Опьяненный близостью Фролло жадно пожирал взглядом распростертую перед ним фигурку: изящно изогнутую ножку, осиную талию, округлое плечико, откинутую чуть назад, к нему, головку с растрепавшимися черными прядями… С каждой секундой он, кажется, еще глубже утопал в своей пагубной любви, но уже и не помышлял о том, чтобы вынырнуть из липкой паутины порока: это было невозможно и прежде, а уж теперь и подавно. Священник как никогда отчетливо понимал, что эта женщина должна принадлежать ему, и только ему. Только он вправе ласкать эти спелые груди, его губы должны касаться мраморной шейки, только его руки могут расточать ей ласки. Лишь в его объятиях должна изгибать она свое будто вылепленное из податливой глины тело, его прикосновениям суждено порождать эти томные вздохи, и только он один имеет право овладевать этой сотканной из огня языческой богиней, сжимая в объятиях ее прекрасное тело.

- Ты моя, - хриплый баритон разорвал сумрак комнаты, наполненный лишь звуками любовной схватки. – Моя, слышишь?!

Не выходя из нее, мужчина навалился на партнершу, прижимая животом к кровати и почти лишая возможности двигаться.

- Обними меня своими волшебными ножками, маленькая колдунья, - тихо выдыхает почти потерявший от похоти рассудок архидьякон и с упоением чувствует, как раздвигаются пышные бедра, а в следующий миг, согнув колени, плясунья скрещивает щиколотки, как бы окольцовывая его ноги своими. – Господи… Господи…

Вскоре он видит, как, судорожно сжавшись, маленькие пальчики начинают то стискивать простыню, то чуть оцарапывать ее острыми ноготками, и это зрелище вливает в жилы не меньше раскаленной лавы, чем ее прорывающиеся временами стоны. Клод больше не в силах сдерживаться: обвив одной рукой тонкую талию и опершись на другую, чуть приподнявшись, он врезается с ожесточением обреченного, притягивая Эсмеральду себе навстречу так близко, насколько это возможно. Почти вколачивает ее в неделикатно скрипящую кровать, забыв обо всем на свете и думая только о том, что еще чуть-чуть, и его накроет волной нестерпимого блаженства.

Девушка чуть слышно вскрикивает и сжимает его ногами.

- Тебе хорошо? – спросить времени еще хватило, но ответ, если он и последовал, уже не волнует: нахлынувшее удовольствие столь интенсивно, что на секунду-другую все пять органов чувств отказывают разом; зажмурившись, священник с громким стоном валится на плясунью.

- Вам пора, - он еще не успел отдышаться, а жестокая красавица уже беспокойно заерзала, пытаясь скинуть его.

- Да, - Фролло с трудом заставил себя разлепить пересохшие от жажды губы: пить хотелось неимоверно, но пошевелиться он сейчас был не в состоянии. – Скажи… ты, правда, уйдешь сегодня?.. После всего, что между нами было?

- А что между нами было? – спросила скорее не недовольно, а устало, как будто в сотый раз объясняя что-то надоедливому чужому ребенку. – Только очередная навязанная вами бесчестная сделка, и больше ничего.

- Но разве ты… разве тебе… - мужчина судорожно искал нужные слова, с отчаянием понимая, что не находит таких, которые донесли бы нечто невыразимое, но очень важное, связавшее их, как ему казалось, навек. – Тебе было плохо со мной? Я причинил боль?

- А как вы сами думаете? Мне пришлось отдаться человеку, которого единственного, наверное, в своей жизни я по-настоящему ненавидела. Хорошо, что это чувство больше не имеет значения… Знаете, если бы вы все-таки успели исполнить свою угрозу тогда, летом, я бы утопилась. Или зарезала вас во сне. Не знаю в точности, кому бы из нас пришлось распрощаться с жизнью… Но, как видно, ваши молитвы все же были услышаны. Пусть и чрезмерной для меня ценой, но все же нас разрешили от этих уз…

- И для меня – чрезмерной, - с болью произнес Клод, стискивая ее плечико и невольно ежась при этих словах. – Но почему ты не можешь остаться, если не ненавидишь меня больше?..

- Потому что это вовсе не значит, что я испытываю к вам хоть сколько-нибудь нежные чувства – только то, что проткнуть вас кинжалом мне больше не хочется. И не потому, что вы мне симпатичны, а потому, что мне теперь все равно. Все, чего я хочу сейчас, – обнять свою мать.

- А после? Куда вы пойдете? Без денег, без малейшей возможности заработать себе на пропитание?

- Для начала – во Двор Чудес. Не думаю, что Пьер будет возражать, если матушка поживет немного с нами. А потом… Не знаю, если испросить помилование для меня, как вы утверждаете, невозможно, нам, наверное, будет лучше незаметно покинуть Париж, как только станет чуть теплее.

- Покинуть?.. Я… я тут подумал… Возможно, есть одна лазейка, но для этого потребуется время, месяцы!

- Сколько? – напряженно спросила Эсмеральда, чуть повернув голову. – Только не вздумайте снова говорить, что нужно ждать, пока преставится король: одному богу известно, сколько он еще протянет!

- Нет, тут другое, - поспешно возразил архидьякон. – Долго объяснять, но, я полагаю, в самом крайнем случае к концу весны все уже прояснится.

- К концу весны? – плясунья все-таки скинула его с себя и теперь смотрела недоверчиво и пытливо. – Но это не так уж долго, меньше полугода. Мы все равно не смогли бы выдвинуться в путь до середины весны, так что… Я могла бы подождать более точного ответа.

Фролло прикрыл на миг глаза, собираясь с мыслями. В данный момент это казалось почти так же сложно, как отыскать нужную формулу для оживления силы молота Зехиэля.

- Значит… Значит, мы еще увидимся?

- Когда я получу помилование.

- А прежде? – священник взволнованно схватил горячую ладошку.

- Для чего же?

- Я… я люблю тебя, - запинаясь, произнес мужчина, тут же осыпав себя сотней проклятий за то, как ужасно жалко и моляще прозвучали его слова.

- Но я вас не люблю.

- Знаю-знаю! О, прошу, не повторяй этого вновь – лучше молчи!.. Ты как будто раскаленными гвоздями распинаешь мое сердце… Но, может, ты полюбишь еще?..

Девушка горько улыбнулась, и вновь улыбка вышла насмешливой и печальной одновременно; покачала прелестной головкой, но смолчала.

- Хорошо, пусть так – я согласен и на это. Не люби меня, если не можешь, но только будь рядом! Позволь мне хоть изредка видеть тебя, позволь завоевать твое доверие. Это все, о чем я прошу. И разве… разве ты не получила удовольствия в моих объятиях?..

- О, при чем здесь это! – взвилась прелестница, состроив недовольную гримаску. – И мое доверие вам, во всяком случае, уж точно не светит. Так что и видеться нам совершенно ни к чему.

- И я никак не могу переменить твоего мнения?..

- Нет, - отрезала Эсмеральда. – Да и вообще, святой отец, неужто вас больше не пугают злые чары цыганской ведьмы?.. А что, если мне вздумается отомстить за все свои несчастья разом? Что, если я дам вам надежду только затем, чтобы отнять позже? Вы знаете, что при этом чувствуешь?.. Я знаю. Вам захочется умереть сотню раз, ваши глаза ослепнут от бесконечных слез, а ваше сердце, которое сейчас пылает, покроется коркой льда. Но не думайте, будто оно заледенеет и даст вам покой: мерзлота будет только снаружи; внутри же несносный орган будет по-прежнему гореть. И вы будете благословлять тот миг, когда жили только в воздушных замках невесомой мечты и не знали еще горечи поруганных надежд, не собирали окровавленными пальцами осколки иллюзий, катаясь по усыпанному стеклом полу. Вы думаете, мой отказ ранит вас сейчас сильнее всего на свете; но он правдив, и потому рану наносит не он – вы сами причиняете себе боль. Но молитесь, чтобы мне не пришло в голову забавляться вашими чувствами: вот тогда вы действительно можете познать всю глубину горечи поражения.

Клод удивленно взирал на девушку, не поспевая за ходом ее мыслей: он слышал слова, но не вполне понимал их смысл. Она говорила о нем, о себе, о капитане… Но что она хотела всем этим сказать?..

- Собирайтесь же, преподобный. На улице совсем стемнело, матушка ждет вас. А я – ее.

Архидьякон подчинился, не проронив ни слова. Каменной плитой навалилась тоска. Расставание неминуемо, и у него нет средств, чтобы удержать ее еще хоть на день.