Иногда, правда, поступают ещё остроумнее: сравнив Россию по всем остальным показателям с США и Канадой, в заключение сравнивают российскую урожайность с… западноевропейской. При этом, разумеется, выбираются наиболее богатые и развитые страны того времени, с самым передовым фермерским хозяйством, – вроде Голландии или Германии, а не какие–нибудь Италия, Испания или Греция (где урожайность могла быть ещё ниже российской!). Но это к слову.

§ 2.3. Далее Пыхалов приводит таблицу с данными об урожае 1913 года по пяти основным зерновым злакам (пшеница, рожь, ячмень, овёс, кукуруза) в России, США, Канаде и Аргентине – из «Сборника статистико–экономических сведений по сельскому хозяйству России и иностранных государств» (1917 года издания).

Тут надо сразу оговориться: данные официальной статистики об урожае зерновых в Российской Империи были не совсем достоверными – в действительности Россия производила больше! – но об этом впереди ещё будет специальный разговор… Однако даже официальная, существенно заниженная, статистика показывает безусловное лидерство России в производстве пшеницы, ржи, ячменя и овса. Лишь по производству кукурузы (не очень подходящей для российского климата и в ту эпоху мало культивируемой) Россия находилась на третьем месте. В итоге по производству пяти основных зерновых злаков Россия в 1913 году оказывается на втором месте в мире, с небольшим отставанием от США (вырвавшихся вперёд исключительно благодаря кукурузе).

Довольный Пыхалов комментирует это следующим образом: «Как мы видим, процитированные выше утверждения не соответствуют действительности. Если брать урожай пшеницы, то хотя наша страна и опережала в 1913 году по этому показателю Соединённые Штаты, однако США, Канаде и Аргентине в совокупности она уступала. Если же рассматривать не только пшеницу, а суммарный урожай пяти основных зерновых культур, то здесь она уступала даже одним США».

Подумать только: на самом деле царская Россия «уступала США, Канаде и Аргентине в совокупности»! И о чём это говорит? – только о том, что неразумные авторы шапкозакидательных заявлений в духе «мы одни производили больше всех остальных вместе взятых» оказались неправы.

Но сталинисту Пыхалову этого мало (что естественно: ибо главная его мишень – не какой–то там недобросовестный автор или «лектор», а предреволюционная Российская Империя). Поэтому он опять, по принципу «Повторение – мать учения», возвращается к количеству жителей: «Ну а если ещё и разделить эти цифры на количество жителей в каждой из этих стран, результат будет и вовсе безрадостным…». Почему же: «безрадостным»? Всё по той же причине – из–за отставания от других лидеров хлебного экспорта в расчёте на душу населения. Повторяйте, запоминайте, проникайтесь…

А поскольку объём производства и объём экспорта – это действительно разные вещи, Пыхалов приводит ещё одну таблицу: разница между вывозом и ввозом зерновых за 1913 год. В соответствии с этой таблицей, Российская Империя (25,74 % мирового экспорта зерна) делила лидирующие позиции с Аргентиной (26,01 %), значительно опережая США (14,81 %) и Канаду (10,97 %). Прочие государства и территории – даже такие огромные как Ост–Индия, Австралия и Китай – в конкуренты России не годились.

Казалось бы, более чем наглядное доказательство успеха товарного производства зерна в Российской Империи, не правда ли?..

Сам Пыхалов вынужден с этим согласиться – правда, сквозь зубы, с совершенно неостроумной иронией: «Итак, на радость поклонников Столыпина, «Россия, которую мы потеряли» действительно являлась крупнейшим экспортёром хлеба». И… в третий раз подряд пишет о численности населения: «Триумф несколько омрачает то обстоятельство, что это звание она делила с насчитывавшей в 21,4 раза меньше населения Аргентиной».

Не поспоришь. Но если так, то и США – насчитывавшие на тот момент в 12,4 раза больше населения, чем Аргентина, а хлеба продавшие в 1,8 раза меньше, – выглядят бледновато! Это естественно: в густонаселённых странах огромная доля произведённой сельхозпродукции уходила на собственное потребление.

§ 2.4. А как же с «кормлением Россией полмира (или пол–Европы)»?.. Об этом Пыхалов, разумеется, не забывает. Было бы странно, если бы неосоветчик этим не воспользовался.

Потому он пишет: «Разумеется, о том, чтобы кормить «полмира», не могло быть и речи – хотя бы потому, что свыше 98 % экспортируемого Россией хлеба шло в Европу [100]. Однако и «пол–Европы» накормить тоже не получалось: в 1913 году зарубежная Европа потребила 8336,8 млн пудов пяти основных зерновых культур, из которых собственный сбор составил 6755,2 млн пудов (81 %), а чистый ввоз зерна – 1581,6 млн пудов (19 %), в том числе 6,3 % – доля России [101]. Другими словами, российский экспорт удовлетворял всего лишь примерно 1/16 потребностей зарубежной Европы в хлебе».

Вот как. Оказывается, не кормили мы Европу, а всего–то лишь – стыдно сказать! – поставляли 1/16 от её потребностей. И на кой чёрт только понадобилась Россия той Европе? Должно быть, покупала она хлеб у русских, как спички у нищего – из одной благотворительности…

Пыхалов почти так и пишет: «Неудивительно, что когда после начала 1–й мировой войны вывоз русского хлеба практически полностью прекратился (в 1915 году было экспортировано 17452 тыс. пудов пяти основных зерновых культур – в 32 раза меньше, чем в 1913–м, когда, как мы помним, этот показатель составил 554549 тыс. пудов [103]), выяснилось, что Европа вполне может без него обойтись».

Это – опять–таки апеллирование к эмоциям (которому непременно должны предшествовать цитаты из книги какого–нибудь царебожника! – иначе никого не проймёт…).

В действительности в ту эпоху большая часть основных видов сельхозпродукции – к каковым относятся зерновые – потреблялась там же, где производилась. Прежде всего это относится к густонаселённым странам (а самым густонаселённым континентом была Европа). Соответственно, местные потребности в сельскохозяйственной продукции удовлетворялись местным же производством: европейские крестьяне кормили европейские города.

Рынок зерновых был, по преимуществу, внутренним рынком. И это не было результатом каких–то специальных государственных мер по «обеспечению продовольственной безопасности»; это диктовалось естественным порядком вещей – свой постоянный потребитель был рядом. И его численность постоянно возрастала (в результате процесса урбанизации). Соответственно – возрастала потребность в хлебе. И вот эту потребность в хлебе европейский крестьянин восполнял с всё большим трудом: европейскому селу было всё труднее прокормить европейский город!

Это и вынуждало европейские страны во всё большем объёме «докупать» недостающее зерно за рубежом. Русский хлебный экспорт был ответом на насущную европейскую потребность в хлебном импорте. Ибо Европа могла обеспечить себя зерном только на четыре пятых. Примерно пятая часть потребности (19 %) покупалась на внешнем рынке; при этом 6,3 % – у Российской Империи.

То есть доля России составляла одну треть от всего зерна, покупаемого Европой на внешнем рынке. Доля остальных стран–экспортёров (это, главным образом, США, Канада и Аргентина) составляла две трети. Вот откуда и пошли эти фантастические заблуждения: потому что треть (больше всех!) – доля России, а две трети – доля США, Канады и Аргентины вместе взятых. И именно с тремя этими странами–конкурентами сравнивали Россию дореволюционные статистические справочники. Возможно, в своё время престарелого эмигранта Бразоля подвела память…

А вот что касается заявления Пыхалова, будто в ходе Первой Мировой войны «выяснилось, что Европа вполне может без него (российского хлеба) обойтись», то для этого надо обладать изрядным нахальством!

Ко времени Первой Мировой богатая Европа успела уже поотвыкнуть от массовых народных бедствий, а тут на неё – прежде всего на страны Центрального блока – обрушился настоящий голод: продуктовые карточки, малосъедобный «военный хлеб» (норма выдачи которого в Германии опускалась до 170 граммов на человека в день), страшная «брюквенная зима» 1916–го – 1917–го, официальная пропаганда охоты на ворон, массовая смертность от недоедания… И, как итог, – готовность немецких представителей заключить мир в Бресте любой ценой (лишь бы поскорее начать получать хлеб с Украины!). Если исходить из структуры европейского предвоенного хлебного импорта, то как минимум на одну треть эти беды объяснялись исчезновением из рациона немцев российского хлеба.