Ничто и никто не могут противиться «боговселенскому процессу боговоплощения в тварь», очищенную от греха. Потому – так представлял киевский монах-миссионер – сатана изменяется (изнутри вечного мучения) и «осеняет себя крестным знамением», а за ним крестится и вся рать падших ангелов[95]. Враг рода человеческого, по преданию Церкви, не может вытерпеть крестного знамения[96]. Возможность перекреститься у того может появиться только при полном перерождении[97]. Что и означает разрушение ада и возвращение падшего мира к райской гармонии.

Такую картину открывает для себя в собственных визионерских конструкциях конца света о. Спиридон. Это его личное откровение обнажает по существу зыбкость подобного восстановления поврежденного творения. Шаткость, потому как если вечная мука и способна вызвать покаяние у грешников, то злая воля падших духов – лежит за гранью всех земных логик и воистину подлежит лишь суду Творца[98]. Недаром на это указывал «белый старец» Василий Экземплярский в своей статье о христианском юродстве[99].

…Видения ада только, казалось бы, укрепили у отца Спиридона надежды на преображение жизни.

Но клевета «единомышленников», доносы их подкосили его окончательно, сердце не выдержало, и за несколько дней до кончины он увидел нечто, что заставило его содрогнуться. (Это мы знаем из свидетельств за пределами его последнего текста.) Он просил прощения у своего друга о. Анатолия Жураковского и предсказал тому личную Голгофу и тяжкие мучения[100]. Таким образом, архимандрит, умирая, видел разрушение дела своей жизни, дела христианского просвещения в России и уничтожение тех немногих, кто вместе с ним совершал его.

Записи его предчувствий перед концом собственной жизни – концом его мира – стали свидетельством предсмертных переживаний христианина в момент окончания истории. Стали мукой сознания неизбежной гибели русской истории, гибели крестьянской и христианской культуры в России, печалования и тоски души, жертвовавшей собой ради служения ближнему и обнаруживающей неминуемый обрыв надежд в обреченности земной истории. И, словно волшебный фонограф, записки архимандрита Спиридона неожиданно оживляют для нас (его потомков уже в новом тысячелетии) голос одного из ярких представителей уникального поколения Церкви, противоставшей злу в момент его разгула в истории и утверждавшей среди гонений конечное торжество любви и милосердия.

[Начало декабря. «На границе двух миров»][101]

(…)[102] Удивительное в мире явление – это мое «я»! Оно все есть живое солнце, но какое же дивное солнце! Мое «я» есть само по себе некое духовно-интеллектуальное солнце и как таковое является созидателем своего телесного организма. Оно является творческим началом моего разума, всемогущею космическою мыслью, взвешивающей материю, измеряющей пространство и время, исследующей содержание вещества всего космоса, открывающей мировые законы, изучающей движение планет, вычисляющей расстояние одной планеты от другой, проникающей в самый состав миров, исчисляющей быстроту света, осознающей химический состав космического вещества, вторгающейся в самую сущность космической жизни, распределяющей ее на роды и виды.

Мое «я» стоит на границе двух миров – духовного и физического, – и зорко смотрит на все космическое бытие, и связует живым узлом эти два мира в себе самом. О, дивное и преславное мое человеческое «я»! Нет ничего в мире подобного моему «я»! Всякая тварь бледнеет пред ним как по своему содержанию, так и по своей бесконечно разнообразной красоте! Мое человеческое «я» бесконечно превосходит всю тварь своим сознанием[103].

Сознание! Есть ли что-либо подобное в мире? Сознание! Оно есть что-то тварное, но вместе с тем и надтварное. Сознание! Оно есть какой-то неизреченный свет, но свет, различающий себя от всего того, что не оно само, т. е. не сознание, а им сознаваемое. Сознание! Оно есть сущий образ Божий и сущее подобие Божие. Сознание! Оно есть в одно и то же время всё мысль, всё разум, всё творчество, всё ведение, всё видение и всё самоведение, всё самопричина и всё самоцель. Сознание! Сущая жизнь моего «я», действительное начало бессмертия человеческого «я», преломляющая живая самосознающая жемчужина сознания Абсолютного; оно, наконец, есть предотображение Самого Бога в моем «я». Отсюда мое «я» является отображением в себе всесущего Божеского «Ты», в котором и заключаются все корни самого бытия моего «я».

Здесь я должен буду смириться перед невообразимой любовью моего Творца по отношению к себе как к человеческой личности. В самом деле, если я до моего возникновения в качестве личности и был чем-либо во времени и пространстве, то только был исключительно чем-то. Но это «что-то» было не чем другим, как только лишь космическим бессознательным мертвым веществом, и ничем другим. Но вот наступил момент времени, и вдруг в мире появилось мое «я». Это мое «я» теперь чувствует себя и осознает совершенно, и осознает себя по самому своему содержанию отличным от всего окружающего мира. Это мое «я» полно сознательно свободного, самопричинного, самоцельного, самоутверждающегося, живого, закругленного в себе самоначала. Оно совершенно просто, вне всякой в себе сложности. Оно все есть полнота стремлений, чувств, сознания, мышления и т. д. Однако оно все целиком не исчерпывается всей этой полнотой, а остается всегда равной себе величиной, всегда из себя самой порождающей всю эту известную полноту своих свойств. Мое «я» есть единственное чудо среди всех естественных космических чудес. Но это не все. Мое человеческое «я» представляет из себя какую-то динамическую живую силу, всегда влекущуюся с тоской и неотразимо родственно тяготеющую к абсолютному «Ты» как безусловному своему всемогущему всетворческому «Я», от Которого мое личное «я» получило свое сущее начало бытия и без Которого мое «я» не только не может существовать, но не может быть даже и самым содержанием «я» как таковым.

Отсюда какое же я вывожу последнее заключение о своем «я»? Последнее мое понятие о моем «я» такое, что мое сущее «я» есть собственное «я» Божеское, в котором отображается сущее Божеское «Я». Но так как мое сущее «я» как собственное «я» Божеское, имея в себе триединое начало: «я» как сущее метафизическое (самопричина и самоцель), и «я» духовно-психическое (феноменальное), и «я» как сознательное (мистическое), – оно как таковое отображает в себе и самое сущее Божеское «я» как Триипостасное Божеское «Я»! Отсюда сама идея о Боге в человеческом «я», и самое откровение о Триедином Боге, и тоска о Боге, и молитва к Нему, и непреодолимое всеобщее тяготение человеческого существа к Богу, и вообще всякая религия есть природное, чисто свободное метафизическое тяготение моего «я» к Абсолютному «Ты» как непреодолимое влечение собственного Божеского «я» к своему сущему «Я» и также непреодолимое влечение сущего «Я» Божеского к Его собственному личному «я».

После всего мною сказанного о моем «я» я не могу удержаться от того, чтобы не пасть перед величием Триипостасного Бога и изумленно не воскликнуть: «Всемогущий, вездесущий, самосознающий, всеведающий и всевидящий, животворящий, самобытный, безначальный, бесконечный, неизменный, всеблагостный и всесладостный, все собою наполняющий, единая сущая истина, источник всякого совершенства, начальник всякой жизни, Творец всего видимого и невидимого, Триипостасный мой Бог, отображающий живой образ Святой Троицы в моем «я». Ты мой вселюбящий Отец, Ты мой превожделенный Творец и Спаситель, Ты прелюбезнейший мой Утешитель, ты моя всеблагостная жизнь, Ты мое бесконечное всесладостное блаженство, Ты мое всеблагостное утешение, Ты моя всетихая и мирная радость, Ты святая цель моей жизни!