- Дура! – в сердца крикнул Клод, встряхивая маленькую упрямицу за плечи и едва сдерживая желание надавать ей хороших оплеух и привести в чувство. – Думаешь, ты что-то этим докажешь? Мнишь, что ему будет дело до твоей смерти? Это мне, мне снова будет нестерпимо больно по твоей вине, а он и имени твоего не вспомнит, ясно тебе?!

«Он и сейчас не помнит», - с грустной иронией подумала плясунья. Архидьякон, тем временем, продолжал:

- Тебе кажется, что ты уже так много испытала, что ты видела жизнь во всей ее неприглядности; мнишь, что ты знаешь обо всем на свете, а боль твоя нестерпима и уникальна! И ты решила просто сбежать, даже не попытавшись бороться. Но ты ничего не знаешь о жизни, ничего, слышишь?! Жизнь – это дар Божий, бесценный, прекрасный; а ты готова расстаться с ним, так и не начав толком жить, ничего не узнав о мире, о красоте, даже о самой себе. О, почему люди начинают ценить жизнь, только когда ее остается на полглотка, как у нашего короля?.. Растрачивают свои дни, как мой братец – монеты; вот только не к кому потом идти и клянчить еще. Ты такая же, как Жеан: маленький, эгоистичный ребенок, не видящий дальше собственного носа!..Думаете, вы умнее прочих?

Священник обернулся на неслышно прокравшегося следом за ним юного шалопая и набросился теперь уже на него:

- Полагаешь, что твой брат, «полоумный архидьякон», ничего не понимает в жизни? Верно, это так и есть, потому что половину ее я посвятил тебе – и что получаю взамен?! Постоянные жалобы учителей да твои глупые бредни о достоинствах позорных столбов и виселиц! Чем ты гордишься: своим невежеством, своей никчемностью, своими пагубными привычками, которые по недомыслию считаешь свободой, в то время как скован ими по рукам и ногам?.. Ты мнишь себя безбожником и радуешься этому вольнодумству, но можешь ли ты доказать свою правоту, можешь ли с уверенностью утверждать, что Бога нет?

- Да ведь и обратное пока никто в точности не подтвердил, - рискнул ответить школяр.

- Ты неглупый юноша, Жеан, так подумай на досуге над нехитрой истиной. Если верующий человек оказывается неправ, он ровным счетом ничего не теряет от своей веры; если ошибается безбожник, он в посмертии своем теряет все. Поразмысли об этом. Но не время и не место для подобных разговоров: я доберусь с вами до левого берега, и дальше наши пути разойдутся. Жеан, за девчонку отвечаешь головой! И не смей являться ко мне раньше, чем через три дня, тебе ясно?

- Ясно, братец, - кивнул мальчишка, подходя к Эсмеральде и осторожно дотрагиваясь до плеча: - Пойдем, малютка.

Цыганка вздрогнула, но послушно поднялась. Не без помощи белокурого парнишки забралась в лодку и замерла. Архидьякон влез последним, с брезгливым отвращением кинув на дно платье послушницы Отель-Дье и запачканную кровью простыню; плясунья вся как будто сжалась. На середине Сены белье отправилось в воду и вскоре скрылось в волнах. Чуть погодя, священник снял с себя плащ и отдал брату:

- Оденешь на нее. Не идите людными улицами. Уже темнеет, вас не должны узнать.

- Да, - кивнул Жеан и, немного погодя, невнятно добавил: - Прости, Клод.

Тот вместо ответа неопределенно дернул плечом и поморщился, как от сильной боли. Что ему теперь в этом «Прости»?.. Но нет, нельзя: он подумает обо всем случившемся позже, когда дело будет сделано и опасность останется позади. Вот тогда можно будет спокойно оплакать собственную несправедливую участь, умереть от нестерпимой тоски, воскреснуть на следующий день, чтобы снова и снова гибнуть в плену осознания бесконечного одиночества. Но прежде нужно спасти маленькую колдунью и отвести от себя всякие подозрения.

Выскочив из лодки, старший Фролло подождал, пока выберется на левый берег юная парочка и, с силой толкнув утлое суденышко, отправил его в свободное плаванье вниз по Сене.

- Если с ней что-то случится… - внушительно произнес Клод, на секунду впившись в плечи младшего брата и одаривая его тяжелым взглядом.

- Все будет хорошо, братец, не волнуйся! – беспечно ответил тот, с удивлением подмечая странное выражение в глазах мужчины: это была гремучая смесь отчаяния, тоскливой боли, какой-то будто даже обреченности, решимости и… нежности? покорности? любви? Этого Жеан не смог разобрать. При этом лицо, как всегда, оставалось абсолютно бесстрастным, лишь в черных зрачках метались отблески рвущих на части переживаний.

Архидьякон резко развернулся и зашагал в сторону Парижа.

- Пойдем? – немного помедлив, школяр обернулся на замершую цыганку.

Та безропотно подчинилась и, укутанная черным плащом, двинулась вслед за юношей. Они шли молча, погруженные каждый в свои мысли. Жеан напряженно думал, что же он все-таки натворил на сей раз. Эсмеральда снова и снова перебирала в голове подробности короткой любовной сцены и жестокие слова – стража, виселица, колдунья… помолвка. Значит, все это было ложью. Все, от первого до последнего слова. Осознание принесло такую мучительную боль, какую не в силах причинить ни испанский сапог, ни дыба; воспоминания вонзались в сердце острыми крючьями раскаленного железа, оставляя незаживающие шрамы. Она смутно надеялась, что в Париже ее все же схватят и отправят на казнь. Однако самой раскрывать себя девушке не хотелось: на это не было сил, да и к тому же вместе с ней запросто мог пострадать невинный мальчишка, который сдержал слово и привел к ней капитана. И вовсе не его вина, что та любовь, которой одной и жила плясунья уже многие месяцы, существовала исключительно в ее голове.

Из-за праздника, однако, в столице было очень людно, начиная с давки в воротах. Никому не было дела до юной парочки, спешащей знакомым маршрутом. Не прошло и часа, как Жеан со спутницей достигли Двора Чудес и углубились в его кривые улочки.

========== /////////////////// ==========

Первым делом Клод направился к хозяйке нанятого им домика. Та, по счастью, уже вернулась со службы и собиралась ужинать. Планы ее, однако, оказались нарушены.

- Вы сейчас же отправитесь к себе домой, - наставлял архидьякон Жозасский, уже не скрывая своей личины и с удовлетворением отмечая, как вытянулось от удивления лицо почтенно склонившейся для благословения старухи. – Там, скорее всего, найдете стражу. Скажете им, что возвращаетесь с вечерней литургии, обитаете в своем домике уже… Сколько вы там живете?..

- Да, почитайте, с 1444 года от Рождества Христова, святой отец, - прошамкала бабка. – Как с покойным супругом повенчалась, так оттуда и не выезжала.

- Отлично, вот так и скажете, - кивнул мужчина. – Будут задавать непонятные вопросы - даже не слушайте, все свое твердите, дескать, знать ничего не знаю, сорок лет здесь живу, никаких монахов и цыганок в глаза не видала. Если сделаете все правильно, можете после в любой день прийти в Собор Парижской Богоматери и обратиться лично ко мне. Думаю, вы и сами уже задумываетесь о скором свидании с Господом. Я лично исповедую вас и причащу, после чего получите от меня индульгенцию.

Старуха не очень хорошо понимала, что значит красивое латинское слово, однако в народе болтали, будто это все равно что пропуск в Рай. Она упала на колени и поцеловала край торчащей из-под сутаны рясы быстрее, чем священник успел отступить.

- Встань, дочь моя. И поторопись. Имей только в виду: если скажешь солдатам лишнего, вместо награды тебя ждет виселица, и я не в силах буду тебя от нее отвратить. Враги церкви Христовой хотят оклеветать и посрамить служителей ее; ты можешь помешать им. Делай, как я скажу, и наградой твоей станет вечное блаженство на небесах.

Пожилая женщина заохала и поспешно засобиралась.

- За пожитками вернешься позже, - прервал ее активность Фролло, стараясь говорить спокойно; вдохнул, выдохнул. – Ты ведь возвращаешься из храма, помнишь?

- Верно, святой отец, верно! – всполошилась бабка. – Завтра приду. Что ж это я, в самом деле…

Встав у окна, священник провожал поспешно семенящую старушку застывшим взглядом, пока та совершенно не скрылась из виду. Ну вот, теперь остается только молить Господа, чтобы вдова сделала все как нужно. Впрочем, в первое их знакомство женщина показалась Клоду практичной, даже чересчур, и довольно рассудительной во всем, что касалось личной выгоды. Поэтому он, очень надеясь на успех своей затеи, вышел из квартирки и отправился скорым шагом к Собору Парижской Богоматери.