Но не вид из окна поразил Анну больше всего. Самая просторная комната с высоким потолком была оборудована под студию, заполнена различной осветительной и съёмочной техникой. Один фотоаппарат напоминал ей ателье, где она фотографировалась в прошлом году на паспорт, о назначении других приборов девушка могла лишь смутно догадываться. На тумбочке у стены стоял настоящий японский видеомагнитофон – мечта подростков, и Анна отметила, что «видак» в квартире не единственный. А вот это, наверное, музыкальный центр – такой она видела только в «Поле чудес», когда разыгрывали суперпризы.

– Впечатляет? – спросил Макс.

Он громко откупорил бутылку шампанского, пробка «выстрелила» в движущиеся цветные пятна потолка, и пенящаяся жидкость полилась по рюмкам.

– За знакомство! – торжественно произнёс он тост. – До дна!

Аня уже знала, что его родители, которые сейчас в командировке, работают операторами на «Мосфильме», что их работа связана с частыми выездами за рубеж, что есть возможность привозить оттуда вещи и технику. Конечно, занимаются они и подработками, и даже – он понизил голос, как будто кто-то мог подслушивать в квартире, где они находились вдвоём – участвовали в политике и оказывали услуги диссидентскому движению, как в плане профессиональной съёмки, так и если требовалось что-то привезти из-за границы…

Так он рассказывал, Анна увлечённо слушала, а по потолку плясали сине-красные отблески цветомузыки.

– Ох, да что ж я болтаю! – Макс наигранно хлопнул себя ладонью по лбу, – я же тебе самое интересное не показал! Давай поспорим, что ты никогда такого не видела!

– А на что поспорим? – спросила Аня.

– На поцелуй, конечно! Если я выиграю, ты меня поцелуешь.

– А если я?

– Тогда я тебя! – резонно ответил Макс.

– Ну хорошо, – секунду поколебавшись, согласилась девушка.

Он извлёк из шкафа небольшую чёрную коробочку с ничего не говорившей Ане надписью “Polaroid”.

– Ты про мгновенное фото когда-нибудь слышала?

– Мгновенное – это как? – не поняла Аня. Она, конечно, знала, что после съёмки плёнку надо проявлять, а потом печатать снимки – знакомые мальчишки занимались этим, возясь с реактивами в тёмной ванной…

– Улыбочку! – парень навёл камеру на Аню, приблизил, его ловкие пальцы нажали какие-то кнопки, аппарат некоторое время скрипел и жужжал и наконец выплюнул квадрат матовой плотной бумаги. Аня потянулась к нему, но Макс остановил её руку, – Осторожно! – и бережно взялся за край. – Подожди пару минут.

Практически на Аниных глазах на матовой карточке начал проступать силуэт её лица, шеи, плеч, затем глаза, губы, волосы, воротничок – и минут через пять в руке у Макса была полноценная цветная фотография.

– Держи! – протянул он ей, – теперь можно трогать руками. А с тебя обещанное!

Анна неуверенно подошла к нему, он взял её руки в свои, и, закрыв глаза, она неумело прильнула губами к его губам и тут же отпрянула.

С полминуты они сидели на диване молча.

– Может, фильм посмотрим? – предложил Макс так же непринуждённо, открывая очередную дверцу. – Выбирай!

Анины глаза побежали по полкам, от пола до потолка заставленным видеокассетами.

Она обратила внимание, что нижняя полка была занята одинаковыми кассетами с заголовком «Эммануэль».

Но такого фильма Аня не знала и выбрала «Анжелику – маркизу ангелов» с Мишель Мерсье в главной роли – об этом фильме она слышала от Ирки и других девчонок.

Максим включил видеомагнитофон. Пока на экране шли титры, он задёрнул жалюзи, произвёл ещё какие-то манипуляции с аппаратурой, погасил яркую люстру и зажёг романтическую сиреневатую подсветку, сел на диван рядом с уставившейся в экран Анной, обнял её за плечи и не торопясь, привычным движением расстегнул верхнюю пуговицу блузки.

Год 1943. Декабрь.

Не замёрзшая ещё в начале зимы река Припять медленно несла свои мутные серо-зелёные воды к Днепру мимо никому ещё не известного городка.

Высокий обрыв почти нависал над берегом, и падал снег на платок Алёны Панченко, и снег не таял, и уже лежал на травах, на крышах уцелевших домов, но льда на реке ещё не было.

Алёна обнимала за плечи беззвучно плачущую девушку младше себя, без верхней одежды, в одной гимнастёрке, с партизанской медалью на груди.

– Рассказывай, пожалуйста, рассказывай, – шептала она сквозь слёзы.

– Я же тебе всё рассказала, Матрёночка, – тихо отвечала она. – может быть, не надо…

– Всё равно рассказывай, – настаивала сквозь слёзы Матрёнка, – рассказывай, пожалуйста… Я его просто… просто люблю, – язык отказывался произносить слово «любила», как сердце отказывалось принимать жестокую правду.

Алёна вздохнула.

– Хорошо, – с трудом начала она, – ты же знаешь, это случилось через неделю после праздника Октябрьской Революции, за четыре дня до того как наши освободили Чернобыль…

Матрёнка оторвалась от Алёниной груди и подняла покрасневшие глаза на временный деревянный памятник со звездой и табличкой.

«На этом месте в ноябре 1943 года казнён немецко-фашистскими захватчиками советский патриот Черняев В.М.»

В этот момент ей безумно хотелось только одного – чтобы надпись заканчивалась иначе:

«…советские патриоты Черняев В.М. и Ермишина М.П.»

Но это было невозможно.

А впереди была долгая-долгая жизнь.

Жизнь, в которой будут ещё десятки лет, но больше никто и никогда не назовёт её Незабудкой.

Серая незамёрзшая Припять лениво плескалась внизу.

Жёлтое утреннее такси катилось по напряжённому городу, по молчаливым рассветным улицам, по камням, словно знавшим то, чего не знали люди – как ночевавшие на баррикадах, так и разошедшиеся на ночь по домам.

Но Анна, смотревшая на московский рассвет из окна жёлтой «Волги» с «шашечками», не чувствовала ни беды, ни исторического значения этих дней. Она была просто счастлива.

Машина затормозила около знакомой с детства автобусной остановки, и из неё вышли двое. Максим галантно приоткрыл подруге дверцу и подал руку.

– До завтра, любимая, – он поцеловал девушку на прощание и сел обратно в машину.

Аня проводила взглядом скрывшееся за поворотом такси и направилась к дому.

Но прямо возле подъезда она столкнулась с Иркой и Катькой.

– Анька, ты всё пропустила! – чуть не кричала, несмотря на семь утра, взбудораженная Ирка, – там в центре прямо сейчас свергают совок! Строят баррикады! Мы там всю ночь проторчали! Ельцин выступал – такой красавец! А пацаны! – она причмокнула пухлыми губками, хитро прищурив один глаз. – Ты бы только посмотрела! Женихов хоть отбавляй…

– Ир, я, кажется, уже нашла сегодня своё счастье, – простодушно ответила Аня в ответ на излияния одноклассницы.

– Да ну? – удивилась Ира.

– Его зовут Максим, – пояснила Аня, – я с ним вчера познакомилась на Арбате. И… ну, в общем, я у него сегодня ночевала.

– Да ну! – понизив голос, воскликнула подружка. – Ну ты, Ань, даёшь! Правда, что ли? Здорово… А то в школе была такая скромная, скромная…

Аня надеялась проскользнуть к себе в комнату до того, как проснётся старуха, но ей это не удалось. Матрёна Петровна уже хлопотала на кухне, когда девушка, стараясь не шуметь, открыла дверь квартиры своим ключом.

Повернув голову, Матрёна смерила Аню презрительным взглядом – с головы до ног.

– Вся в мамашу пошла, – произнесла она особенно скрипучим голосом и отвернулась.

И больше она ничего не сказала.

На мусорных баках возле здания райкома КПСС в уральском городке второй день красовались ядовито-яркие буквы: «Для использованных партбилетов».

Преподаватель высшей школы Антон Стригунков, увидев надпись, брезгливо поморщился, словно от неприятного запаха, отошёл в сторону и зажёг очередную сигарету.

Он курил одну за одной – с самого утра. Курил и думал.

От Антона требовало немалого мужества признать свою ошибку – почти два года он искал себе оправдания, подсознательно понимая собственные истинные мотивы, и вот сегодня, двадцать второго августа, он наконец сознался самому себе, что его рапорт об отставке, с облегчением принятый начальством, которому надоело стремление Антона докопаться до правды, его рапорт был трусостью и непростительным малодушием.