Тут взгляд Савушкина наткнулся на странную купу срубленных деревьев, поначалу принятую за результат санитарной вырубки. Ещё одна, ещё, а тут целая группа из нескольких куп, какие-то странные серо-зелёные холмы неправильной формы, угловатые, без обычных покатых склонов… И опять купы срубленных берёзок… Они тут что, лес прореживают? Берёзовый? Зачем?

ТВОЮ Ж МАТЬ!!! Да это танки, укрытые срубленным берёзовым молодняком! И маскировочные сети, которыми накрыты колонны грузовиков!

По затылку Савушкина пробежал холодок. Танки, танки, танки… Грузовики – тентованные «опель-блитцы», тяжелые «бюссинги» – тягачи, артиллерия… Кюбельвагены с противотанковыми пятидесятимиллиметровками на прицепах… Снова тентованные грузовики… Да сколько ж их тут!?

Не меньше дивизии. Танков точно поболе сотни. Сотни три грузовиков. Солдат возле техники нет вообще, никакого движения вокруг грузовиков и танков не наблюдается. Это понятно, с высоты десяти тысяч метров вся эта музыка должна выглядеть тихим мирным лесом… или на какой высоте летают наши и англо-американские разведчики? Сверху всё это скопище техники не видно абсолютно.

Дивизия полнокровная, свежая. Вся техника – аккуратная, без привычных глазу повреждений от активной эксплуатации. Даже свежеокрашена! Надо зафиксировать… Где мы сейчас? Его Автомедон[23] точно должен знать, чай, не в первый раз рулит по этим лесам…

– Soldat, wo sind wir jetzt?

Толстый увалень, тут же повернувшись, услужливо доложил:

– Vorbei am Dorf Izabelin, Herr Hauptmann!

Хорошо, так и запишем: на южной окраине деревни Изабелин на пространстве около четырех квадратных километров сосредоточена танковая дивизия. Свежая, в боях не участвовавшая. Знать бы ещё её номер… Впрочем, это ещё ни о чём не говорит. Одна дивизия, пусть даже танковая, в масштабах фронта – величина переменная. Одной дивизией больше, одной меньше… Тем более – не ясно, куда её предполагают направить. Наши ещё в Белоруссии, дай Бог, чтобы старую границу перешли… Но в любом случае, то, что немцы готовятся отходить к старым границам – далеко не факт. Танковые дивизии для отступления по лесам не прячут…

Ага, вот и Ожарув. Что ж, товарищ Ульрих, посмотрим, насколько ты был хорошим преподавателем!

Савушкин вышел из машины, потянулся, и, опираясь на палку и стараясь придать походке лёгкую неуверенность – направился ко входу в комендатуру. С этого мгновения он – гауптман Вейдлинг, офицер батальона снабжения четвертой авиаполевой дивизии люфтваффе, чудом избежавший витебского «котла» – в котором сгинули и его батальон, и вся остальная четвертая авиаполевая дивизия во главе с генералом Писториусом, да и весь пятьдесят третий армейский корпус…

Унтер-офицер полевой жандармерии, стоящий у входа на второй этаж комендатуры, не говоря ни слова, требовательно протянул Савушкину раскрытую ладонь. Понятно, нужны документы. Капитан достал солдатскую книжку с вложенными в неё командировочным предписанием и требованием на аппаратуру в плотном сером пакете. Пущай копается, документы у него в полном ажуре…

– Bitte. Kommandant – Büro zwölf[24]. – бросил фельджандарм, бегло оглядев, даже не открывая, документы Савушкина, и возвратил ему обратно зольдбух и прочие бумаги. Однако! Экая тыловая небрежность… И что, субординация для фельджандармерии уже не обязательна? Нет, такого спускать нельзя! И Савушкин, изобразив на лице удивлённое ожидание, остался стоять на месте. Унтер, скрипнув зубами, выдавил из себя:

– Kommen Sie herein, Herr Hauptmann. Das zwölfte Kabinett[25].

Вот так-то лучше! А то обнаглели, крысы тыловые, фронтовиков уже ни в грош не ставят…

Так, второй этаж, двенадцатый кабинет. Охраны нет. Глубокий тыл, кого им тут бояться… Хотя почему – «им»? Нам! Мы ведь теперь тоже немцы и оккупанты…

Ну, с Богом! И Савушкин открыл дверь в кабинет коменданта.

– Herr Kommandant, Hauptmann Weidling, die vierte Felddivisionen der Luftwaffe!

Сидящий за столом в глубине кабинета пожилой офицер поморщился, как от зубной боли.

– Hör auf, Ernst, gib nicht vor, ein Krieger zu sein. Immerhin, Ernst, habe ich recht?[26]

Ого! Однако… Двух часов не прошло! Как-то слишком бодро они тут работают, как бы не наработали чего лишнего…

– Nur so, Herr Oberleutnant, Ernst![27]

Комендант покровительственно улыбнулся.

– Nun, ich – Gustav. Hoffe ich kann dir helfen[28]… – жестом указав на стул у приставного столика, комендант продолжил: – Sag mir, was ist mit dir passiert?[29]

Теперь главное – не спешить. Он – раненый фронтовик, слегка не в себе – что объяснимо, учитывая, что твориться в последние три недели на фронте группы армий «Центр»; берлинец, хоть и с провалами в памяти, желающий как можно надольше откреститься от фронта и прочих ужасов, но и в дезертиры не стремящийся. Обычный офицер, не герой, но и не трус, честно тянущий свою лямку в непонятно кому нужной войне. Вот так, пожалуй, будет правильнее всего…

Савушкин сел, зажав трость между колен и опершись на ней руками.

– Gustav, weißt du hier in Polen, was an der Ostfront passiert[30]? – Спросил он у коменданта.

Герр фон Тильзе пожал плечами.

– Die Bolschewik kommen. Wir verließen Vitebsk und Bobruisk. In der Ukraine gibt es Kämpfe in Galizien. Gefällt dir nichts verpasst?[31] – и улыбнулся.

Савушкин в изумлении даже поначалу не знал, что ответить. «Оставили Витебск и Бобруйск»? А то, что колонны немецких пленных все дороги в Смоленской области забили – это что, фунт изюму? Что дюжина ваших генералов уже в плену, а ещё столько же – вот-вот сдастся – это как? Захваченными немецкими пушками наши сапёры болота гатят! Хотя… Может, ему на всё это просто наплевать? И Савушкин согласно кивнул.

– Die Situation ist kompliziert. Wir verließen Witebsk am 23. Juni und zwei Tage später, an der Überquerung der Beresina, wurden unsere Fahrzeuge von russischen Flugzeugen niedergebrannt. Ivanen ging auf den Kopf![32] – Сейчас надо подпустить трагизма, желательно – со слезой…

Комендант в ответ лишь развёл руками.

– Das ist Krieg, mein Junge. Beim Heulen töten. Vor drei Jahren sind wir fröhlich und trotzig durch Russland gelaufen, jetzt sind sie an der Reihe…[33]

А коменданту-то, похоже, наплевать на всю эту заваруху, полыхающую вокруг… Сколько ему сейчас? За полтинник? Значит, воевал в ту войну. И пережил на своём фронтовом веку всё, о чём рассказывал «товарищ Ульрих» на лекциях – эйфорию патриотизма первых августовских дней четырнадцатого года, ярость наступления, горечь от потери товарищей, и, в конце концов – осознание полный бессмысленности ежедневно пожирающей тысячи жизней кровавой мясорубки… Старый и мудрый человек – которого старшие товарищи пристроили на непыльную должность военного коменданта в тихой польской глухомани. Небось, и обер-лейтенанта получил ещё тогда, в пятнадцатом-шестнадцатом году. Да так потом и демобилизовался. А в тридцать девятом его призвали снова, и опять – обер-лейтенантом. Так и тянет лямку, равнодушно глядя на суету вокруг. Плевать ему на эту войну… Что ж, тем лучше!

– Gustav, kannst du das Hauptquartier unsere division? Was wird für uns bestellt? Sie verstehen, die Situation ist kompliziert…[34] – И Савушкин посмотрел на коменданта с затаённым намёком на своё решительное нежелание получить быстрый ответ.