Наконец с 1 августа (ст. ст.) он погружается в «глубокое созерцание суда Господня». Показательно для понимания характера записей видений «вечных мук» выделение их в отдельную часть, в заглавии которой автором подчеркивается субъективная интерпретация слов апостола о восстановлении творения в райском состоянии через Божественный Суд (См.: Деян. 3:21). Мы имеем дело не с типичным духовным озарением, когда подвижнику свыше нисходят видения горнего бытия, а с сознательным конструированием и рациональным представлением того, чего заслуживают грехи человеческие. Перед нами не видения в собственном смысле этого слова, а видения, сконструированные сознанием автора и представленные в виде назидания. Судебный процесс, им описываемый, развивается по логике школьного «Закона Божьего», в котором, со ссылками на Писание и Предание, излагается порядок расплаты за дурное устроение и поведение личности.
В раннесредневековых «Мытарствах блаженной Феодоры» (вт. пол. X в.) изложена классическая схема посмертного прохождения души через горнило суда и очищения. В них мы можем видеть жесткий юридический подход к грешнику, выдаваемый по недоразумению за мистическое потустороннее явление сверхразумного взвешивания пороков на весах Правосудия. По существу, каждый содеянный грех влечет за собой вечное осуждение, ибо последствия его предельно разрушительны и для личности и для всего космического бытия. Лишь при покаянии, правильном смиренном благочестивом поведении грешника в земной жизни и при наличии святого заступника (в данном случае наставника блаженной, преп. Василия Нового) у него есть шанс на снисхождение и пропуск в вечность. Только в силу наличия перечисленных выше условий св. Феодора достигает Небесных врат, покрытая, по молитвам своего бывшего духовника, милосердием Всевышнего.
Она проходит через двадцать мытарств, через своего рода судебные процессы над двадцатью смертными грехами, могущими погубить бессмертную душу человека и свести ее в ад. Архимандрит Спиридон созерцает последствия 37 смертных грехов и видит, как повинные в них бесчисленные сонмы душ мучаются в геенне огненной. День за днем (запись за записью) он видит непоправимые последствия дурно проведенной жизни. «Каждый грех есть величайшее зло, – констатирует он, – а последнее есть вражда против Бога, в чем и заключается всяческая погибель твари»[69].
Злые души, ненавистники, завистники, корыстолюбцы, властолюбцы, лжецы, обманщики, льстецы, лицемеры, ленивые, тщеславные, честолюбцы, скупые, бессердечные, клеветники, убийцы, блудники, прелюбодеи, смехотворцы…
Все, кто на деле порабощен этими и другими пороками, заслуживают не только физической смерти, но и смерти абсолютной. Как и в Писании сказано: «Возмездие за грех – смерть» (Рим. 6:23). Обратим внимание, что в перечень смертных грехов, по архимандриту, входят не только делатели порока, но и, к примеру, насмешники, то есть те, кто готов цинично издеваться по любому поводу. Неужели и за это человек подлежит вечной погибели? Но автор здесь следует лишь традиционным спискам грехов монашеских требников. Архимандрит твердо знает, что любой грех погибелен и любой человек не свободен от греха.
Описание мучений грешников, виновных в каком-то одном смертном грехе, фактически повторяет известные еще со Средневековья картины пыточной расплаты за плохое поведение. Отец Спиридон, как правило, подробно описывает муки грешников, ужасается им, плачет над ними и вместе с ними[70]. Единственным отличием от древней традиции живописания душераздирающих наказаний служит изображение смертной тоски грешников и их жажды прощения. В этом настроении их поддерживает архимандрит, который покидает очередной круг пыточных адских камер в уверенности, что столь интенсивные вопли падших не останутся без ответа и конечного высшего милосердия.
Картины казней, которыми расплачивается грешник за дурную земную жизнь, являются фабулой последней части книги.
По Спиридону, ужасающие муки в потустороннем бытии – естественное продолжение и завершение земных безобразий имярека. Это – концентрированное выражение нелюбви, ставшей природой грешников. Наблюдая их отчаяние, расспрашивая о причинах их печального положения, монах подчеркивает безвыходность путей преступников, бесконечность состояния пагубы, в котором они оказались. И каждый раз вопль отчаяния погибших завершает очередную такую встречу. Каждый раз этот вопль не остается без ответа монаха Спиридона, подающего им надежду…
Но чтобы из обычной еще своей земной жизни попасть на место мучений Страшного Суда, архимандрит день за днем ищет встречи с «созерцательной силой», с неким вдохновением, озарением Святым Духом, Который переносит его в мир иной[71].
68 последних записей (глав)[72] посвящены картинам ада и Суда. Каждый раз автором поначалу овладевает некое беспокойство, маета духа, а то и просто головная боль, он ищет местность, где обычно происходит его встреча с загадочной «созерцательной силой», вводящей его в потусторонний мир.
Можно предположить, что сила эта приходит к нему тогда, когда его сознание очищено от влияния помыслов и молитвенно сосредоточено. «Спрашиваю себя, – записывает о. Спиридон, – что такое созерцательная сила?» И отвечает:
«Вдохновение? Нет, это не вдохновение. Фантазия? Тоже нет! Творчество? Тоже нет…. Созерцательная сила в высшей степени зависит от чистоты совести: чем чище совесть, тем она сильнее и решительнее проявляет свое действие; кроме того, она не всегда и появляется в человеке… Бывают случаи, когда я чувствую себя находящимся во вдохновении, а созерцательной силы в себе не ощущаю. Правда, эта сила близка к экстазу, но все-таки она и не экстаз! Вот и сейчас я два часа ожидаю ее в себе, и ее нет. Но вот она появляется, и я всецело нахожусь под ее обаянием»[73].
Время встречи блуждающее: утро, день, вечер, ночь. Иногда все случается после долгих часов ночного бодрствования, иногда сразу после утреннего пробуждения, порой после литургии (литургия, бывало, оканчивается в «четыре часа вечера»[74]). Иногда эта «сила» обозначается им как «возлюбленная спутница»[75], а то и «одигитрия»[76]. В любом случае та поднимает его над будничным миром[77] и с вышины открывает «страшное зрелище суда Господня над всем сущим».
В день Успения Богородицы и с ее помощью он видит суд, совершающийся не только над землянами, но и над неодушевленными «космическими солнцами, планетами, кометами и метеорами».
«Молитвенное место» («мое любимое место»), где автора настигает озарение, как правило, находится в лесу («по обыкновению, молитвенно стал перед любимым моим деревом»). Однажды последнее оказалось срублено крестьянами, и автору пришлось искать новое место и новое дерево[78]. Еще до этого эпизода в одну из ночей конца августа он бежит босой в глубь леса и там, встав под «одной сосной», созерцает суд Господень.
Когда автор встречается с высшей силой, та переносит его в «богоотчужденность». Этим неологизмом он обозначает мистическую тьму, полное отъединение от Творца, где мучаются сонмы грешников.
По собственному признанию, он чувствует близость Бога более всего на природе (даже сильнее, чем в храме во время совершения литургии). Архимандрит всегда стремится из города на природу и даже задается вопросом об истоках своей постоянной жажды отшельничества: «От Тебя ли это чувство во мне или оно является реакцией моей утомленности от городской пастырской жизни?»[79]
