При этом образ Другого в массовом сознании не представляет собой связного нарратива и не является цельным и логически непротиворечивым. Совсем напротив, историки, занимающиеся имагологией, обращают внимание на сосуществование в одном и том же обществе противоречащих друг другу образов одного и того же объекта44. Все они также приходят к выводу о том, что реальные особенности объекта могут не иметь к его образу никакого отношения45. М.А. Бойцов подчеркивает, что образ действительности служит одновременно ее отражением и способом воздействия на нее46.
Все указанные выше особенности образа Другого приводят к выводу, что имагологическое исследование, как никакое иное, требует обширной источниковой базы. Более того, задача имагологического исследования – выявить в источниках то, что было для авторов «само собой разумеющимся» и, следовательно, не нуждающимся в специальной вербализации. Исследование визуальных образов в данном случае затрудняется также слабым развитием как живописи, так и карикатуристики в колониальной и революционной Америке.
Определение необходимого для исследования корпуса текстов также в определенной мере представляет собой проблему. Источниками представлений о Других для американцев XVIII в. могли быть личные контакты, связанные то с негативным опытом (таким стала, например, для лоялистки Мэри Олми французская бомбардировка Ньюпорта), то с позитивным (такими были для солдат Континентальной армии их первые контакты с канадцами). Опыт прямого контакта мог вступать в сложное взаимодействие с уже существующими в культуре стереотипами. Так, бесцеремонное поведение английских солдат, расквартированных в Бостоне, вызывало тем больший шок, что сталкивалось с официальным и принятым на веру представлением о доброжелательной метрополии, «родине-матери». Зато впечатления американцев, побывавших в России, в основном подтверждали уже сложившийся стереотип деспотического государства. Итак, образы Других могли формироваться в результате личного контакта с их объектами. Примером здесь могут служить образы Канады, сложившиеся у солдат Континентальной армии, образы Великобритании, Франции или России, формировавшиеся у путешественников, посещавших эти страны. Но чаще американцы получали сведения о европейских странах опосредованно: из географических сочинений, трэвелогов, исторических трудов, публицистики, романов. При этом информация на самом деле могла и не быть актуальной; так, в 1790-х гг. американские журналисты пытались понять национальный характер французов через сведения о галлах, содержащиеся в «Записках» Юлия Цезаря47. Здесь, помимо слабой доступности информации, свою роль сыграли особенности просвещенческой ментальности. Культура Просвещения обладала развитым историческим сознанием. Болингброк, например, уверял, что «любовь к истории кажется неотделимой от человеческой природы»48. История выступала как «учительница жизни», как источник готовых моделей, пригодных для использования в настоящем49. Соответственно, закономерной частью образов Других, конструируемых в культуре XVIII в., служили исторические факты и исторические мифы.
Из сказанного можно сделать вывод, что образы Других могли отражаться в множестве разнородных источников: протоколах Континентального конгресса, в дебатах ратификационных конвентов 1787–1788 гг., в частных письмах и дневниках, в романах и в исторических сочинениях. Лишь привлекая самый широкий круг источников, можно выявить «имагологические мотивы»50, обладающие определенной устойчивостью и переходящие из одного текста в другой.
Документы официального происхождения: конституционные и законодательные акты, протоколы Континентального конгресса, Конституционного конвента 1787 г. и ратификационных конвентов51 – позволяют выявить имагологические мотивы, формировавшиеся и распространявшиеся в обществе официальной пропагандой. Перед американскими вигами стояла грандиозная задача создания и навязывания самым широким массам колонистов совершенно новых представлений о метрополии, о власти и свободе, о прошлом и будущем Америки. Для этого использовались самые различные вербальные и невербальные средства пропаганды: памфлеты и газетные статьи, карикатуры и праздничные церемонии, изменения ментальной географии и «новый ряд веков». Частью общего процесса революционного изменения ментальности была и политика образов. И именно ее позволяют оценить прежде всего официальные документы Американской революции. Скажем, такой важнейший документ, как Декларация независимости США, формировал совершенно определенный образ метрополии. О восприятии лоялистов в рамках официальной пропаганды много говорит репрессивное законодательство Американской революции.
С этой точки зрения, к официальным документам могут примыкать памфлетистика, речи 4 июля, проповеди, также порой отражавшие точку зрения революционных властей на инаковость. Здесь, разумеется, многое зависело от личной позиции автора. Образы Англии и Франции, например, могли быть полярными в торийской и вигской публицистике. Известные «памфлетные дуэли» предреволюционного времени, такие как «Массачусеттензис» Д. Леонарда и «Нованглус» Дж. Адамса, «Письма вестчестерского фермера» С. Сибери и ответная серия памфлетов А. Гамильтона52, отражали не только различия политических взглядов, но и представления их авторов об Америке и метрополии. Другие образы, не имевшие столь же острой злободневности, могли быть общими для вигов и тори.
Столь же значимым источником является пресса, уверенно наращивавшая свое влияние в революционной Америке. Живо реагируя на текущие события, газеты, кроме устойчивых имагологических мотивов, ярко отражали ситуативные трансформации образов Других.
Большое значение для исследования любых тем, связанных с историей повседневности, имеют трэвелоги. Путешественники могли ошибаться в оценке распространенности того или иного явления, могли неверно его интерпретировать. Но в то же время они могли подметить феномены ментальности, бывшие для их носителей само собой разумеющимися и потому не фиксировавшиеся. В монографии использованы рассказы путешественников по колониальной Америке и позже по США, в основном с Британских островов или из Франции53. При этом следует учитывать, что в данном случае впечатления о США преломлялись через призму политических взглядов путешественника и его ожиданий, зачастую сформировавшихся еще до самой поездки. Так, английские путешественники, как правило, акцентировали внимание на антибританских протестных акциях и антилоялистской политике. Французы, в свою очередь, часто идеализировали США, воспринимая их то как руссоистский идеал близости к природе, то как реинкарнацию античной героики54. Степень надежности сообщений из трэвелогов также различна. Например, путевые заметки маркиза де Шастеллю55, прибывшего в Америку в составе экспедиционного корпуса графа Рошамбо, требуют повышенной критичности; еще современники замечали в них многочисленные неточности. Однако эти заметки все же могут быть использованы, поскольку содержат ряд интересных наблюдений за жизнью в США.
Привлечены также дневники, незаменимые при исследовании отражения имагологических мотивов в повседневной жизни людей. В монографии использованы дневниковые записи известных политиков, таких как Джон Адамс, и обычных американцев, таких как филадельфийки Сара Ив и Элизабет Дринкер, хирург Континентальной армии Дж. Тэтчер и другие56. С той же целью использованы мемуары и автобиографические произведения генерала Чарльза Ли и рядового Джозефа Мартина, купца Элканы Уотсона и будущего президента Томаса Джефферсона и др.57
