§ 3.6. Одним словом, все выводы, обобщения и социальные прожекты Энгельгардта… ясны и понятны. Но как быть с теми энгельгардтовскими зарисовками, которые приводят неосоветчики? Неужто и они «лживые»?..

Это зависит от того, что мы имеем в виду. Энгельгардтовские «зарисовки с натуры», надо полагать, правдивые. А вот неосоветчики, приводящие их в качестве иллюстрации «ужасной жизни народа в предреволюционной России» (и соответственно – в качестве оправдания Революции, доказательства её «благости» для простого народа; который–де без неё «так и прозябал бы в нищете», ибо «по–другому проблема не решалась») – лживы насквозь!

Дело в том, что Энгельгардт в своих «Письмах» живописал бедную смоленскую деревню 1870–х – начала 1880–х годов. Этот хронологический отрезок подавляющее большинство историков и экономистов признают «ямой», периодом максимального ухудшения положения крестьянства. То была своего рода «расплата за века крепостничества». Собственно говоря, в очерках Энгельгардта описывается пореформенная Россия Александра Второго. А ведь потом была ещё стремительно развивающаяся Россия Александра Третьего; а потом – стремительно развивающаяся Россия Николая Второго (а сам Энгельгардт и умереть–то успел – ещё задолго до кончины Александра Третьего…).

Российская Империя в конце 19–го – начале 20–го века быстро менялась. Соответственно – менялась постепенно и жизнь крестьянства, её основного сословия… Если уж оперировать не статистическими выкладками, а яркими картинами крестьянской жизни и быта (как у Энгельгардта), то на цитаты из его «Писем» всегда можно ответить контраргументами того же уровня.

Вот, например, Энгельгардт рассказывает о жизни пореформенной деревни: «Наш мужик хлебает пустые серые щи, считает роскошью гречневую кашу с конопляным маслом, об яблочных пирогах и понятия не имеет, да ещё смеяться будет, что есть такие страны, где неженки–мужики яблочные пироги едят, да и батраков тем же кормят». Красноречивое свидетельство бедности, кто бы спорил!..

А вот свидетельство такого признанного знатока русской жизни и основоположника реализма в русской литературе как Чехов (только уже 1887 года! – рассказ «Свирель»). Герой рассказа, пожилой пастух, по–стариковски сетует на времена и на молодое поколение: «Ты вот гляди, мне седьмой десяток, а я день–деньской пасу, да ещё ночное стерегу за двугривенный и спать не сплю, и не зябну; сын мой умней меня, а поставь его заместо меня, так он завтра же прибавки запросит или лечиться пойдёт. Так–тось. Я, акроме хлебушка, ничего не потребляю, потому хлеб наш насущный даждь нам днесь, и отец мой, акроме хлеба, ничего не ел, и дед, а нынешнему мужику и чаю давай, и водки, и булки, и чтобы спать ему от зари до зари, и лечиться, и всякое баловство».

Если подумать – это даже не «контраргумент»; напротив – всё «по Энгельгардту»! В предыдущие десятилетия и впрямь питались крестьяне почти одним хлебом (и считали это нормальным). А теперь – то есть в конце восьмидесятых – у молодых поколений начинают заводиться какие–то сибаритские привычки: и булка им нужна, и водка, и оплата за труд более высокая, и ночной отдых, и медицина. Так что уже к концу жизни Энгельгардта многое в деревне начало меняться… А впоследствии – в ходе модернизации девяностых, девятисотых, девятьсот десятых годов – темпы перемен значительно выросли.

К сожалению, у большинства людей чувство исторической перспективы отсутствует напрочь. И если в пределах своей собственной биографии (что соответствует нескольким десятилетиям общероссийской истории) они ещё способны что–то адекватно сопоставлять – по крайней мере, никому не позволят отнести исторические события, современные их детству, к поре их зрелости, – то дальше всё как в тумане.

И этим нагло пользуются неосоветчики! Ибо назойливое цитирование Энгельгардта при разговоре о России Николая Второго и Революции 1917 года – есть наглость и бесстыдство.

Что бы сказали об антисоветчике, который, «разнося» советское сельское хозяйство периода горбачёвской Перестройки, в качестве главного аргумента приводил бы – как «честные и неприукрашенные свидетельства», как «заметки непредвзятого очевидца»! – зарисовки советской деревни сорокалетней давности?.. Послевоенная разруха, голод 1946–1947 годов, дистрофия, палочки трудодней, «закон о трёх колосках» и т.п. Что бы сказали о таком демагоге?

А ведь с очерками Энгельгардта дело обстоит именно так. Почти все «Письма» (все, где содержатся описания деревенского быта), с 1–го по 11–е, были изданы в период с 1872–го по 1882 год. В них – повторим – описывается пореформенная деревня времён царствования Александра Второго. От эпохи Мировой войны и Революции все эти сценки отстоят чуть ли не на четыре десятилетия. Конечно, различия в реалиях дореволюционной деревни 1870–х и 1910–х были не столь колоссальны, как между советской деревней 1940–х и 1980–х (ибо не было таких гуманитарных катастроф, как в первые десятилетия Советской власти, и таких высоких темпов НТР, как в последние…) – но и там разница была существенной.

§ 4.1. Последний в тройке лидеров по частоте цитирования – Иван Солоневич. Похоже, неосоветчики считают Солоневича очень ценной добычей – раз уж одной цитате из него предают едва ли не большее значение, чем Толстому и Энгельгардту вместе взятым!

Оно и понятно: если Толстой – яростный бичеватель «высших классов», непримиримый враг существующего порядка вещей, ниспровергатель и анархист, а Энгельгардт – социалист–утопист, типичный представитель народнической публицистики, то Солоневич – непоколебимый монархист, апологет Николая Второго, контрреволюционер и белогвардеец. Потому неосоветчики свято убеждены, что всякое свидетельство из уст «на минуточку, убеждённого монархиста И. Солоневича» – железный аргумент.

Поэтому Солоневича цитируют все! – начиная с безответственных (порой безымянных) интернет–крикунов и заканчивая маститыми авторами толстых книг…

К несчастью, из огромного массива публицистических работ Солоневича, неосоветчикам полюбился только один пассаж – из программного труда Ивана Лукьяновича «Народная монархия». Тот отрывок они процитировали бессчётное число раз! Правда, цитируют они его своеобразно (но ведь это, кажется, является их отличительным признаком, «знаком касты»?..).

Некоторые – например, Максим Калашников в работе с издевательским названием «О жизни в царской Расее – 1» – начинают цитирование со статистических данных: «Факт чрезвычайной экономической отсталости России по сравнению с остальным культурным миром не подлежит никакому сомнению. По цифрам 1912 года народный доход на душу населения составлял: в САСШ 720 рублей (в золотом довоенном исчислении), в Англии – 500, в Германии – 300, в Италии – 230 и в России – 110. Итак, средний русский, ещё до Первой мировой войны, был почти в семь раз беднее среднего американца и больше чем в два раза беднее среднего итальянца. Даже хлеб – основное наше богатство – был скуден. Если Англия потребляла на душу населения 24 пуда, Германия 27 пудов, а САСШ – целых 62 пуда, то русское потребление хлеба было только 21,6 пуда – включая во всё это и корм скоту. Нужно при этом принять во внимание, что в пищевом рационе России хлеб занимал такое место, как нигде в других странах он не занимал. В богатых странах мира, как САСШ, Англия, Германия и Франция, хлеб вытеснялся мясными и молочными продуктами и рыбой – в свежем и консервированном виде…».

Скажем сразу: данные у Солоневича (как это у него частенько бывало) приведены не совсем точные. Впрочем, о ненадёжности приводимых им цифр заявляют и сами цитаторы. Но для них в данном случае важны не столько статистические расчёты, сколько следующая за ними сильная фраза. Недаром многие из них – например, Игорь Пыхалов в известнейшей работе «Кормила ли Россия пол–Европы?» (работе давнишней, ещё 2003 года; но которую он с тех пор постоянно включает в свои книги…) – жалеют типографскую краску на подобные мелочи и сразу переходят непосредственно к фразе, ласкающей их слух.