Итак, школяр ждал, когда же до брата дойдут вести о его успехах. Однако то ли наставники не спешили радовать Его Высокопреподобие, то ли сам архидьякон не желал расточать похвалы, но Жеан так и не услышал из его уст слова одобрения. Как, впрочем, и других слов: мальчишка получал содержание, но все попытки разговорить брата либо ограничивались односложными ответами, либо оканчивались суровым молчанием. Тот вообще стал еще более замкнутым, чем прежде: посвящал все свое время заботам о делах епархии или читал. Он добровольно сложил с себя полномочия члена коллегии духовного суда без всякого объяснения причин, безмолвствовал на собраниях капитула, если только не обращались к нему лично. Полагали, что то было пагубное последствие тяжелой болезни; братья не без грусти заметили, что отец Клод очень сильно сдал: он заметно похудел, гладко выбритый подбородок заострился, глаза всегда лихорадочно горели нездоровым стеклянным блеском. На мессах Фролло, казалось, оживал: он полностью отдавался служению, и это видели как монахи, так и прихожане. А если случалось священнику читать проповедь, то голос его гремел под сводами собора, подобно гласу Господнему, и заставлял вздрагивать даже распоследнего безбожника, явившегося на литургию потому только, что так положено. Однако что-то умерло, казалось, в этом человеке. Словно надломленное дерево, он пытался еще опереться на пущенные глубоко в землю корни, однако понимал, что рана смертельна, и следующей весны ему уж не встретить.

Где-то глубоко в душе это ощущал и Жеан. Тревога за брата прочно поселилась в его сердце, и избавиться от нее, вернуться к прежней беззаботной жизни было не в его власти. Ведь, в сущности, кроме Клода, у него не было близких – это школяр теперь хорошо понимал. Странно, что часто мы осознаем ценность человека только после того, как он отдалился. Всякая забота о нашей драгоценной персоне кажется нам такой естественной и приятной обязанностью, что, только оставшись без нее, мы замечаем вдруг, как много для нас кто-то делал.

Но все же неунывающий шалопай не терял надежды вернуть однажды былое расположение, а пока продолжал углубляться в те дебри, заблудиться в которых отныне казалось ему чрезвычайно привлекательным. В частности, помогал Гренгуару с сочинением мистерии «Благочестивый Адам» и даже выпросил себе роль Змия-искусителя. Пьер долго не соглашался, считая актерское мастерство неподобающей профессией для брата архидьякона Жозасскаго, однако, в конце концов, вынужден был уступить. Ведь из-за дерева должна была показаться только размалеванная под Змея рука с яблоком, а сильный голос артиста на сцене – совсем не тот, что у белокурого мальчишки в трактире, так что вряд ли его могли узнать. К тому же Жеан и впрямь серьезно помог с пьесой, а это, по мнению поэта, требовало какого-никакого вознаграждения.

Школяр напрочь отмел предложенный изначально сюжет о жизни праведного Иосифа Обручника, рассудив, что ничего интересного о праведнике написать не получится. И то правда: где это видано, чтобы люди не зевали при повествовании о скромной, правильной жизни?.. То ли дело, когда вскрываются любопытные подробности и грешки!.. Поэтому в качестве сюжета был выбран ветхозаветный эпизод грехопадения. Поэт намеревался создать трагедию, выразить скорбь бессмертного человека, знавшего вечное блаженство, пред трудностями жизни земной, глубину страдания при осознании собственной отныне конечности, крах всех упование и посыпание главы пеплом… Однако снова вмешался неугомонный юнец. Он вполне убедительно доказал, что трагедии нынче не в чести, и приправить сальным юмором некоторые особенно пикантные моменты не только хороший тон, но и залог будущего успеха. Вздохнув, философ рассудил, что школяр, как ни крути прав. Посетовав на грубость нынешних нравов и посулив создать когда-нибудь не под заказ, но настоящий шедевр для потомков, Гренгуар принялся за работу. Потешить акробатическими номерами публику он выходил теперь только от случая к случаю, и Жеан, видя положение вещей, счел своим долгом приносить с собой то овощи, то вино, то хлеб, справедливо полагая, что потратить деньги Клода на Эсмеральду – вполне себе честно, учитывая, что прокормить себя самостоятельно она теперь не может по его вине. К тому же он теперь частенько ужинал с цыганкой и ее мужем, после чего перечитывал сочиненные поэтом строки, высмеивал приблизительно половину и, отобрав у раздосадованного Пьера листки, переписывал примерно пятую часть. Автор вздыхал, язвил, но все же соглашался в итоге включить «грубый юмор для необразованных плебеев» в свое «гениальное творение». Так прошла пара месяцев; текст был почти готов, актеры набраны, костюмы вовсю шились. И вот, до долгожданной премьеры осталось только два дня.

- О дети, взгляните на чудный сей плод!

Отведайте яблочка, други!

Глядите, оно так и просится в рот.

И сами вы будете боги!

- Признаться, давно я готова вкусить

Божественный фрукт сей запретный.

Адам только вдруг меня вздумает бить,

Решусь коль нарушить заветы?

- Ему предложи разделить дивный клад,

Схитри, аппетит чтоб проснулся.

Мужчина, вестимо, едва ль будет рад,

Коль змей чужой – жинки коснулся!

- Стоп-стоп-стоп! – прервал поэт. – Все прекрасно, только ты, молодой человек, должен стоять за ширмой и соблазнять ее одной рукой. Вместо этого ты зачем-то вылез целиком и у меня на глазах без всякого стеснения обнимаешь мою жену.

- Я не обнимаю, я ее об-ви-ва-ю, - по слогам с удовольствием произнес Жеан, однако руку с девичьего стана все же убрал. – Да ладно тебе, мы же репетируем. На сцене все сделаю, как надо.

- Ты не поверишь, но репетиции нужны именно для того, чтобы потом в точности и без запинки повторить их на выступлении! Вот из Эсмеральды Ева очень недурная получилась, а из тебя так себе змей. А на подмостках, между тем, через два дня блистать тебе, а не ей!

- Конечно, получилась, - пожал плечами юноша, - она же женщина. То есть по определению соблазнительница и интриганка. А я максимум могу соблазнить тебя на стакан-другой доброго бургундского. Говорил же, дай мне Адама! Сам уперся.

- Вот я все не могла понять, - тихо сказала цыганка, - почему у вас, мужчин, такое предвзятое отношение к женщинам. Ведьмы, колдуньи… А дело, оказывается, просто-напросто в какой-то старой сказке, древней, как сам мир. Ну не глупость ли?

- Мой братец бы с тобой не согласился, - хохотнул школяр. – Уж он бы нашел тысячу и один аргумент, помимо этого, почему женщина – «сосуд греха»! Ой, прости… Я так, конечно, не считаю. А если и считаю, это нисколько не помешает мне с радостью испить из этого сосуда!

Плясунья картинно вздернула брови, состроила недовольную гримаску, отвесила нахалу шутливую пощечину и звонко рассмеялась.

- Жеан, ты можешь не приставать к моей жене хотя бы во время репетиции? – устало попросил Гренгуар.

Он знал эту их любимую игру: юный повеса изображал страстную влюбленность, а девушка всякий раз то острым язычком, то вот так вот отвергала его неуклюжие «ухаживания». Правда, Пьер немного портил эту забаву: он никак не годился на роль ревнивого мужа и считал ниже своего достоинства принимать участие в словесных перепалках подобного рода.

- Достаточно на сегодня, - решил автор, постановщик и режиссер в одном лице. – Жеан, завтра в три часа пополудни у нас генеральная репетиция, и я очень настоятельно прошу тебя не опаздывать.

- Договорились! По такому случаю я даже ограничусь сегодня одним только разбавленным вином – никаких попоек и пьяных драк, не будь я Жеаном Мельником! Да не волнуйся ты так, Пьер: твою постановку ждет ошеломительный успех, вот увидишь. По Парижу уже вовсю гуляет слух, что новая мистерия, в отличие от прошлогодней, весьма остроумна и забавна. Кроме того, ваш покорный слуга, озабоченный, как непосредственный участник, успехом предприятия, шепнул парочке нужных ребят, что следует кричать. А уж толпа подхватит, будь покоен.