Так вот, мама в секрете от папы стала работать на ПОРОК, пытаясь найти лекарство, а папа в секрете от мамы связался с Правой Рукой — антиПОРОКовой организацией. Пока всё это происходило, а обстановка в нашей семье всё накалялась, я, Блинчик, Гений и Мордашка ходили в школу, учились и жили обычной жизнью. Правда, со строгим санитарным режимом. И порой приходилось замечать, что какие-то одноклассники пропали из школы и больше в ней не появлялись. Это означало, что-либо они заразились, либо кто-то из их близких. В любом случае, мы вчетвером жили так, как все нормальные подростки жили до Вспышек на солнце.

Всё изменилось, когда умер Огги. Мне было 15 лет, и вот Огги вдруг заразился. Но он был настолько маленький и слабый, что он не сошёл с ума, а просто умер. Именно это стало последней каплей для многого. Папа с мамой рассорились, раскрыли друг другу все карты. Он уехал, как я поняла, перешёл на сторону Правой Руки. Больше я его не видела. Мама, убитая горем, не знала, что ей делать. Нашу школу закрыли из-за того, что учеников в ней почти не осталось. Я уже тогда поняла, что скоро нас ждёт страшное.

И действительно. Наверное, мама была слишком подавлена, и это сделало её такой легкой добычей для манипуляций, но её как-то смогли убедить в том, что она должна отдать нас ПОРОКу. Мы — иммуны, и быть может благодаря нам и тем экспериментам, что над нами проведут, они и найдут лекарство. И никакой ребенок больше не погибнет. На самом деле, я могу понять маму. Она потеряла сына и осталась совершенно одна. Я до последнего видела, что ей бы ужасно хотелось, чтобы всё произошло совсем по-другому, но что-то не позволяло ей сорваться. ПОРОК умеет убеждать. Он знает, за какие ниточки нужно дёргать и как управлять людьми. А как известно, разбитыми людьми управлять легче всего.

2. Продолжаю. Короче говоря, нас четверых забрали в ПОРОК. Целый день у нас брали анализы, провели кучу осмотров, а потом разлучили. Каждого поселили в отдельную комнату, рядом с которой поставили охрану. Виделись мы крайне редко, чуть ли ни раз в день мельком в комнате отдыха, куда нас иногда отпускали, а обеды нам приносили каждому персонально. Металлические двери всегда были намертво закрыты снаружи. Выйти шансов не было, да и, признаться, глядя на грозные лица людей, что ходили за мной по пятам, желания тоже. Чего уж там, я практически не видела собственную маму. Её ко мне попросту не пускали. <…>

12. Мы в ПОРОКе ровно один месяц и пять дней. За это время мы прошли миллионы медицинских обследований и курсы подготовок. Иногда я натыкаюсь на других детей, правда, их тут очень, очень мало, но крайне редко — на своих друзей. Совсем скоро должно что-то случиться. <…>

19. Мистер Дженсон не доверяет нам и маме. Совершенно. Он не может понять, почему она не отдала нас сразу, а сейчас считает, что мы загубим им всю операцию. Конечно, бедные дети находятся в этом чёртовом ПОРОКе с пелёнок, их всю жизнь готовят как физически, так и морально. А сейчас у них просто нет времени на всю подготовку. Но доктор Ава Пейдж уверяет его, что всё будет нормально и что мы готовы. Хотя бы с ней эта крыса не спорит.

20. Периодически вижу Шона и Кэти. Иногда маму. Редко: ребят. Часто: Дженсона. Все выглядят очень взволнованно. Скоро что-то случится.

21. Вечером, когда бродила по коридорам в поисках людей, натолкнулась на Блинчика. Она плакала. Её отправляют в Лабиринт. Мы успели лишь попрощаться и пообещать найти друг друга, а потом её забрали на Стёрку. В каком именно Лабиринте она будет, я не знаю. А мама просто молчит и очень часто плачет.

22. Утром мне сообщили, что Мордашку так же отправили в Лабиринт. Мне страшно. <…>

39. Сегодня был последний раз, когда я видела Гения. Мы пересеклись в комнате отдыха, а потом мне сказали, что вечером я иду на Стёрку. Потом ко мне в комнату пришла мама, и мы проплакали в обнимку около часа. Она говорила, что сделала всё, что могла и потом сделает тоже. Мама пообещала мне, что чтобы не случилось, мы все снова будем вместе, когда это закончится. Ведь мы сильные, мы обязательно выстоим. И в конце концов будем счастливы все вместе, а все ужасы будут позади.

Мама ушла за час до того, как за мной пришли доктора.

Это последняя запись. Я не знаю, что меня ждёт, но очень надеюсь, что когда-нибудь я найду эти записи и перечитаю их. И что в этот момент они будут уже всего лишь страшными воспоминаниями, а жизнь всего мира будет такой же замечательной, какой была когда-то.

Майя устало уронила голову на руки, еле сдерживая стон. Мозг буквально разрывался на части, ужасно хотелось спать. Она сидела за столом, разложив все бумажки под свет маленькой настольной лампы, пока все вокруг неё уже видели десятый сон.

Сначала над бумагами сидели все втроём, потом, когда Райли уже стала клевать носом, они с Лукасом ушли на боковую. Майя было сделала вид, что тоже идёт спать, но снова включила лампу и, несмотря на жуткую усталость, в десятый раз перечитала записки.

Всего было четыре стопочки: одна с записями девочки, две были сплошь цитатами разных, неизвестных Майе людей, и одна с зарисовками ПОРОКа, на которых всё равно ничего не было понятно. Сказать, что они разочаровались, когда это увидели, значит ничего не сказать. Потому что записки не внесли совершенно никакой конкретики ни во что, разве что, они узнали, что в ПОРОКе их с самого детства всех держат и что до Лабиринта были кучи разных подготовок и кормят совершенно невкусными завтраками. И эти прозвища… Они путали всё. Они попытались соотнести инициалы, написанные в туннеле и первые буквы кличек, или их самих и эти прозвища, но только заходили в тупик. Из-за чего становилось только непонятнее: они ли это вообще? Кто написал эту гору мемуар? Почему они хранились в доме Топанги? Майя тщетно пыталась разобраться в этом, но мозги уже не соображали. Поэтому она сгребла все обратно в коробку, выключила лампу и, выставив руки вперёд и надеясь ни на кого не наступить и ни во что не врезаться, пошла спать.

Она проснулась резко, как будто в неё что-то кинули. Всё ещё была глубокая ночь, все спали, но на неё ничего не падало. Может, дело снова во снах, которые Майя не запомнила? Возможно. Ей что-то не самое приятное снилось, это точно. Она уже хотела снова засыпать, перевернувшись на другой бок, как вдруг услышала громкое:

— Майя!

Девушка вздрогнула и резко подскочила. Голос она узнала сразу.

Ньют лежал от неё не так далеко. Он спал, но снилось ему что-то явно беспокойное. Блондин весь дрожал и дёргался, из-за чего кровать под ним поскрипывала, и постоянно повторял её имя: то громко, как сейчас, то тихо, бормоча себе под нос.

Майя вскочила с кровати и бросилась к нему, села на колени рядом с его лежбищем. Лоб у Ньюта блестел от пота, побелевшие пальцы вцепились в матрас, он сильно жмурился, вертел головой, как будто в борьбе с кем-то, одними губами повторяя «Майя, Майя…». Майя дотронулась до него, намереваясь разбудить, но он, как от удара током, вздрогнул ещё сильнее. Она совершенно растерялась. Аккуратно провела кончиком пальца по чёлке, оголяя буквально горящий лоб. Приблизив своё лицо к нему, Майя осторожно подула на него, одной рукой поглаживая по волосам, а другой придерживая за щёку и шепотом повторяя «Всё хорошо, я тут».

Ньют, до этого напряжённый до взбухших на шее вен, постепенно расслабился. Майя сидела в этом положении ещё какое-то время, прежде чем он наконец устало приоткрыл свинцовые веки.

— Ты опять? — не пряча усмешки, хрипло спросил он.

Если бы не тот факт, что она страшно за него перепугалась, она бы тоже усмехнулась.

Майя на него почти разозлилась. Всей душой надеясь, что в темноте он не увидел, как она покраснела, девушка убрала руки и, стараясь быть хмурой, уселась на пол, поджав ноги по-турецки.

— Очень смешно. Ты весь горишь, между прочим.

— Ага, а ты меня решила остудить? — продолжал веселиться Ньют. — Спасибочки.