Фролло выдохнул, пытаясь унять бешеный стук сердца. Она дала ему не надежду даже, а только лишь смутный ее призрак, морок, который маячит где-то далеко впереди, но на самом деле его нет вовсе. Он даже не мог пока определиться, лучше это или хуже, чем совсем ничего. Не менее мучительно, во всяком случае. Даже если у него получится – бред, как здесь может что-то получиться! – на это уйдут недели, месяцы!.. За это время он с ума сойдет!

Да и как вообще подступиться с этим вопросом к Людовику?.. Король годами держит невинных в своих подземельях в Плесси-ле-Тур, несчастных, осужденных за неведомые преступления. Виселица на Гревской площади едва ли хоть раз за последние годы пустовала дольше десяти дней кряду. А уж просить помилования для сознавшейся в ереси ведьмы – за это самому можно лишиться головы. Впрочем, теперь ведь вскрылись новые обстоятельства… Девчонка не цыганка, не еретичка – она католичка, и, если публично покается в грехах, возможно, ей простят невольное заблуждение?.. Рассказать всю ее историю: про похищение, про жизнь с цыганами; она, в конце концов, невиновна в том, что в годовалом возрасте была украдена, и некому было воспитать ее в христианской вере. Он привел бы в свидетели сестру Гудулу, взял бы на себя ответственность покровительствовать Эсмеральде, стать ее духовным отцом… Капитан, в конце концов, жив, а после покаяния дело может ограничиться штрафом, ведь так?.. Хотя останется обвинение в покушении на жизнь. О, Шатопер теперь, верно, захочет явиться на заседание, если будет назначен пересмотр дела, и не пожалеет подробностей о «нападении» на него цыганской колдуньи!.. А священник, как назло, ныне даже не входит в число членов духовной коллегии, и бессилен сделать хоть что-то! Нет, через суд дело точно не решить. Только через короля, только просить помилования.

Впрочем, умолять старого лиса – все равно, что пытаться размягчить и перелепить обожженную глину. Сколько не поливай ее, материал уже так зачерствел, что скорее раскрошится в пыль, нежели смягчится. Нет, здесь нужно что-то другое. Какая-то услуга, ценная настолько, что будет стоить помилования. Что же может стоить жизни? Впрочем, это как раз легко: только другая жизнь. Король очень плох и ужасно напуган; скупой старик платит шарлатанам-астрологам, окружил себя толпой лжемедиков, жертвует огромные суммы в пользу святой матери-церкви. Он болен и боится смерти; верно, грехов на нем столько, что хватит на дюжину матерых разбойников… Если бы найти средство продлить жизнь, благодарность монарха была бы безгранична. Но это невозможно, нет. Клод осматривал как-то короля по его настоятельной просьбе и абсолютно уверен теперь, что тот не протянет дольше года. Разве что Божье чудо… Господи, ну конечно!.. Чудо!

Архидьякон вдруг вспомнил о странствующем монахе, просившем однажды приюта в монастыре Нотр-Дама и поведавшем о некоем Франциске из Неаполя. Брат Джироламо рассказал любознательному двадцативосьмилетнему Фролло о своем путешествии по Европе, но особенно священника впечатлил рассказ о посещении странствующим проповедником Милаццо. По его словам выходило, что на Сицилии не столь давно некие, как они сами себя называли, отшельники святого Франциска Ассизского, основали новый уединенный монастырь. Главой нищенствующего ордена являлся подвижник Франциск из Паолы, которого его последователи считали чуть ли не святым. Брат Джироламо был склонен согласиться с ними: ему так и не посчастливилось встретиться с основателем ордена лично, однако братья охотно поведали, что сей благочестивый муж еще отроком покинул родительский кров и шесть лет прожил отшельником в уединении и молитвах. Шутка ли, четырнадцати лет от роду отречься от земной жизни и посвятить себя Господу!.. По его молитвам исцелялись безнадежные больные, простая вода в его руках оборачивалась целебным зельем – так рассказывал про него брат Джироламо, храни его Пресвятая Дева! Что если посоветовать Людовику пригласить этого Франциска из Паолы во Францию?.. Если он и вправду святой, то сможет исцелить недуг стареющего монарха, и тогда щедрая награда ждет не только этого достойного мужа, но и того, кто подал королю блестящую идею. Да, может сработать! Во всяком случае, стоит попытаться. Хотя, черт бы все побрал, на это, опять же, уйдут месяцы!..

- Эсмеральда, - тихо позвал мужчина, только теперь почувствовав, что согнутая в локте рука ужасно затекла.

Девушка неохотно пошевелилась, но очей не разомкнула.

- Дитя, ты спишь?..

За окном уже начали сгущаться сумерки. Проклятье, должно быть, уже пятый час!.. Ему вот-вот придется покинуть свою гостью. И неизвестно, встретятся ли они снова… Архидьякон прикрыл глаза и печально выдохнул. А потом с нежной силой стиснул в медвежьих объятиях лежащую рядом женщину с черными волосами, глазами-колодцами и чарующим голосом сирены.

- Вы меня сейчас задушите, - окончательно пробудившаяся плясунья попыталась развернуться к нему лицом, но Клод не позволил.

Обнимая ее одной рукой, второй он с жаром начал ласкать юную грудь; губы уткнулись в смуглое плечо.

- Преподобный, вам еще не пора на встречу с моей матушкой?.. – красавица предприняла очередную тщетную попытку вырваться.

- Скоро будет пора. Но мы еще успеем… - он недоговорил и проворно просунул ладонь между бедер.

- Кажется, христианская вера учит умеренности, - слабо запротестовала Эсмеральда, невольно выгнувшись.

- Поверь мне, дитя, я умерен во всем, что не касается тебя, - хрипло пробормотал мужчина, чувствуя, как в нем вновь пробуждается огонь желания. – Расслабься… Я не причиню тебе боли.

Плясунья вздохнула и прекратила свои жалкие и, честно сказать, не особенно усердные попытки вырваться из мертвой хватки. От горячих ласк монаха страсть неумолимо начала подчинять и ее; первый стон сорвался с приоткрывшихся губок. А священник, тем временем, не ослаблял хватки и распалялся от ее тихих вздохов, извивающегося тельца и сбившегося дыхания ничуть не меньше, чем если бы ласкали его самого.

Он не старался сейчас усмирить свое желание, как делал это прежде – напротив, организм, кажется, действительно устал и нуждался в дополнительной стимуляции. Время поджимало, поэтому Фролло оставил долгие прелюдии и приятные нежности на отдаленное светлое будущее, на которое все же очень хотел надеяться. Прижав к своей груди маленькую чаровницу, он раздвинул коленом стройные ножки и беспрепятственно пробрался в ее святая святых. Девушка слышала только подхриповатое, частое дыхание прямо у себя над ухом, да ощущала, как приятный жар скапливается от круговых движений его длинных пальцев, ласкавших оросившийся соком, разбухший бутон. Мужская плоть, которую еще пять минут назад она не чувствовала, теперь вздыбилась и твердо уперлась в ягодицу.

- Любовь моя, - простонал Клод, и Эсмеральда чуть обернулась на этот протяжный зов, приподнявшись на локте. – Нет, не двигайся!.. Прошу тебя. Я хочу… хочу так…

С этими словами он легко притянул ее таз еще ближе и, задрав гибкую ножку к потолку, вошел в приоткрывшийся сад. Застонав, начал быстро двигаться, глубоко проникая в нежное женское лоно и едва не рыча от первобытного удовольствия. Плясунья же, напротив, чувствовала, что ей явно чего-то недостает. Наслаждение не ослабевало, но и не нарастало: она точно качалась на его упругих волнах, но не было той, что повергает в пучину греховного блаженства. Ах, лучше бы он продолжил свои ласки… Девушка выгнулась, чуть подавая таз навстречу и раскрываясь для мужского вторжения. Будто исполняя немыслимое адажио классического па-де-де, она грациозно еще чуть приподняла и согнула в колене придерживаемую ножку, непринужденно заведя ее за спину партнера. Архидьякон поудобнее перехватил маленькую танцовщицу под бедро, помогая ей легко удерживать позицию.

- Боже, какая ты гибкая!.. – Эсмеральда невольно удовлетворенно улыбнулась в ответ на прерывистый мужской шепот, однако усилившиеся толчки быстро вытеснили прочь все мысли, оставив лишь стремление вновь испробовать сладость греховного наслаждения.