Тем не менее, «Петиция о праве» не обладала в общественном сознании предреволюционной Америки таким же высоким престижем, как Великая хартия. Последняя обладала почтенным ореолом древности, была наделена статусом своеобразного «первотворения» еще в английской исторической мифологии. Именно в силу своей мифологизированности она могла цениться независимо от конкретного содержания. В документах XVII в., также легших в основу неписаной английской конституции, содержание ценилось куда выше, чем их идеальный образ. Это относится не только к «Петиции о праве», но и к Биллю о правах 1689 г. Он редко упоминался в полемике, зато его условия легко найти в американских конституционных документах. Именно к нему восходят такие условия американского Билля о правах, как право частных лиц на ношение оружия (поправка II), запрет чрезмерных залогов, штрафов, «жестоких и необычных» наказаний (поправка VIII). В Билле о правах 1689 г. также вновь подтверждается принцип «No taxation without representation»268. Но и здесь американцы прибегали к расширенному толкованию: там, где англичане имели в виду парламент, американцы подразумевали также колониальные ассамблеи. Все условия Билля о правах 1689 г., касавшиеся протестантского престолонаследия, оказались в США невостребованными.
В целом, при оценке средневековой английской истории у американских вигов заметна характерная для мифологического сознания высокая оценка мифического «первотворения», в роли которого выступают «древняя конституция» англосаксов и Великая хартия вольностей. Конкретные особенности политического устройства англосаксонских королевств, как и реальное содержание Великой хартии, не имели значения. Американцы легко конструировали мифологизированное прошлое, соответствующее их собственной картине мира.
3.3. «Великий мятеж» и «Славная революция»
Мифологизация истории заметна не только в трактовке неписаной английской конституции, но и восприятии таких ключевых событий английской истории, как две революции XVII в. И в этом случае восприятие американцами событий английской истории в большой мере определялось уже устоявшейся в метрополии историографической традицией, прежде всего, работами К. Маколей и Д. Юма.
Сам Юм определял свою позицию следующим образом: «Мои взгляды относительно событий более благоприятны принципам вигов, а мое изображение лиц более близко к предубеждениям тори»269. В то же время заметно влияние на него «Истории Великого мятежа» лорда Кларендона270. Историки определяют его позицию по-разному. Л. Оки писал об умеренном антивигском роялизме Юма271. Еще ранее П.Х. Мейер находил в историческом творчестве Юма консерватизм272, в то время как ряд английских авторов, а также отечественные исследователи М.А. Барг и К.Д. Авдеева оценивали его взгляды как «скептический вигизм»273.
Д. Юм оценивал политику первых Стюартов как ошибочную и недальновидную. Он писал о Якове I: «Сознавая недостаток личной популярности и потому ревниво заботясь о привилегиях короны, он создал в своем уме отвлеченную теорию абсолютной монархии, которую, как он искренне полагал, лишь немногие из его подданных – исключительно изменники и бунтовщики – поколеблются с чистой совестью принять»274. Историк подчеркивал, что здесь Яков I следовал политическим курсом своей предшественницы. Но с елизаветинских времен ситуация в стране изменилась. Теория абсолютизма не соответствовала конституционным традициям Англии и натолкнулась на сопротивление парламента, который в этом конфликте отстаивал свободу. В то же время Юм отрицательно оценивает пуританизм. Он пишет об «угрюмом духе благочестия», фанатизме и нетерпимости пуритан, подчеркивает, что «религиозные идеи и стремления многих пуритан, если изложить их с ясностью, кажутся довольно-таки пустыми и нелепыми»275. Кромвель в его глазах – фанатик и лицемер276 Теории левеллеров носят анархический характер, а основным побудительным мотивом их действий было честолюбие277. Левеллерам приписывается стремление не только к политическому, но и к имущественному равенству. Историк нравоучительно замечает: «Даже те из республиканцев, кто не одобрял подобных крайностей и сумасбродств, были настолько опьянены представлением о своей праведности, что вообразили себя обладателями особых привилегий, и потому любого рода обещания, клятвы, обязательства и законы в значительной мере утратили над ними власть. Общественные узы повсюду ослабли, а порочные человеческие страсти поощрялись теперь теоретическими принципами, еще более порочными и пагубными для общества»278. Диггеры не упоминаются вообще279.
Совершенно иначе расценивается «Славная революция» и ее лидеры. Вильгельм Оранский – «достойный наследник династии героев», он ведет себя «так, как подобает главе храброго и свободного народа»280. Сама революция 1688 г. трактуется как разрешение конфликта между королем и парламентом, создавшее свободную и стабильную конституцию.
Известно, что воззрения Юма повлияли на «отцов-основателей». Разумеется, американские виги сходу отбрасывали простюартовские интерпретации Юма. Но вот его оценки лидеров Английской революции прочно вошли в историческую мифологию просвещенческой Америки.
Взгляды К. Маколей на Английскую революцию были откровенно полемичны по отношению к работам Юма. Период установления республики, с точки зрения Маколей, – вершина английской истории: «Анналы человечества не представляют другого правительства, столь недавно созданного и столь грозного для чужих стран»281. Историк полностью оправдывает казнь Карла I, считая, что король, ставший тираном, теряет право на власть282. В то же время она весьма критически настроена по отношению к Кромвелю. Протектор в ее глазах – «тщеславный узурпатор», который под маской простоты, скромности и умеренности обманул доверчивый народ283. Зато она тщательно изучала сочинения левеллеров и считала «Народное соглашение» высшим достижением революции. Том сочинения К. Маколей, посвященный «Славной революции», вышел в 1778 г. К этому времени идеология Американской революции уже сложилась. Достаточно будет указать, что к событиям 1688 г. К. Маколей относилась критически, считая, что парламент упустил возможность создать истинно свободную конституцию284.
В Америке юмовское противопоставление Английской революции середины XVII в. (Великого мятежа) и Славной революции (мирной и конституционной) взяли на вооружение тори. Поскольку английская парламентская монархия сложилась в результате событий 1688–1689 гг., лоялисты просто вынуждены были оправдывать и восхвалять эти события. Например, нью-йоркский тори С. Сибери пытался развести Славную революцию с начинающейся революцией в Америке. Первая была необходимым эпизодом английской истории, вторая является чередой бессмысленных насилий, вызванных эгоизмом спекулянтов или интригами республиканцев. И даже Славную революцию он не мог оправдать до конца: «как бы ни была необходима эта революция для обеспечения прав и свобод английской нации, я убежден, что ни один человек, по-настоящему любящий свою страну, не пожелал бы вновь увидеть ее раздираемой столь жестокими конвульсиями». Те, кто ссылается на нее в оправдание сопротивления угнетению, «слишком любят революции, чтобы быть добрыми подданными какого-либо правительства». Сибери признавал, что борьба за свободу может быть необходима, но она должна вестись «с должной покорностью правительству» и не может оправдать ни сопротивления распоряжениям последнего, ни нарушения хотя бы одного закона. Бостонцы, например, могли бы просто отказаться пить чай, вместо того, чтобы уничтожать его285.
