Нравоучений было не избежать, в том был весь брат Экер, преданный не только Книге, но и всему морально-нравственному кодексу ордена. Не скажу, что его требования были так уж безосновательны и несправедливы. Скорее, наоборот. Но я чувствовал в своих руках конец той самой нити, которая в конечном счете приведет меня к чему-то несравненно более важному, чем разгребание пыльных фолиантов. И потому слова Экера не вызвали у меня тогда ничего, кроме раздражения.

– У меня и в мыслях не было ничего подобного, – дружелюбно улыбнувшись, я доверительно положил свои руки на плечи Экера и заглянул тому в глаза, – не будь у меня желания поскорее приступить к работе, я бы не потратил три часа на твои поиски. Мне нужно было закончить кое-какие дела, и теперь я готов отдаться поставленной нам задаче целиком и полностью.

– Правда? – как-то по-детски доверчиво осведомился Экер.

– Само собой.

– Тогда приступим немедленно. Времени до захода солнца еще очень много…

– Подожди, брат Экер. Я же не могу приступить к работе, не зная даже, что это за дело, в которое орден решил сунуть свой нос. Зачем к расследованию допустили дознавателей? Какие доказательства были найдены на месте убийства. Мне просто необходимо знать всё это.

– Того я не ведаю, брат Маркус.

– То есть как?

По его виду было понятно, что он не врет. Да и не умел никогда, поскольку даже тень неправды так явственно проступала на его лице, что не заметить ее мог только слепой. Когда Экер лгал, он походил на бездарного актера, пытающегося сыграть самую первую в своей жизни роль, и выглядело это очень забавно. Лгал он в основном тогда, когда Трифон начинал отрабатывать на несчастном парне свои издевки, чего не мог себе позволить ни один другой человек, поскольку родня Экера, хоть и не принадлежала к Сотне, ничуть не уступала ей богатством и властью.

– Брат Трифон дал мне чёткие указания: составить каталог документов и книг убитого, ни больше, ни меньше. «Никакой самодеятельности», ты ведь знаешь…

– Но что мешает нам заглянуть в те самые бумаги? В них наверняка можно найти много полезного и интересного.

– Брат Трифон запретил мне изучать их, там и так работы не на один день.

– Заняться каталогизацией этого дерьма мог любой переписчик, который только-только осилил чтение и письмо. Это ведь унизительно: Трифон просто убрал нас с дороги, заставив заниматься никчемной работой, от которой никакой пользы. Ты разве собрался следовать его приказаниям?

– Да.

Впрочем, я и так знал, каков будет ответ Экера, и потому не слишком удивился его однозначности. Он был мягок, подобен теплому воску, который может принять любую форму в зависимости от рук, в которые попадет. Он сам затолкал себя в подобные поведенческие рамки, и, вероятнее всего, не осознавал этого. Книга Антартеса учила смирению, Наставления – смирению еще большему, потому как никому не нужны дерзкие и самовольные послушники, не приученные к полному подчинению приказам иерархов. Вот только подобное поведение подходило скорее сироте, взятому орденом на воспитание, но никак не благородному отпрыску одного из самых богатых купеческих семей города. Но он, как и я, был младшим сыном, лишь шестым. Возможно, кроме одной идеи, вложенной в его голову будто бы самим Антартесом, в его жизни больше не было ничего. Я представить себе не мог, что можно сделать в данной ситуации, казавшейся безвыходной: Экер донесет на меня при первой же возможности, задумай я увиливать от свалившейся на нас работы или же начни я копаться в бумагах, пытаясь найти в них что-нибудь интересное. И хотя мой коллега временами казался невероятно наивным, ума ему было не занимать, так что одурачить его вряд ли бы получилось.

– Ты не думал над тем, почему Трифон не допустил никого из младших дознавателей до этого дела?

Я решил пойти с козырей, на ходу пытаясь построить теорию, которая в идеале должна будет пробить броню упёртого Экера. На самом деле я понятия не имел, посвящал ли всеми нами любимый начальник Кабинета хоть кого-то из своих подчиненных в тайну смерти Дарбина, поскольку ни с кем из младших дознавателей не общался уже больше месяца. Среди них у меня не было ни друзей, ни приятелей, поэтому смысла в общении с ними я не видел никакого.

– На что ты намекаешь, брат Маркус? – нахмурив брови, спросил Экер, собираясь уйти из моего захвата.

– Посмотри на это.

Я наконец отпустил пытающегося уйти из столь близкого контакта дознавателя и, привычным движением запустив руку за пазуху, вытащил заветный листок с заклинанием, явив его взору отпрянувшего в сторону брата Экера. Опасно было рассказывать о моих изысканиях даже друзьям, этому же фанатику – опасно втройне, но в тот момент иного выбора у меня и не было. Неуверенно протянув свою костлявую руку, Экер взял у меня единственную имеющуюся в моём распоряжении улику, заставив меня внутренне собраться и не пытаться вырвать ее обратно.

– Похоже на какую-то математическую задачку… из тех, какие давал мне мой покойный учитель. Что это?

– Это, брат мой, заклинание, найденное мной на месте преступления, с помощью которого была убита одна из жертв. Дарбин, насколько я знаю, был убит с помощью точно такой же штуки, а его убийца по какой-то причине решил оставить эти бумаги у всех на виду.

– Такие расчеты ведь используют имперские инженеры? – в голосе Экера слышалась изрядная доля сомнения, однако я сумел заинтересовать его.

– Именно. Ты ведь видел, сколько там крови? Несчастный буквально взорвался изнутри, замарав своими внутренностями все стены и потолок. Кто может быть способен на такое, по-твоему?

– Но ведь если…

– Если убийца – инженер, показательно уничтоживший ряд важных особ, был ли на то особый приказ самого императора, согласовавшего эти убийства с орденом, или же за этим кроется какой-то заговор? Это ты хотел сказать?

– Я…

– Почему вообще кабинет занимается этим делом, не тайная полиция, не вигилы? Или сам орден замешан в этом деле, прикрывая таким образом свои действия. В том числе от нас, светских братьев, для которых интересы семьи значат куда больше, чем интересы магистра и которые, в случае чего, могут выступить против него.

Экер выглядел крайне растерянным, сдавшись под напором моих, мягко говоря, ничего не стоящих догадок. Всё это, как говорится, шито белыми нитками, и на основании лишь одной имеющейся в моем распоряжении улики, можно было построить хоть тысячу теорий, каждая из которых при ближайшем рассмотрении рассыплется быстрее, чем кто-нибудь успеет удивиться. Мне удалось ошеломить своего собеседника своими неоднозначными вопросами, но убедить – еще нет.

– Здесь, – я ткнул пальцем в листок, – указаны координаты еще одного места убийства. Вполне вероятно, Трифон уже был там, заполучив в свои руки оригинал, который я по своей глупости ему предоставил, но пока это – единственная имеющаяся у меня зацепка. И потому я должен оказаться там как можно скорее. Ты понимаешь, к чему я клоню?

– Но зачем тебе всё это? – отойдя от привычной манеры обращения, Экер, казалось, попытался пронзить меня своим удивленным взглядом.

– Зачем что?

– Проявлять ненужную инициативу.

– Ты уже начал говорить как старший дознаватель. Но ты уверен, что он – именно тот, кому стоит подражать, если Трифон даже не в состоянии доверить информацию о деле такому преданному и надежному брату ордена, как ты? Наверняка он ни во что не ставит эти твои, такие нужные в нынешние времена, качества, предпочитая заваливать своих подчиненных мелкой и недостойной слуг Антартеса работой в попытке забрать себе все лавры.

– Смирение и отказ от гордыни – качества ничуть не худшие. Я делаю лишь то, что должно, а в остальном пусть решает Антартес.

Я рискнул вступить на скользкую дорожку и, не сделав и двух шагов, свалился в пропасть. Не стоило заводить разговор на эту тему, поскольку, казалось, честолюбия в брате Экере не было вовсе. Он готов был делать всё, что ему прикажут, и ничего не требовать взамен, и потому моё последнее высказывание только отдалило его от меня.