Как мне нравятся такие минуты. Я чувствую себя настоящей героиней.
Нянечки пораньше укладывали детей спать и когда те, как им казалось, засыпали крепким сном, уходили домой, оставляя на всю ночь свет в коридоре. Дети лежали тихо-тихо, боясь шевельнуться. Находясь здесь с ранних дней своей жизни, они уже знали, что если никого нет из взрослых, то хоть закричись, никто не придёт тебе на помощь.
В спальне у малышей всегда была тишина, будто никого там и не было. Были такие дети, которых ночью надо было поднимать на горшок, иначе они писались в постельку. Этим детям доставалось больше всех, и они часто плакали. Ночью, несмотря на лампочку в коридоре, в спальне было темно и страшно. Чтобы не бояться темноты, я крепко-крепко закрывала глаза, чтобы не видеть пугающие тени, бродящие между нашими кроватками, и старалась проснуться только утром.
Как-то поздней ночью отключилось электричество. Не найдя взрослых, две группы младших детей, напуганные темнотой, выбежали на улицу. Дети стали кричать, но на наши крики никто не отзывался. В посёлке горел свет. Мы дрожали от страха. Что делать? Возвращаться в кромешную тьму детской никто не осмеливался, а идти в посёлок через чёрную степь – далеко и опасно.
Старшая группа, пытаясь успокоить, окружила нас, но видя, что и они напуганы, мы ещё громче заплакали, взывая о помощи. Не зная, кого звать, каждая группа звала своего наставника, а потом хором стали звать родителей.
– Мама, мама, – кричали напуганные дети.
Было очень страшно. Шестьдесят детей стояли в степи и захлёбывались плачем. Это было жуткое зрелище. Оно до сих пор в моей памяти.
Плач услышали местные жители, жившие через колхозное поле, и на лошадях прискакали к нам на помощь.
Вспоминая тот случай, я часто думала, почему мы в ту ночь звали родителей? Ведь многие из нас не знали и никогда не видели их. Видимо, все малыши в мире в момент опасности зовут на помощь своих мам, даже если их у них нет.
Как-то ночью меня разбудил плач. В темноте я пошла на звук.
Пройдя в группу, поняла, что плачут где-то на кухне. Звуки раздавались из кухонного шкафа. Распахнув дверцу, я увидела девочку. Это была Оленька.
– Почему ты в шкафу плачешь? – спросила я.
– Мне страшно! Я боюсь, – и закрыла лицо руками.
Оля появилась у нас недавно. Это была худенькая девочка. Кожа ее была до того белая, что хорошо выделялась синева над подбородком.
Ее часто носили на руках из-за учащенного дыхания, от которого она задыхалась.
Еще некоторое время я уговаривала её вернуться, но она ничего не хотела слушать. Девочка просидела в шкафу всю ночь, я же, охраняя её от чего-то страшного и напугавшего её, уснула рядом. Утром её увезли в больницу. Позже из рассказов я узнала о причинах ночного происшествия. Олегу, мальчику из старшей группы, пришла в голову мысль напугать ночью девочек из средней группы. Проникнуть через кухню в нашу спальню было легко. Олег подкрадывался к кроватям девочек, будил их и страшно закатывал глаза. Мы реагировали на это по-разному: некоторые просто со сна не понимали, в чем дело. А вот новенькую Олю он сильно напугал.
Олега отправили в интернат для детей с задержкой психического развития, и мы больше его не видели. Оленька тоже к нам так и не вернулась. Сказали, что не выдержало сердце. Что это значило, мы ещё не понимали.
Подобные истории чаще происходили ночью. Днём, находясь под неусыпным надзором воспитателя, подчиняя кому-то свои желания, дети скрывали эмоции. Кто с чужим ребёнком будет возиться? Воспитатель, в силу своих обязанностей и ограниченного времени, скорее даст подзатыльник, и малыш, в страхе, что будет наказан, сделает все, что от него требуют.
Потому, особенно в ночные часы, у детей случались всплески неконтролируемых фантазий и эмоций. Вопреки здравому смыслу, мы рисовали красками на столах, раскидывали и ломали игрушки, путали детские поделки, которые сами собирали старательно днём, пачкали и рвали книжки, и один раз даже выкинули свои подушки и напольную дорожку через окно второго этажа. Такое поведение, наверно, было знаком детского протеста против частого насилия над их волей.
Старая карусель
На границе детского дома стояла карусель. Мы часто на ней катались, туда же приходила покататься и местная ребятня.
Из-за долгой эксплуатации конструкция сильно накренилась.
Словно большая каракатица, она переваливалась с одного бока на другой, сиденья приподнимались вверх и затем опускались, вращаясь ещё и вокруг своей оси. Всем детям это нравилось, казалось, что мы медленно плывём по волнам. Старая карусель скрипела, как растянутая сломанная гармошка. Её унылый звук был слышен по всей округе.
Деревянный настил местами прогнил, превратившись в труху.
Увидев карусель, мы упросили воспитательницу нас покатать. Рассадив всех по местам и запретив вставать во время катания, она ухватила поручни сидения, раскрутила карусель и отошла к остальным детям.
Карусель медленно, с трудом, но крутилась. Мне это быстро надоело, и я решила проявить самостоятельность. Я поднялась и шагнула на настил, но, не удержавшись, потеряла равновесие. Сгнившие доски подо мною проломились, и я полетела вниз, оказавшись под раскручивающимся железом. Уже в полной темноте почувствовала, что лежу на вращающемся колесе – между опорами, ведущими к стержню карусели.
Помню охвативший меня дикий ужас. Ржавого цвета доски стремительно проплывали надо мной, а я, зажатая, словно оловянный солдатик, не могла шевельнуться. Мою голову тянуло вверх по направлению верхней вращающейся части карусели. Я ощущала, как миллионы острых колючек, разрывая одежду, впиваются в кожу. Стропила карусели то исчезали, то вновь возвращались, опускались всё ниже и, давя своим весом, сильно царапали тело. Страшная машина крутилась надо мной, угрожая каждую секунду раздавить и разорвать на части. Мне казалось, она никогда не остановится. Кричать и звать на помощь я не могла, рот был забит мусором, сыпавшимся с настила.
Крики детей призвали взрослых на помощь, карусель остановили и вытащили меня из плена. Обезумев от боли и страха, я не могла успокоиться и не переставала кричать. Одежда, перепачканная паутиной и пожухлыми листьями, свисала грязными клочьями. По расцарапанным щекам, усиливая чувство ужаса, что-то все время ползало.
С подбородка хлестала кровь. Бледная воспитательница, обняв меня, сидела рядом, не зная, как помочь.
Мимо на лошади проезжал чабан. Услышав плач ребёнка, подъехал, поднял меня и, успокаивая, посадил перед собой в седло. Вытащил откуда-то помятую конфету. Ещё всхлипывая, я развернула обёртку. И – провал…
Вернувшись через несколько дней из больницы в приют, я всё забыла. Случай с каруселью просто выпал из памяти. Жизнь продолжалась. Я снова стала жизнерадостной и любопытной девочкой. Карусель отремонтировали, заменив на полу старые доски, и мы снова катались на своей каракатице. Карусель нельзя было спрятать в шкафчик под ключ, как новые игрушки после ухода очередной комиссии, и она продолжала радовать наше сиротское бытие. В детском доме нам нередко приходилось держаться за жизнь обеими руками, и мы желали лишь скорее повзрослеть, вглядываясь в незнакомый мир за нашими окнами.
Как-то в зеркале я случайно обнаружила на подбородке рубцы. Перед глазами, как во сне, всплыла больничная палата, уколы, боль и отчаяние. Теперь это было только воспоминание. Что могла сделать воспитательница, повторись это вновь? …
Вот если бы она была моей мамой…
Две березки две судьбы
На площадку у невысокого холма любила приходить моя старшая сестра. Здесь росли две берёзки. Мы называли их «близняшками» – они стояли рядом, и отличить деревья было трудно. Отсюда виднелось колхозное поле, прилегающее к территории детского дома. К осени оно уже вспахано и убрано. Перекопанная земля лежит ровным серым слоем, и можно разглядеть тех, кто подходит к детскому дому.