Спустя примерно час, обследовав всю крепость, оказавшейся по своим размерам еще меньше, чем казалась снизу, я прислонился к ненавистным дверям, запечатанным неизвестным мастером, решив отдохнуть в тени. И в следующую секунду услышал звук, с каким ветер проходит в щели в оконных рамах или дверях, тонкий гул на самой грани слышимости. Неожиданно прислушавшись к нему, я выпрямился, и звук этот исчез. Не придав этому никакого значения, я снова откинулся назад. Звук возник снова. Усилив давление спиной, и вслушиваясь в гул ветра, я то усиливал, то ослаблял нажим, от нечего делать будто бы играя мелодию ветра. И, если бы в тот момент я не повернул голову, наслаждаться подобной игрой мог бы до самого захода солнца. Небольшая щель появилась в зазоре между дверью и стеной в том месте, где створка крепилась петлями, когда я в очередной раз изо всех сил привалился к ней.

Ошарашенный открытием, я вскочил на ноги, и несколько раз попробовал толкнуть злосчастную дверь. В этот раз щели по бокам увеличились так, что в них можно было просунуть палец. Я собрался с силами, и навалился всем своим весом, упершись ногами в землю и пытаясь подобрать подходящее плечо силы. Медленно и неохотно щели по бокам начали увеличиваться. Мне приходилось прилагать усилия, от которых пот градом заструился по лицу, щипая глаза и мелкие ссадины. Но результат того стоил: в определенный момент двери, дойдя до точки невозврата, стали проваливаться внутрь и, в конечном счете, с оглушительным шумом обрушились, подняв целое облако пыли. Вход в часовню оказался свободен.

***

– Это какая-то шутка? – вопрошал меня застывший в немом изумлении Домнин.

Пыль, осевшая на его бороде и загорелом лице, походила на мучную, и выглядел он теперь как мельник, весь день провозившийся в мукохранилище. В считанные мгновения после падения створок рядом со мной оказались оба друга, у которых от внезапного грохота чуть душа из тела не вылетела. Как оказалось, дверные петли были подрезаны, и держались ворота только на небольшом уклоне порога и честном слове и, если бы не чистая случайность, возиться нам с ними пришлось бы еще очень и очень долго.

– Мне кажется, это знак, – опасаясь войти внутрь, я нерешительно оглядел своих спутников, – замок в виде бесконечности, срезанные петли…

– Наконец-то твое увлечение мистикой и конспирологией нашло благодатную почву, – Альвин сделал первый шаг навстречу неизвестному, но, заметив наши колебания, остановился, жестом руки приглашая войти, – пойдем внутрь, пока ты не начал пичкать нас очередной порцией сумасшедших теорий.

– Я с ним согласен, – встал на мою защиту Домнин, – всё это очень и очень странно. Кто знает, что ждет нас внутри?

– Да вы никак струсили? Сейчас я вам покажу, что там нет ничего страшного.

На несколько секунд силуэт Альвина скрылся в царящем внутри часовни мраке. Затем раздался характерный звук, который обычно сопутствует опорожнению человеком желудка. Еще через некоторое время внутренности часовни будто воспламенились и все озарилось мягким подрагивающим светом системы масляных ламп, которые на удивление пробудились после стольких лет забвения.

Открывшаяся картина ужасала, и я, уже было приблизившийся ко входу на достаточное расстояние и потому начавший улавливать исходившие изнутри запахи, тоже не выдержал, и согнулся пополам, извергая из себя остатки обеденной трапезы. Если в доме Дарбина большую часть запахов удалось удалить через открытые окна, а смерть его наступила относительно недавно, и потому смрад разложения не успел так сильно пропитать место убийства, то здесь, в закупоренной на несколько дней часовне, попросту невозможно было находиться.

Альвин выбежал обратно почти сразу же после того, как ему удалось активироваться освещение. Выглядел он так, что любого покойника краше в гроб кладут: по бледному лицу струился пот, а глаза, обычно напоминающие колодцы, и вовсе превратились в какие-то черные провалы. Домнин вопреки своему обычаю не стал подкалывать друга, только отступил на шаг, брезгливо зажимая нос. Несколько минут мы выжидали, пока удушливый запах хоть немного выветрится, перебарывая любопытство, но вскоре не выдержали и, обмотав лица кусками тканей, напихав под них первые попавшиеся под руку наиболее пахучие травы, вошли внутрь.

Кровь была повсюду. На выщербленных камнях пола и стен, с которых перед уходом содрали всю обшивку, на лишенном своих украшений алтаре, на статуях святых, слишком больших, чтобы их можно было забрать с собой, и даже на потолке под куполом, куда почти не достигал свет от масляных ламп. От тела не осталось ничего, даже мизинца: всё оно ровным слоем оказалось размазано по всей часовне. В эпицентре всего этого ужаса осталось идеально круглое пятно, от которого во все стороны расходились кровавые брызги, напоминающими солнечные лучи. Всё это источало поистине убийственный запах, от которого выворачивало наизнанку. Мне едва удалось расслабить сведенные судорогой пальцы, прижимающие импровизированную маску к лицу, Альвин же и вовсе отбросил ее в сторону, вновь согнувшись в приступе рвоты, послужившим для него последней каплей. Развернувшись, он ломаным шагом устремился прочь, оставляя нас с Домнином одних.

– А вот и то, за чем мы сюда пришли, – подойдя к алтарю, я аккуратно взял с него девять сложенных пачкой листов, заляпанных кровавыми брызгами.

– Заклинания?

Я утвердительно кивнул, не отрывая взгляда от мелкой вязи сложнейших вычислений, покрывающих каждый из листов, отчего в глазах при более детальном рассмотрении начинало рябить.

– Антартес всемогущий…

Я посмотрел на застывшего в немом изумлении Домнина и проследил за его взглядом. Высоко, почти под самым потолком и единственного окошка, украшенного витражом с изображением самого Феникса, красовалась огромная надпись, отчего-то незамеченная мною с самого начала. Буквы ее горели каким-то странным неживым огнем, и значения ее я даже поначалу не понял.

– latebras macula offeret pro benefactis. Manete in silentio, Anna Degan.

– За благими делами твоими скрывается порок. Пребывай же в тишине… – машинально перевел я произнесенные Домнином слова.

– Кто такая Анна Деган?

На секунду, потребовавшуюся мне на то, чтобы прийти в себя, воцарилось молчание.

– Известный меценат и философ, настоятельница женского монастыря Святого Сикста, выходец из младшей ветви дома Флориев, вдова покойного Милия Дегана, на средства которого, в частности, был построен Малый храм Феникса, – слова эти буквально вылились из меня единой скороговоркой.

– Ты-то откуда знаешь?

– Читал ее сочинения. Очень занятная вещь.

– Пожалуй, именно из-за этого тебя выкинули из военной школы.

– Вообще-то я сам ушел. По настоянию отца.

– Как знаешь. Но вопрос в другом: кому могла не угодить твоя, как ты выразился, святая?

– Мы не можем быть уверены, что это именно она. С какой стати настоятельнице самого крупного монастыря в пределах Стафероса забираться в одиночку в такую даль? Я вроде как ничего не слышал про ее похищение, и это событие наверняка бы стало достоянием общественности.

– Но здесь написано именно ее имя, – не согласился Домнин, – стал бы убийца писать чьё-то еще? В этом я отчего-то очень сомневаюсь.

– Нужно отдать эти листы Альвину, пусть он определит остальные места.

В последний раз взглянув на надпись, я почувствовал легкое головокружение, внезапно усилившееся в разы. Всё вокруг потемнело, и только буквы горели ослепительным, манящим и лишающим всяческой воли пламенем. Вокруг не осталось ничего, кроме странных слов на староимперском, заменивших собой солнце. Мне казалось, еще пара мгновений, и я ослепну, но когда сияние стало невозможно терпеть, надпись будто взорвалась, и я увидел неясный облик какого-то существа, невероятно прекрасного и пугающего одновременно. Взгляд его (или ее?) на одно лишь мгновение задержался на мне, но этого хватило, чтобы страшная боль сдавила моё сознание, и бросило во тьму. От этого взгляда я без чувств упал на залитый кровью каменный пол.