В отечественной американистике имагологические исследования проводятся главным образом при изучении российско-американских отношений. В.И. Журавлева ставит перед собой задачу выявить источники представлений о России в США; факторы, определившие конструирование ее образов; репертуары смыслов различных американских дискурсов, заданных текстом о России. Исследовательница приходит к выводу о том, что существует несколько различных устойчивых американских дискурсов о России: либерально-универсалистский, консервативно-пессимистический и др. В итоге американцы «изобретали» Россию, приписывая ей различные характеристики в соответствии с собственными идеологическими установками. Она также обращает внимание на такой феномен, как «персонификация» происходивших в России процессов в восприятии американских наблюдателей, когда те или иные изменения российской политики воспринимались через призму деятельности ее правителей35. В.И. Журавлева выдвигает теорию о том, что основополагающим американским контекстом, определяющим механизмы использования русского Другого, были социокультурные и политические особенности самого американского общества; текущее состояние отношений с Россией играло лишь вспомогательную роль36.
И.И. Курилла определил проблематику своего исследования так: что именно интересовало американцев в России и русских в Америке? Как они сами воспринимались местными жителями? Как на их отношение влияла политика и «домашние» стереотипы? Насколько опыт их знакомства с чужим обществом мог повлиять на политику и образ этой страны в собственном отечестве? В итоге он приходит к выводу, что ни образ России в США, ни образ США в России не были однородными и не оставались неизменными. В обеих странах существовали как позитивные, так и негативные оценки «заокеанского партнера». В американском обществе наблюдалось улучшение отношения к России в связи с модернизационными шагами Николая I и реформами Александра II. В России образ Америки как страны по преимуществу торговой и сельскохозяйственной сменялся в 1840-х гг. представлением о США как о «рассаднике промышленности». Зато в 1850-х гг. русские обращали внимание преимущественно на проблему рабства в США37.
Имагологии российско-американских отношений на рубеже XX–XXI вв. посвящена монография Э.Я. Баталова, В.Ю. Журавлевой и К.В. Хозинской «Рычащий медведь на диком Востоке». Авторы выделяют следующие особенности внешнеполитического образа: он имеет интерактивную природу, эмоционально окрашен, не совпадает с реальностью и способен изменяться или оставаться неизменным независимо от эволюции стоящего за ним объекта. Международный имидж государства может способствовать проведению успешной внешней политики или тормозить ее; он влияет на судьбу страны. В формировании внешнеполитического образа участвуют самые разные субъекты: государство, СМИ, экспертные сообщества (авторы называют их «фабриками мысли»)38.
При этом в отечественной, как и в американской историографии отсутствуют комплексные исследования, посвященные имагологии Американской революции, включавшей многочисленные образы Других: метрополии, стран европейского континента, соседей по североамериканскому материку (индейцев, канадцев) и «чужих» внутри социума (католиков, квакеров, лоялистов и др.). Мир внешнеполитических образов Американской революции был чрезвычайно многообразен. Создать исчерпывающе полную картину в рамках одной монографии невозможно. Однако автор ставит перед собой задачу хотя бы отчасти заполнить существующий пробел и создать репрезентативную картину массового сознания США в первые годы их существования, где отразилось бы восприятие далеких и близких Других, образы друзей и врагов и просто экзотических стран, какой была для американцев XVIII в. Россия.
Хронологические рамки исследования охватывают предреволюционный и революционный период – 25 лет между окончанием Семилетней войны (1763) и ратификацией современной конституции США (1788). В это время шло активное становление вигской идеологии, а затем и новой государственности. Зарождалось новое национальное самосознание. Как уже сказано, процесс сопровождался повышением политической активности масс. Все это не могло не влиять на существующие имагологические представления. Одни из них стремительно теряли актуальность, менялись стереотипные оценки, существовавшие веками, но другие сохраняли устойчивость.
Отчасти процесс был осознанным и направлялся лидерами мнений того времени – редакторами газет, памфлетистами, писателями и др., прежде всего, принадлежавшими к вигскому лагерю. Внутри сообщества вигов, конечно, существовали свои различия. С самого начала выделялись умеренные и радикальные виги, с различным отношением к ключевым проблемам внутренней политики. В 1780-х гг. наметился конфликт между националистами и локалистами – сторонниками и противниками централизации США. Существовали также трения между Югом и Севером, приатлантическим побережьем и фронтиром, крупными и малыми штатами. Но в это время, в отличие от ситуации 1790-х гг., все существующие различия между вигами слабо отражались на внешнеполитических образах.
Внешнеполитические образы могли отражаться в текстах и быть выражены эксплицитно, но такая ситуация нетипична. Чаще представления о Других специально не вербализировались. Они проявлялись в праздничных ритуалах и формулах рекламных объявлений, стереотипных визуальных образах и речевых клише. Собственно говоря, каждый образ другого народа, если он был достаточно разработан, включал в себя целый конгломерат представлений о географических особенностях страны, национальном характере, истории, материальной культуре. Образ Англии – это и последние акты парламента, и Великая хартия вольностей, и лондонская мода.
Соответственно, проблема изучения образов Других прежде всего сталкивается с проблемой источниковой базы. Как известно, еще Л. Февр и М. Блок поставили проблему расширения круга традиционных исторических источников. В настоящее время текст, разумеется, уже не выступает как единственно возможный источник. Так, уже упоминавшийся М.А. Бойцов пишет об обонятельных, тактильных, акустических и, конечно же, визуальных образах власти39. Видимо, то же можно сказать об образах той или иной страны. Скажем, Канада у солдат Континентальной армии ассоциировалась не только с абстрактными представлениями вроде «объект освобождения», но также с непривычно сильными морозами и вкусом березового сока. Соответственно, круг источников, в которых отражаются образы Других, может быть чрезвычайно широк. Об этом свидетельствуют и существующие монографии по аллологической тематике. Например, Е.В. Папилова при исследовании образа немца в русском фольклоре использует материал пословиц, былин, сказов, ратных заговоров, исторических песен, ярмарочных зазываний, анекдотов и др.40 В.И. Журавлева и И.И. Курилла изучают взаимные репрезентации России и США на материале школьных учебников41. Богатый материал по истории визуальных образов дает карикатуристика42. Очень много информации может содержаться в речевых клише. Б.И. Колоницкий, изучая дискурс 1917 г. в России, обращает внимание на то, что введение политических терминов в свою речь не проходит бесследно для людей43. Речевые штампы могут определять восприятие. В период Американской революции происходит радикальное изменение политического языка, включая стереотипные формулы, описывающие Других. Особенно хорошо это видно на примере терминологии, описывающей метрополию и Францию. Для изучения стереотипных речевых формул в данной монографии использован метод контент-анализа, позволяющий отследить частоту их употребления и включающий их контекст, оценить эмоциональную окраску тех или иных образов.
