигр петуха. Стул напоследок кукарекнул, и пять пружин запели вальс слона. Брильянтов там, в помине не было. Волною смыло этот шанс. Пружины долго и протяжно склоняли «шею» в реверанс.

Им то, ладно, а вдове обошелся стул вдвойне. Золотой дутый браслет, ложка, брошка и предмет прихватил с собой Остап, просто это своровав. Где-то ровно через час поезд нес их в сказку – сад. Этим садом им была столица нашей родины – Москва.

В Москве средь океана стульев, есть стул с начинкою одной. Конечно, это не айва, не персик, даже не долма. А россыпь милых сердцу всем огромных денег драгкамней. Статистика знает все. Сколько мужчин ходит в пальто. Сколько средний гражданин выпивает водки. И у скольких людей от этого рак глотки. Сколько в мире кто съедает, сколько от переедания умирает. Сколько толстых и худых, умных и совсем дурных. Сколько бешеных собак и ворчливых женщин. Сколько в мире просто так топятся в прудах. От статистики не скроешься никуда. Она точно знает каких размеров озоновая дыра. Знает о количестве зубных врачей, проституток, дворников. Сколько на севере дней – время белых ночей.

Сколько стульев в воздухе летает. Если отбросить крестьян, предпочитающих стульям лавки, палатки и завалинки, а на Востоке истертые ковры и паласы. А еще, стулья, стуляшки, стульчики милы, как водочке огурчики. Среди этого океана стульев, сделанных из ореха, дуба, ясеня и палисандра. Среди стульев еловых и сосновых. Нужно найти один лишь начиненный.

Всех цыплят давно поели, анекдоты отзвенели, новости до дыр затерли, разглядели все платформы. С час остался до Москвы, размечталися они. Ипполит Матвеевич представлял музей из стульев. В ряд предметы все стояли и богатство обещали.

– Как еще там с этим музеем, неизвестно? – сказал он прямь с испугом на лице.

– Вам, предводитель, пора лечиться электричеством, а не сидеть у стульев на хвосте.

Поезд прыгал как коза, семафорили глаза. Белоснежным бакенбардом паровоз окутал дым. Важно и раскованно к причалу он подплыл.

Ах, Москва, вокзал Рязанский. Самый свежий, хулиганский. Сколько их еще таких: шумных, людных, разбитных. Приведу пример одних – знаменитых и родных.

С Курского шагает смело люд с Кавказа загорелый. Рослый волгарь с бодуна начинает путь с утра. А из Киева, Одессы прибывают не черкесы. Мчатся к Брянскому вокзалу поезда с хохлиным салом. С Павелецкого вокзала в город путь ведет лишь тех, кто приехал из Тамбова, Ртищева, еще Козлова. С Ярославского вокзала люди с Севера въезжали. Холод веял, как дурман, щипал нос и мычал.

– Едем в общежитие, – произнес Остап.

Дом студентов-химиков был вертеп в степях. Заселен был дом людьми вовсе посторонними. Топая по коридору, как пчела по помидору, два товарища на ощупь интенсивненько дышали. Кто-то рядом помогал – ядом воздух наполнял.

– Не пугайтесь, здесь фанера, слышимость на три версты. Да, забыл же вам сказать, где-то здесь железный шкаф.

Крик, который тут раздался, версию ту подтвердил. Шкаф стоял в углу на месте, синяк Кисе он набил.

– Это физические мучения.

Сколько было здесь моральных. Тут стоял скелет костлявый, челюсть хлопала в грозу. Посетитель бах о шкаф, а скелет уже в ногах. А беременные дамы помню, часто бастовали. Говорят из них одна, ночью негра родила.