У меня был южноафриканский автомат R-1, версия автомата FAL. Я познакомился с этим оружием, только когда прибыл в Родезию, но приспособился к нему, и оно мне нравилось. Автомат легковат, но если научиться при стрельбе длинными очередями не давать ему задирать нос, то он почти так же точен и надежен, как и другие автоматы.

Еще издалека над Умтали мы увидели густой черный дым, поднимавшийся в ярко-голубое африканское небо. Я сидел в первом ГРУ зовике, который вел Хэнк-Ханс Кесслер, чокнутый из Гамбурга. Он заметил дым одновременно со мной и сразу начал прибавлять скорость. Дорога, на которой нас отчаянно подбрасывало, была полосой дробленого камня. Из-за террористов, действовавших здесь, за ней никто не ухаживал. Кесслер гнал, будто никогда не слыхивал о засадах или минах.

- Ради Бога, потише, - попросил я его. - Не думаю, что мы можем чем-нибудь помочь Умтали.

Но пришлось поговорить с ним пожестче, прежде чем он перестал давить на газ.

Я Кесслеру не нравился, он мне тоже. Он был из породы тех ненормальных, которых я навидался во Вьетнаме. Кто когда-нибудь был на войне, тот видел таких ребят, как Кесслер. Они все время боятся, что война кончится, прежде чем они туда попадут.

Кесслер говорил, что был с честью уволен из Французского иностранного легиона. Были у него и награды, которые он, скорее всего, купил на марсельской толкучке. Что бы он ни говорил, я был уверен, что Кесслер смотался из легиона потому, что это заведение пришлось ему не по нраву. Но это вовсе не означало, что если он дезертир, то обязательно плохой солдат. Дезертирующие из одной армии часто оказываются хорошими солдатами в подразделении иного рода. Для меня Ханс Кесслер пока оставался загадкой, поскольку был в моей антитеррористической команде всего неделю. Я наблюдал за этим сукиным сыном и для себя решил, что мне делать, если он будет доставлять мне серьезные неприятности. На такой войне, как эта, не было времени для разных трибуналов и прочей военной волокиты. Кто струсит под огнем или как-то иначе поставит подразделение в трудное положение, тот получит пулю в любое время...

Мы ехали медленно, готовые в любой момент встретить засаду, и только через час добрались до предместий пылающего города. Был полдень, солнце палило вовсю. И тут мы увидели канюков, круживших в закопченном небе. Они то ныряли вниз, то делали виражи, словно чудовищные воздушные змеи.

Кесслер держал во рту окурок сигары и все время плевался. Сигара была как бы составной частью его заросшего щетиной лица, но я никогда не видел, чтобы она дымилась. Ему было двадцать четыре, и он, возможно, пока еще плохо переносил сигарный дым.

- У, грязные вонючие твари, - сказал он, снова плюнув. - Сейчас бы пару магазинов в них.

Я пояснил ему, что мы приехали в Умтали не затем, чтобы переводить боеприпасы на канюков.

- И еще одно: если тебе надо плюнуть, делай это всегда в окно. А когда подъедешь к вершине этого бугра, остановишься.

Мы шли на подъем медленно, потом остановились. Я слышал, что и другие машины остановились. Мои люди начали прыгать с машины прямо на ходу и разворачиваться веером по обеим сторонам дороги, лицом к вершине. Я бегом поднялся на вершину. За мной последовали все, но никто в нас не выстрелил. С этой позиции .нам был хорошо виден пылающий город.

Все горело или уже сгорело, а несколько железобетонных домов, которые не могли сгореть дотла, были разрушены взрывами. Террористы под командованием "полковника" Гванды прошлись минометным огнем по самому центру города. Там было, конечно, кое-какое сопротивление: в городе находился десяток полицейских, а полиция теперь перешла под непосредственное командование армии. По моим сведениям, у них было два тяжелых пулемета. Не знаю, было ли это правдой, но когда мы спустились в то, что когда-то было маленьким цветущим городом, пулеметов там не обнаружили.

Мы вообще не увидели оружия. Что мы находили, так это мертвых - они лежали по всему городу. Большая груда окровавленных тел была собрана на центральной площади, остальные валялись на пыльных улицах там, где их настигла смерть. Тела были облеплены мухами, раздувшимися от пиршества, которое им закатили террористы. К обожженным и изрешеченным пулями телам привыкаешь задолго до окончания твоей первой войны. Надо заключать с самим собой некоторого рода договор - иначе сойдешь с ума. Но, думаю, какой-то след это все же оставляет...

Я перешагнул через маленькую девочку с размозженным черепом. У нее была темно-коричневая кожа, но черты лица были явно европейские Она, очевидно, бежала, держа в руках свою тряпичную куклу, когда один из героических солдат "полковника" догнал ее и нанес удар прикладом по голова Я взглянул на мертвого ребенка и подумал, что на этих днях неплохо было бы устроить нечто подобное самому Гванде.

Нас послали к подножию гор Иньянга на поиски "полковника". И он стал моей сладкой мечтой, этот "полковник", которому в центральной тюрьме Солсбери уже была приготовлена новенькая свеженамыленная веревка. Бывший сержант родезийской армии, Гванда вот уже почти три месяца сеял смерть и ужас вдоль родезийско-мозамбикской границы. Недавно он объявил себя независимым от "родезийской освободительной армии", и теперь стало совершенно ясно, что у "полковника" есть мечта о собственной славе. Было известно, что его героем является полковник Амин, свирепый диктатор Уганды. За Гванду, живого или мертвого, была обещана награда в десять тысяч фунтов, но до сих пор ему легко удавалось уходить и от плена, и от пуль.

Продвигаясь с людьми по опустошенному городу, я думал, что хорошо бы захватить Гванду живым. Я хотел бы доставить его в Солсбери - связанного, ковыляющего за грузовиком. Я хотел бы быть там, когда судья вынесет приговор: повесить. Я хотел бы посмотреть, как ему понравится, когда палач накинет ему на голову черный колпак.

Но я знал, что все это ерунда. Я сразу убил бы его, если бы смог. За это мне платят, и нечего особенно возиться вокруг его персоны. На свете столько маленьких девочек с размозженными головами, и столько сукиных сынов вроде "полковника", которые упражняются в таких делах...

Трупы уже начали источать зловоние. Неважно, много ли ты повидал их на своем веку, но каждый раз снова удивляешься тому, с какой скоростью солнце и мухи превращают еще недавно живое человеческое существо в разлагающуюся массу. Я зажег сигару, чтобы хоть немного приглушить зловоние, и выслушал доклад своего заместителя Питера Ван Рейса.

Ван Рейс был флегматичен. Скажи ему, что конец мира состоится тринадцатого, в пятницу, и он спокойно попросит уточнить, в .какое время. У Ван Рейса была ферма недалеко от Булавайо. Теперь у него ничего не осталось: ферму спалили, жену и трех детей зарубили. Теперь у него была лишь одна цель - убивать террористов, но и этим он занимался с той же флегматичностью и полным отсутствием эмоций.

- В городе противника нет, сэр, - доложил он. - Город безопасен для нас.

- Да, действительно безопасен, - пробормотал я. - Дальше некуда.

Насмотрелся я безопасных городов, вроде этого, еще во Вьетнаме.

- Они скрупулезно тут поработали, а? - произнес Ван Рейс таким тоном, будто действительно здесь не произошло ничего чрезвычайного. Я подумал, что для него это действительно так.

- Да, Пит, очень, - ответил я, понимая, как и он, что еще много родезийцев, черных и белых, примут страшную смерть, пока не кончится эта война. Если только кончится когда-нибудь.

- Нет смысла пытаться похоронить их, - сказал Ван Рейс. - Слишком много. И сжечь нельзя - у нас не хватит горючего. Ладно, канюки сделают все за нас.

- Да. Эти паршивые твари думают, что у них День Благодарения. Ты, может, не знаешь, - это американский праздник, когда все объедаются до отвала. Да, скажи-ка этим уродам, чтобы оставили трупы в покое. Они не найдут ни денег, ни колец, ни золотых зубов. Когда Гванда входит в город, он и монетки в нем не оставляет. И потом, прости их Господи, они были на нашей стороне.