Тем не менее все шло как-то само собой и даже подозрительно гладко: дисциплина на факультете вовсе не ухудшалась и даже котлы на практических занятиях стали взрываться и плавиться много реже. Вот ведь странность! «Может, стойка на ушах — это как раз то, что было с моей жизнью раньше?» — думал он, выводя очередное «выше ожидаемого» на работах второго курса — Мерлин, как ты мог?! — гриффиндора.

Противиться энтузиазму наказанных профессору удавалось, но недолго. В конце концов, при сборе редких трав (и не только) лишних рук не бывает, особенно если к ним прилагается адекватная голова. Головы были что надо. Отличники Диггори и Грейнджер, почти отличники Нотт, Патил и Смит, работящие Аббот и МакМиллан и, в конце концов, те, кого он учил лично — Малфой и Поттер. Хоть зельевар и продолжал каждый раз вздрагивать, когда белобрысый наследник самого крупного среди магов Британии состояния, картинно поплевав на ладони (чертов Поттер!), хватался за лопату.

Нет, он быстро понял, что Драко рассчитывал именно на его реакцию и наслаждался ею, но не вздрагивать каждый раз не мог. Ведь это… это же… нет, только вслушайтесь: «Малфой и лопата»! Это же абсурд, бред, галлюцинация! Которая, тем не менее, выкапывала вполне себе вещественные результаты.

Хорошо, хоть Нотт вёл себя, как подобает слизеринцу, то есть довольно артистически переправлял честь быть главным копателем кому угодно, предпочитая оставаться наблюдателем. И никакое гриффиндорско-пуффендуйское фырканье насчет «белоручек» его не пронимало. Молодец мальчик.

Правда, когда неизвестно откуда забежавший джарви высказал о нем и его предках все, что имел (а имел он много, не по делу и о-о-очень неприличное), и нырнул в ближайшую нору, оторвать негодующего Тео от лопаты удалось далеко не сразу. О результате хотелось бы стыдливо умолчать, сняв шляпу по поводу погибшей лужайки. Несчастный джарви таки вошел в историю леса как единственный хорек-заика, зато кентавры Запретного леса притащили немало интересного в благодарность «группе мастера зельевара» за удачно сделанную ловушку на крупного акромантула.

От целой горы этого самого интересного в виде хелицер, педипальп и других ядовитых отростков, вырезанных желез с ядом, паутинных бородавок, сердец, похожих на недоделанные связки сарделек, а также нескольких метровых (в диаметре) клубков паутины Снейп отказываться не стал — дурак он, что ли? Оставив себе самые «сливки», он потихоньку сдал бóльшую часть кое-кому в Лютном, остатки — Малпепперу и потом отправил Нотту гонорар, после которого парень почти полностью пересмотрел своё отношение к простому физическому труду. А что, Нотт-старший тоже изрядно потратился, отмазываясь от Азкабана, а ведь и раньше был не равен Малфою по доходам.

Снейп же после этих вылазок почти неприлично разбогател на несколько сотен галлеонов, так что назначать премиальные было действительно впору.

После каждой вылазки они дружно пили чай в его просторном кабинете, а потом раскладывали все собранное, иногда относя некоторые экземпляры в теплицы мадам Стебль.

Впервые увидевший веселую ватагу едва не подпрыгивающих вокруг зельевара школьников, направляющихся к Запретному лесу, Хагрид для начала трижды протер глаза. А потом, осторожно крадучись за кустами, присматривал, как бы профессор не учинил чего с детишками. И не надо о том, что великаны не умеют бесшумно двигаться, это уж точно было не про Хагрида, тем более в лесу, ставшем для него родным.

Вот не распугать их радостным великаньим хохотом было трудней, правда, всякий раз удавалось заткнуть самому себе рот и прикинуться кентавром, стуком кулаков по земле имитируя удаляющийся топот. Но однажды, наблюдая за Ноттом и джарви, лесничий чуть не лопнул, а потому решил больше особо не рисковать. Правда, следовать этому решению было трудно: не так уж много радостей было в жизни хранителя ключей, тыкв и подходов к Запретному лесу.

Что лесничий установил потом путем сложных умозаключений, осталось неизвестным, но к концу месяца, видя ту же самую процессию, полувеликан только весело усмехался в свою бороду и, если время было, все-таки норовил пойти следом. Ну, право, где он еще увидит такой бесплатный цирк под открытым небом? Он даже Снейпу начал дружески улыбаться, встречая того в Большом зале или по пути к школе, вот только реакция зельевара ему показалась немного странной. Впрочем, Хагрида это не особо смущало.

В результате граница между факультетами среди третьекурсников стала ещё тоньше: Малфой теперь вполне неплохо общался с Грейнджер, не называя её больше грязнокровкой, так же вёл себя Нотт, на удивление быстро нашедший с девочкой общий язык на почве… языков.

Оба оказались почти полиглотами, но Грейнджер специализировалась, если можно так сказать, на современных, в основном европейских, а Нотт неплохо знал древние: кельтские, греческий и латынь. В библиотеке эта парочка теперь представляла собой весьма интересное и вдохновляющее зрелище, которое оценил не только Снейп, но и мадам Пинс. Она вытащила из каких-то запасников несколько прелюбопытнейших экземпляров, и с тех пор Нотт и Грейнджер славно трудились над переводами, естественно, не бесплатно: Пинс, Флитвик и Снейп, как самые заинтересованные (и получавшие каждый свою копию перевода), не особо скупились. Да и помогали, конечно: далеко не все слова дети могли перевести адекватно — в текстах хватало иносказаний, доступных только опытным магам.

Поттер с лёгкой руки своей подруги стал чем-то вроде общего солнышка: к нему всегда поворачивались, прислушивались, а то, что он выдавал, как правило, всегда того стоило. Интуиция у парня развивалась семимильными шагами. Взять хотя бы его последнюю идею о модификации ткани, да-да, для дементорских мантий. От идеи приодеть стражей Азкабана детки так и не отказались, хотя общество вроде бы перестало существовать. «Временно распущено», — объясняла Грейнджер, но многие догадывались, что это значит на самом деле: «Ушло в подполье».

Главное, что детки прекрасно видели перспективы, которые могли бы открыться в случае удачи. Снейп с Флитвиком их тоже представляли, причем гораздо лучше, чем дети, а потому лишь всячески приветствовали. Приветствия эти, надо сказать, занимали почти все личное время профессоров и включали отнюдь не устную похвалу и похлопывание по плечам известных третьекурсников, а рытье во всех доступных библиотеках, личные эксперименты и резко активизировавшуюся переписку с коллегами на континенте и за океаном.

У Снейпа, кстати, уже были приняты в печать три статьи и лежал еще с десяток заготовок — еще после выходов в лес. А до скольких тем еще даже руки не доходили!

Наконец Северус понял, что произошло чудо: ему нравится его работа… и его жизнь, какой бы она ни была беспокойной. Это было столь потрясающе и восхитительно, а главное, в Хогвартсе было целых два человека, которым это было бы весьма и весьма интересно.

В тот вечер единственным тостом в небольшой компании трёх деканов, оккупировавших небольшую комнатку позади дальней теплицы, был тост за самого настоящего из настоящих волшебников — Гарри Поттера.

Директор открыл окно своей башни и сомкнул веки, подставляя лицо тёплым весенним лучам. Учебный год заканчивался на удивление спокойно, однако это не особенно радовало старого интригана.

Ему пришлось наконец признаться себе, что этот учебный год бездарно упущен.

Сириус не оправдал ожиданий. Гарри стал слишком много внимания уделять не тому, чему нужно. Любознательный Поттер — это совсем не тот идеал, который он старался вылепить из мальчика. Любопытный — ещё куда ни шло. В любом случае все, что его ждёт — это еще несколько лет жизни и принесение себя в жертву. Если мальчик будет умён и талантлив, его потерю будет пережить куда труднее. И ему, как директору, да и всему волшебному миру…

Да еще Северус слишком старается. Учит! Хорошо, хоть при этом по-прежнему скрипит на Поттера зубами. Надо все-таки еще разок проверить, не приобрёл ли зельевар излишнее влияние на мальчика. Кстати, не мог ли он сам дать Гарри зелье, хотя бы для собственного спокойствия?