- Угу. Восхитительно.

- Но его же не было видно: только рука разрисованная, да голос из-за ширмы. И публика, естественно, стала требовать показать лицо своего нового героя.

- Но у него ведь хватило благоразумия этого не делать? – с замиранием сердца спросил Клод.

- Благоразумия – у Жеана? – прыснула красавица, едва на расплескав оставшееся вино. – Простите, преподобный, но вы, кажется, плохо знаете своего брата.

- Прекрасно знаю! – отрезал Фролло. – Просто надеюсь на Божье чудо. Ну же, не томи!

- Господь, кажется, не посчитал это дело настолько важным, чтобы вмешиваться в него… - выдержала эффектную паузу, за которую, как показалось священнику, у него побелели остатки темных волос. – Поэтому вмешаться пришлось Пьеру.

- Слава Богу!

- Жеан сказал, тот его чуть ли не за ухо удерживал, не давая выскочить на помост. А потом еще и маску какую-то нацепил на случай, если особенно любопытные попытаются за ширму заглянуть.

- Отлично! Все-таки Гренгуар неплохо соображает, когда это действительно нужно, хоть и любит прикидываться болтливым балбесом.

- Конечно. Он все правильно сделал. Вот увидите, стоит провернуть еще одну подобную пьесу, и весь Париж будет гудеть, желая узнать, кто же скрывается под маской и кому принадлежит этот звучный голос. Они уже неплохо подогрели интерес публики, осталось закрепить успех, и дело в шляпе.

- Какой еще успех?! – не выдержал мужчина и вскочил со стула; однако тут же сел на место, пытаясь успокоиться: вдох-выдох; Ave Maria, Mater Dei…

- Чем это вы недовольны? – почти обиделась за Жеана девушка, успевшая близко сдружиться с веселым школяром.

- Ты еще спрашиваешь?! Дворянин – метит в артисты! Да где это видано? Даже участвовать в написании подобных пьесок – очень сомнительное развлечение, но при этом хотя бы легко оставаться в тени. А уж играть на сцене!.. Перо, как и плуг, – орудие простолюдинов; оружие дворян – меч или крест. Если ему по душе пачкать руки в чернилах – пожалуйста, пусть выберет стезю законника или ученого. Но на подмостках он запятнает свое имя так, что не отмоется уже никогда… Господи, ну в чем я опять провинился, что Ты так наказываешь меня?..

- Обет безбрачия нарушили, как минимум, - отрезала не на шутку разозлившаяся прелестница. – Значит, по-вашему, играть для зрителей, радовать людей – позорное ремесло?

- Истинно так, дитя мое.

- Выходит, всю свою жизнь я занимаюсь недостойным делом! – выпалила она. – И как вас только угораздило влюбиться в подобное бесстыдство!.. Чары, не иначе. Наверное, даже солдатская девка не была бы для вас так плоха, как уличная танцовщица, выступающая на потеху черни и для развлечения благородных господ!

- Эсмеральда, я совсем не имел в виду тебя…

- А, значит, безродной цыганке позволительно петь на площадях и бить в бубен, а брату архидьякона Жозасского это, конечно, не под стать? Ну да, куда уж мне до ваших благородных кровей – простой девчонке без роду, без племени!

- Да послушай ты меня! Он дворянин, сын благородных родителей, хотя и не слишком знатных или богатых. Я лично ничего не имею против актерского мастерства или каких-либо других занятий, связанных с развлечением толпы. Не перестал же я здороваться с Гренгуаром только потому, что он таскал стул в зубах, чтобы заработать на хлеб насущный! Это уж, во всяком случае, лучше, чем воровать. Приносить людям радость – это прекрасно. Но сама подумай, как будут смотреть на моего брата, а потом и на меня, люди нашего круга, почти все из которых – приверженцы традиций и старых порядков.

На это плясунья не нашлась, что ответить. Она и сама понимала, что монах прав, но все равно обиделась на его слова. Значит, вот кем он ее считает!.. Уличной девкой, которая заслуживает уважения не больше, чем красотки с улицы Глатиньи! Впрочем, так думал и Феб… Что цыганской девчонке не место рядом с дворянином, даже если на самом деле она вовсе никакая не цыганка. Все равно годится только на то, чтоб греть постель – не более…

Некоторое время оба молчали, усиленно делая вид, будто очень заняты едой. Проклятье, неужели она не понимает?! Да и вообще, разве Клод пожелал бы плохого будущего родному брату?.. Впрочем, когда родители определили его самого для духовного призвания и отдали в колледж Торши, они ведь тоже желали только добра, но, кажется, хорошего священнослужителя из него так и не вышло… Даже не пробудись в нем эта пагубная страсть – все равно не вышло. Он сам, однако же, ни к чему не принуждает Жеана, дает определиться с выбором – но актер!?

- Эсмеральда… - архидьякон поднялся и нерешительно приблизился к кровати, присел рядом, не зная в точности, что собирается сказать.

- Я знаю, - плясунья перебила раньше, чем он успел собраться с мыслями. – Знаю, что вы правы. Что годится для безродной девки, совсем не к лицу молодому дворянину. Думаю, ваш брат и сам это понимает. Но… вы просто не представляется, какой это восторг – выступать для людей, будь их только небольшая кучка или огромная толпа. Видеть, как они с замиранием сердца ловят каждый жест, каждое слово; слышать крики одобрения, аплодисменты; читать восторг в их сияющих глазах… Мне так не хватает этого, - неожиданно закончила она.

- Ну почему же сразу не представляю… Сейчас это, наверное, уже и правда не имеет для меня значения, но когда я был моложе, тоже всегда старался подмечать, кто на службе зевает и слушает вполуха, кто переглядывается с хорошенькими прихожанками, а кто – действительно молится и говорит через тебя с Христом. Я очень любил когда-то проповедовать. Думал, смогу изменить мир – смешно вспомнить. Так надеялся, что меня услышат, что я смогу достучаться до людей, затронуть самые потаенные струны души; мнил себя перстом Господним, смычком в Его руках… Но достучаться можно только до того, кто не ждет стука, а держит дверь в сердце нараспашку. Кто не боится доверять, не боится ошибаться, кто всегда в поиске. Нет, меня давно не интересует, что обо мне думают; толпа подобна облаку, что несется туда, куда дует ветер. Вспомни, еще прошлой зимой люди готовы были носить тебя на руках и чуть не побили год назад сестру Гудулу за то, что мешала тебе выступать. А летом эти же самые люди собрались на Гревской площади в надежде хоть одним глазком взглянуть на твой последний танец в десяти футах над землей… И все-таки ты жалеешь, что не можешь снова плясать для них.

- Не все люди одинаковы, - возразила девушка, хотя слова священника больно задели ее: она никогда не задумывалась о своей публике с этой точки зрения. – Так или иначе, Жеана легко понять.

- Легко. Первый успех кружит голову вернее крепленого вина, не так ли? И все-таки мне придется поговорить с ним.

- Скажите, преподобный, - вдруг спросила Эсмеральда, которую этот разговор натолкнул на неожиданную мысль, - если я, как оказалось, вовсе не цыганка, а француженка и крещеная христианка, мне, стало быть, никогда теперь нельзя будет петь и танцевать?

- С чего ты это взяла, дитя мое? – невольно улыбнулся Фролло.

- Ну как же, вы ведь сами говорили, что это стыдно – не прибирать волосы, и чтобы юбка взлетала до колен… И что своим срамным поведением я развращаю души добрых чад церкви.

- Н-ну… Да, от танцев на площади босиком, пожалуй, придется воздержаться. Да ведь тебе все равно нельзя показываться на людях!

- Но это же только во Франции! Пожалуй, даже только в Париже да ближайших предместьях. Теперь, когда матушка будет со мной, я могла бы бежать вместе с ней из города… Но чем мне зарабатывать на жизнь, если в таборе меня ничему не учили, кроме как петь да танцевать? За много лиг отсюда мне ничего не будет угрожать. Но, получается, своими выступлениями я буду гневить моего бога?.. Мне бы этого не хотелось. Ах, насколько легче быть простой цыганкой!.. Пусть я и была оборванкой, не знавшей ни матери, ни отца, пусть такие как вы или Феб презирали меня, считая пустой уличной девкой, бродяжкой – зато я была свободна!

- Я не считал тебя пустой уличной девкой! – зато бродяжкой, ведьмой и распутницей – очень даже; впрочем, это все было давно, год назад, и сейчас совершенно не имеет значения.